Фина (СИ) - Бердинских Степан Васильевич. Страница 5

Но давайте вернемся к моей подруге. Я ведь к ней сейчас иду. Вернее, уже пришла.

– Никак спешила? – проговорила Монойка, закрывая за мной дверь.

Меня встретило ведро со свисающей тряпкой, губка с пеной и лужа воды. Нужно было срочно переместится на чистое и сухое место, поэтому, я быстро сняла «Тамарисы» и поскакала к дивану. Плюхнулась на него и обняла подушку. Закрыв глаза, вдохнула ее запах и придвинулась ближе к стене. Уперлась спиной и выпрямила ноги. «Все, теперь я никому не мешаю, мне хорошо», – успокоила я себя.

Монойка ретировалась в ванную комнату, и я услышала шуршащие звуки губки. В воздухе витал легкий химический запах.

– Скоро закончу и будем чай пить! – кричала Монойка. Голос ее становился грубым и не таким ласковым, когда она его повышала. – Мне еще минут десять, никак не больше.

Монолог завершился. Монойка продолжила плескать воду и отжимать тряпки. Сама не люблю, когда мне мешают или же чуть подгоняют, напоминают о том, что я делаю что-либо долго или попросту копошусь. Я пошла в папу. Мама, например, совсем другая. «И как они вместе уживаются – ума не приложу», – часто такое я думала про себя. Мои родители не планировали второго ребенка, по крайней мере, разговоров я таких не слышала. Иногда мне кажется, что мама нарочно повышает голос и давит на папу, притягивая ко всему происходящему и меня. «Стены у нас не картонные ведь», – с такими мыслями я забиралась под одеяло и напевала про себя самые разные песни. Мне бы не хватило выдержи быть с ней – с моей мамой. За это я и уважала своего отца. Несмотря на всю мягкость, он находил пути и умудрялся совладать с горячим характером мамы.

Пятая минута прошла. Я широко зевнула и непроизвольно заморгала глазами. Поправила юбку и убрала с правого плеча ново прилетевшие белые пылинки. Мне ужасно хотелось выговориться. Для этого я вновь пришла к Монойке. Мама была не против. Она тоже помогает мне выбираться из подавленного состояния, всячески поддерживает меня, где обнимет и погладит, но, в конечном счете, отпускает меня к подруге. На десятую минуту исчез шум воды и комнату заполонило тишиной. Остался легкий стук настенных часов, мое дыхание и легкий хруст холодильника с кухни.

В комнату зашла Монойка и села рядом со мной. По ее движениям и взгляду я сразу поняла: она устала. Волосы ее были зафиксированы резинкой. Уши не проколоты, на шее крестик. «Все такой же белый лист», – подумала я про себя. Наклонившись, я стянула ее резинку и распустила волосы. Мне так нравилось больше. Природный цвет ее волос – русый. Иногда я жалела, что у меня не такие волосы. Рыжий меня сильно выделял среди остальных девчонок. На всю школу в сто пятьдесят человек я была одна такая. Меня так и окликали, через весь коридор: «Рыжая!». «Стой, рыжик!». «Привет, рыжуля!». На нервной почве я приходила к Монойке и рыдала, роняя капли на ее плечи. Помню тот день, когда она перекрасилась в рыжий. «Теперь мы похожи», – говорила она. Походив так пару дней, я помогла ей смыть краску особым раствором – рыжий цвет ей был не к лицу. Меня тогда посещали странные ощущения, когда я видела, как вода цвета моих волос стекала в ванну.

Рассказать о Монойке – все равно что сыграть «Собачий вальс» Фредерика Шопена. Получится совершенно незамысловатая и короткая история о становлении ныне двадцати трех летней девушки, центр внимания для которой – магазины одежды, салоны красоты и рисование маслом. К моему вечному негодованию, работы свои Монойка хранила в толстенной папке цвета полевого василька. Стены ее квартиры раньше были совершенно голыми, словно внутренние стенки картонной коробки. Еще год назад мы покрасили ее «коробку» большими малярными кистями. Красок были несколько: большая банка бледно-желтого, маленькая белого цвета и остатки молочно-персикового. На этикетках так и значилось: «Молочно-персиковый». «Белый». «Бледно-желтый». Кухня и комната облачились в бледно-желтый, коридор и прихожая стали белыми, а молочно-персиковый остался для ванной комнаты.

– Помолчим? – на выдохе прошептала Монойка.

– Я не против, – отозвалась я.

Она придвинулась ко мне, осторожно перекинув ноги через мои бедра, обняла и прислонила голову к моей шее. Мои подозрения о том, что нам хорошо вдвоем, в полной тишине, в молчании и при плотно закрытых глазах давно спали. Я была с Монойкой правдивой версией себя. Она чувствовала меня, ощущала изменения на кончиках своих пальцев, которыми неспешно «пробегалась» по моим щекам и открытому лбу. Представить не могла, что однажды встречу такого человека. Все началось так неловко, но в то же время воспоминания о нашем знакомстве неловкость во мне вовсе не вызывали, а напротив, выворачивали ее и показывали, насколько разными могут быть взгляды на жизнь. Все было так:

С мамой я запланировала посетить магазин одежды – подобрать новую пару брюк для школы. Мои были вовсе коротки. «Ритуал» покупок на сей раз выдался успешным. Упаковав новую пару классических коричневых брюк, мы поблагодарили кассира и направились домой. Спустившись по лестнице, на первый этаж, зашли в кафе и взяли по пирогу с кремом, да два стаканчика латте. Разговор с мамой шел на тему учебы и долгов, поэтому насладиться кофейным молоком не получилось. Я вертела головой из стороны в сторону, чтобы отвлечься, как вдруг увидала, вдалеке, кричащую вывеску: «Скидки до 70-ти процентов». Уговорив маму сходить в магазин с такой акцией, я набрала себе добрую половину того, чем забиты мои шкафы в комнате. Новый свитер с вышитым цветком на груди, рубашку с разноцветными пуговицами, пару носков однотонного серого цвета, простой, но удобный лифчик, а также ветровку с иероглифами на спине – мне она безумно понравилась. Взяв все вещи в охапку, я кое как дошла до примерочной и переложила все в корзину. Ожидала я долго – все кабинки были заняты. Мне показалось даже, что времени прошло столько, что я бы успела примерить все вещи во всем мире. Напялила бы на себя десять шапок, пять курток, сняла и надела двадцать пар босоножек, застегнула 49 пуговиц на семи рубашках. «Больше не могу, – подумала я про себя. – Мама извелась уже, другого и быть не может». Взяв в руки корзину, я пошла вперед по коридору и на восьмой шаг наткнулась на не зашторенную кабинку. Встала перед ней как вкопанная и не могла поверить своим глазам: на полу сидела девушка и тихо плакала. На ней был длинный шерстяной свитер, на руке висела резинка для волос, а по щекам стекали крупные слезы. Никогда таких крупных слез я не видала.

– Я вас не потревожу? – робко спросила я.

Девушка резко обернулась, уставилась на меня и тыльной стороной кисти вытерла слезы. По ее взгляду я поняла, что нарочно оставлять кабинку не зашторенной она не хотела. Предвидев, что ко мне может подойти еще какой зевака, затем начнется суматоха и девушке станет совсем неловко, я спонтанно зашла в кабинку и задвинула за собой штору. Тупо уставившись в глаза плачущей девушки, я присела на корточки и поставила корзину с одеждой рядом с собой. Во мне метались разные мысли, как мечутся пойманные сверчки в банке. Одна с грохотом разбивалась о стенку, вторая пикировала и громко разбивалась об дно, и только центральная, замерев на месте, вела себя так, будто знала, что скоро крышка откроется.

– Почему ты плачешь? – прошептала я.

Девушка глубоко вздохнула и отрывисто начала выдыхать. Она прикусила губу и принялась рассматривать свои ногти. Ухоженные, без маникюра, коротко постриженные. На левом мизинце маленькая родинка. Пальцы без выделенных костяшек, в силу общей формы девушки. Не сказать, что толстая, а просто несколько иных форм, чем я. Моя мама сказала бы: «девушка в теле». Вдруг, неожиданно, девушка всхлипнула:

– Толстая я! Набрала кучу вещей и ничего не подошло!

Я сразу ответила:

– Вовсе ты не толстая.

Девушка улыбнулась и посмотрела на мою корзину. Потом спросила:

– Никак куртку с иероглифами присмотрела?

Я прыснула:

– Да.

Молчание.

– Ты ее тоже взять хотела?

Девушка махнула рукой и скривила губы.