Фина (СИ) - Бердинских Степан Васильевич. Страница 6

– Она мне мала.

Затем посмотрела мне в глаза и предложила:

– Примерь ее ты. Я не помешаю тебе?

Это было чудесное знакомство. Теперь вернемся обратно – в квартиру моей подруги.

В обнимку с Монойкой мы просидели долго. У меня затекли ноги, зачесалось правое ухо, и я лениво протянула голосом:

– Давай встанем?

Послышалось:

«Угу»

Согрев воду, мы сделали по чашке чая, накрошили в блюдце халву и сели за кухонный стол. Звук хрустящего холодильника усилился, комнатные часы отошли на задний план. Сменился вид из окна – облака обгоняли друг друга и прятались за кирпичными трубами разноцветных домов. Печной дым неохотно покидал свои квартиры и сливался с серыми тучами.

– Снилось тебе что-нибудь? – спросила меня Монойка.

Тщетно пытаясь счистить прилипшую халву к зубам, я начала рассказывать своей подруге о моем новом сне, где, как и обычно, оказывалось страшное пианино. Сон был следующим:

На темной брусчатке, местами треснувшей и лишившейся нескольких камней, стоял обыкновенный стол размером ровно под два человека. По обе стороны стола – по стулу. Никакой обивки, скатерть отсутствовала, а по центру стола, вызывающе и интригующе стоял телефон. На диске телефона виднелись литеры. Под диском – цифры от одного до нуля. Телефон родом из первой половины XX века. Трубка мирно лежала на металлических рожках, вокруг была тишина.

Следующий кадр, или, даже, ракурс моего сновидения, рассказывает о том месте, где происходят ирреалистичные события. Я сажусь за стол и жду звонка. Пока трубка молчит, мне дано время для воображения того, что может соответствовать ожиданию очень важного звонка в моей жизни. Если размышлять философски, в отрыве от моей личности, важность этого звонка относится ко всему человечеству. Она не уходит за рамки нашей планеты.

Самая подходящая аналогия места, где я нахожусь – скорлупа арахиса. Ее нарочито небрежно разломили пополам и отправили в космос. Усыпали нижнюю ее половину землей, положили холодную брусчатку, установили стол с телефоном.

Глядя из скорлупы вдаль, в ожидании звонка, я одновременно ощущала страх, волнение, видоизмененную радость и какой-то частью себя начинала понимать, что это всего лишь сон. Очень реалистичный сон, несмотря на то, что находилась я в открытом пространстве, сидела за ветхим столом в скорлупе гигантского арахиса.

Зазвонил телефон. Я подняла трубку и вслушалась. Тишина. Мой мозг начал производить бессмысленные процессы. Он замыкался и вновь собирал информацию, анализировал и доходил до точки кипения. Опустив глаза вниз, я смотрела на потайной люк под столом с телефоном.

Потом услышала звук пианино. Положила трубку и встала на край скорлупы. Звук усилился и дал о себе знать только тогда, когда я смотрела вниз – в бездонную космическую черную пропасть. Мне стало ужасно холодно и я упала вниз.

– Никак сильно ушиблась? – спрашивает меня Монойка.

Я кивнула и поставила чашку на блюдце. Остался последний кусочек халвы. Во рту ощущался приятный сладкий вкус орехов и меда.

– Сама не знаю, как упала, – ответила. – Может, из-за того, что рука затекла. Повернулась и рухнула на пол. Надо было в другую сторону поворачиваться. Глядишь, и не пришлось бы падать в пропасть, а там и звонок повториться мог.

Мы тихонько хохотали, выгоняя из легких характерные звуки. Обхватив кисть подруги с двух сторон, я гладила ее по пальцам, скользя подушечками по ногтям. У меня заурчало в животе, и мы подогрели в небольшой кастрюле вчерашний куриный суп. Поев, я вымыла посуду, выключила на кухне свет и прошла в комнату. Монойка спустила с полки настольный светильник, потеснила стопку книг и зеркало с заколками для волос, сняла домашние брюки и, свернувшись калачиком, легла на кровать. Со стороны казалось, будто во всем городе погасли огни, отключилось электричество и остался единственный источник света – лампа на столе моей лучшей подруги.

– Завтра на учебу? – риторически спросила она.

Сев на пол и спиной прислонившись к кровати, я смотрела на тусклый свет лампы. Пыталась сдержать слезы.

– Да, – выдавила я из себя.

Монойка молчала. Там, внутри головы, словно загнанные мотыльки в банку, с ужасающей скоростью пролетали слова, события, конфликты, поджидающие меня в школьных стенах моей жизни.

– И еще это дурацкое пианино!

У меня хлынули слезы, и я совершенно неразборчиво начала винить свою жизнь в бесконечных бедах. Монойка, безупречно подбирая слова, касаясь меня именно там, где нужно, растворилась во мне и не покидала меня до состояния полной отрешённости от проблем. Я поднималась все выше и выше, наступила полная тишина и в комнате потух свет. Исчезла одинокая лампа, мотыльки вылетели из банки, плавно открылась крышка пианино и зазвучал убаюкивающий ноктюрн Фридерика Шопена. Побыв с Монойкой еще немного, я отправилась домой.

На часах было семь вечера. Отряхнув ноги перед уличной дверью, я нажала на черную круглую кнопку и продолжила притоптывать ногами – избавлялась от последних песчинок. Через пару минут в окне показался дедушка и снова исчез. Открылась дверь, я прошла в коридор и сняла туфли. Дедушка тяжело вздохнул, почесал за ухом и, встряхнув газетой, отправился на кухню. Вымыв руки и сменив носки, я присоединилась к чтению дедушкиной газеты. «Так тихо», – подумала я.

– Почему дома так тихо, дедушка?

Дед снова тяжело вздохнул, опять встряхнул газетой и перевернул страницу. На развороте был анекдот, очередная бесполезная новость и народный рецепт по лечению головной боли. Прочитав анекдот, я сдержанно посмеялась, подняв на секунду плечи, потерла губы и перешла к новости.

– Бабушке твоей снова не здоровится, – вдруг ответил дедушка.

Я покосила глаза на дедушку и уловила его неподвижный взгляд. Если бы он читал газету, то глаза бы его двигались. Он же просто уставился в одну точка и медленно, тяжело моргал.

– Ты голодна? – поинтересовался дед.

– Поела у подруги.

– Снова долго у нее сидела?

– Помогала ей с покраской стен, – соврала я.

Нахмурив брови, я подумала: «почему я опять вру?». Мне стало не по себе, и я сменила тему:

– Пойду проверю, все ли готово к учебе.

Дедушка кивнул. Перевернул страницу и поднял взгляд в левый верхний угол газеты.

Налив стакан молока, я отправилась в свою комнату. На понедельник нам поставили биологию, химию, немецкий язык и половое воспитание. «Опять будут про дурацкие роды рассказывать», – сказала я про себя и захлопнула дневник. Отбросила его на кровать, уставилась на пенал и вернулась за дневником обратно. Проверила, все ли готово на завтра, снова закрыла дневник, подточила карандаши, положила в пенал новый ластик и убрала все в рюкзак. Сделав глоток молока, я открыла учебник по биологии, нашла тридцать пятый параграф и перечитала первую его часть. Вновь не разобравшись с работой сердца, где миокард сокращается, желудочек толкает, а аорта переносит, я переключилась на химию и углубилась в формулу с Авогадро и молями. По правде сказать, здесь я чувствовала себя комфортнее. Биология – не для меня. Что и говорить, лучшая ученица по химии! Учитель и правда говорил такое, чуть ли не каждый урок.

Утро следующего дня, а точнее мое пробуждение, началось вовсе не в моей постели, мягкой и сохраняющей тепло. Быстро разомкнув сонные глаза, я подняла голову и больно ударилась о деревянную балку. «Ау!» – вскрикнула я. Не услышав своего голоса, я машинально протянула руки вверх, уперлась ими в низкий потолок и начала подниматься, что сил есть. Доски, словно тяжелые сонные медведи неохотно поддались мне, и я пролезла в щель между ними. Повсюду слышался скрип педалей, сверху просачивался яркий свет, вращались гигантские колки. Проползая под струнами и закрывая уши руками, я двигалась в сторону крышки ужасного пианино. Краем глаза я приметила небольшой потолочный люк. Упершись спиной о боковую стенку, я начала стучать ногами по крышке и на двадцатый удар из-под рамы послышалось: «Где наша госпожа?». Я продолжила стучать по крышке. С каждым ударом крышка все больше наливалась злостью и не хотела меня выпускать. Снова послышалось: «Я устал здесь сидеть! Меня тоже нужно выпустить!». Приложившись обеими ногами к крышке, я крикнула: «Мама!».