Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 73

Решение бюро райкома было жестким и однозначным. Налицо «грубейшие ошибки, допущенные со стороны парткома в руководстве партийно-массовой и производственной работой РНИИ». В духе партийной терминологии того времени отмечено, что «партком РНИИ занял хвостистскую позицию... втянулся в склоку и проявил неслыханный зажим критики...» О начальнике института в решении было записано, что «тов. Клейменов, как руководитель РНИИ, своим нечутким и грубым отношением создал обстановку паники и бегства из института лучших инженеров».

Корнеева восстановили, Зуйкову дали выговор и рекомендовали от работы освободить, Клейменову – «указать на недопустимые методы». Терентьев, просидевший на двух заседаниях от звонка до звонка, писал в докладной записке Русанову: «...если останется Клейменов, то придется снять с работы специалистов Корнеева и Королева... Можно предположить, что с оставлением Клейменова начальником института, из РНИИ уйдет наиболее активная группа специалистов (Победоносцев, Тихонравов и др.)... Полагал бы, что нужно принять меры к немедленному снятию т. Клейменова с должности начальника РНИИ и о назначении другого лица». Русанов доложил замнаркома. Доклад этот через три дня ушел к Фельдману – начальнику Главного управления кадров РККА с резолюцией Тухачевского: «Согласен. Прошу выдвинуть хорошего кандидата – организатора». Через три недели Клейменов написал Тухачевскому письмо. Жаловался на Терентьева и УВИ, писал, что авторитет его там подрывают и приводил пример: на конференцию по изучению стратосферы без его ведома УВИ командировало Королева. Зря, наверное, Иван Терентьевич напомнил о себе: в тот же день Тухачевский напоминает Русанову: «Прошу представить кандидатов нач. РНИИ. М.Т.»

За Клейменова пробовал заступиться Орджоникидзе, доказывал Тухачевскому, что работник он хороший, ну, а если горяч порой, – с кем не бывает. В создавшейся ситуации, пожалуй, больше всего вредил себе сам Иван Терентьевич. Никак не может успокоиться, вновь и вновь пишет сутяжные письма, да еще С гордостью о них докладывает: «Мною на основании решения партийной и общественной организаций возбуждено ходатайство перед командованием Управления об исключении тов. Королева из РККА, но этого сделано не было, дело дошло до тов. Куйбышева, последний предложил т. Королеву исправиться и дал срок два месяца...»

Терентьев читает, пожимает плечами, накладывает резолюцию, для Ивана Терентьевича обидную: «К делу. Очередная глупость. Я.Т. 15.08.1934 г.»

Поиски кандидатов на директорский пост продолжались. Предлагали Иосифа Семеновича Амосова, инженера-металлурга из Главного артиллерийского управления, Ковалькова Алексея Федоровича предлагали, выпускника академии, начальника отдела НИИ ВВС, но один был пушкарь, другой самолетчик, ракет оба не знали и к ракетам совсем не рвались. В общем, как и нынче нередко случается, день шел за днем, институт себе работал и работал и вроде бы даже неплохо работал, дел и без него у начальства было много, Иван Терентьевич понял, что время льет воду на его мельницу, несколько поунялся, затих, и... остался в кресле.

Для стабилизации работы в институте больше всего сделал новый секретарь парткома Павел Михайлович Яновский, – член партии с 1917 года, друг Постышева, Косиора, он работал в ОГПУ, но, видя, что работать там ему становится все труднее и труднее, перешел в РНИИ, благо по образованию был химиком. Крупный, подвижный, несмотря на хромоту, весельчак, мастер карточный фокусов, он быстро находил общий язык с любым человеком, готов был обсуждать любую проблему – от химического состава ракетных топлив до «технологии» поедания речных раков, к которым был очень неравнодушен. Именно Яновский своей ровной, здоровой жизнерадостностью сумел быстро изменить всю атмосферу жизни института. Королев потом часто вспоминал его. В его представлении вот таким и должен был быть парторг: умным и веселым. Яновский постарался максимально справедливо распределить «сферы влияния» и удовлетворить притязания соперников на производственную базу. Кстати, сам нашел завод в Туле, который взялся делать для РНИИ жидкостные кислородные двигатели. В 1937 году отыскался «добрый человек», который написал, что в Тулу он ездит не за двигателями, а на троцкистские совещания, и Яновский исчез. Впрочем, можно было и не писать: с такими друзьями, как у него, Павел Михайлович был обречен...

И еще один человек очень помог Ивану Терентьевичу Клейменову, помог, чтобы о нем забыли. Им был Георгий Эрихович Лангемак.

Королев, конечно, сгоряча написал тогда, что весь институт занят изготовлением бесконечных вариантов реактивных снарядов Лангемака. Георгий Эрихович деньги народные считал не хуже Сергея Павловича и если заказывал производству свои снаряды, то делал это не впопыхах, абы заказать, а серьезно каждый заказ аргументируя. Да и не такой это был человек, чтобы столь откровенно использовать служебное положение.

Мне кажется, что Королев не сработался с Клейменовым еще и потому, что в чем-то они были похожи, и именно несхожесть характеров помогала Сергею Павловичу ладить с Лангемаком. Королев мог накричать, Лангемак никогда не повышал голоса. Королев мог обидеть, Лангемак только высмеять. Стихией Королева были производство, металл, конкретная конструкция. Лангемак предпочитал книги. Королев любил чертить. Лангемак – считать. Королев с необыкновенным жаром добивался, чтобы его поняли и после этого поддержали. Лангемак холодно говорил: «Если вы не поняли, выполняйте, что вам приказано». Королев был гениальный технарь. Лангемак был талантлив вообще. Возможно, если бы дело их сблизило, они могли бы подружиться. Но они занимались разными делами и подружиться не успели.

Человек талантливый вообще часто имеет биографию причудливую. Лангемак родился в сугубо штатской семье преподавателей иностранных языков в городке Старобельске под Харьковом – таком маленьком, что все жители там здоровались друг с другом. Отец его был немец, мать – швейцарка, оба приняли русское подданство, и сын их говорил по-немецки и французски так же легко и чисто, как по-русски. В Елизаветграде 38 он окончил классическую гимназию и решил идти по стопам родителей – стать лингвистом, изучать японскую филологию. В Петроградском университете проучился он только несколько недель, после чего должен был сменить филологию на баллистику: призыв в армию осенью 1916 года усадил его на скамью школы мичманов. Но, как талантливый человек вообще, он стал хорошим морским артиллеристом, служил в береговой обороне Финского залива. Когда его демобилизовали, а точнее, когда всякая оборона, и береговая, и не береговая стала разваливаться, он вновь попытался стать человеком гражданским. Вернувшись домой, поступил в Одесский университет. В тревожную смутную зиму 1918-1919 годов они могли встретиться в Одессе – студент Лангемак и два мальчишки: Валентин Глушко и Сергей Королев, но встречу эту гражданская война отодвинула. Весной 1919-го Георгий Лангемак ушел добровольцем в Красную Армию и, оставаясь человеком талантливым вообще, быстро вырос в Кронштадте от командира батареи до помощника начальника артиллерии всей крепости: он понял, что с японской филологией, очевидно, ничего не выйдет, что написано ему на роду стать артиллеристом. Впрочем, и артиллерийская, и всякая другая его карьера могла прерваться навсегда, когда во время знаменитого мятежа его арестовали, но не расстреляли, а до поры посадили на гауптвахту. Выпустили его оттуда красные матросы.

Дальше путь чисто армейский: Военно-техническая академия имени Ф.Э. Дзержинского в Ленинграде, Севастополь, помощник начальника артиллерии всего черноморского побережья.

Но было нечто, отличающее его от обычных офицеров-артиллеристов. Еще в Ленинграде познакомился он с Тихомировым и его реактивными снарядами и крепко задумался о будущем артиллерии. Математика доказывала, что если усовершенствовать реактивный снаряд Тихомирова, то эффект может получиться невероятный, труднопредсказусмый. Тихомиров и друживший с ним командующий Ленинградским военным округом Август Иванович Корк добились перевода Лангемака в ГДЛ как ценнейшего специалиста по внутренней баллистике. Сделать это, очевидно, было не просто, поскольку ГДЛ была организация секретная, а Лангемака в 1922 году за венчание в церкви исключили из партии. Так стал Георгий Эрихович ракетчиком.