Этюды об ученых - Голованов Ярослав. Страница 73

Павел Яблочков жил в пансионе преподавателя училища инженер-генерала Цезаря Антоновича Кюи – талантливого военного инженера и ещё более талантливого музыкального критика и композитора, оперы и романсы которого живут и сегодня. Возможно, эти годы учёбы в столице были для Павла Николаевича самыми счастливыми. Никто его не торопил, не подгонял, не было ещё кредиторов и меценатов, и хотя не пришли ещё великие озарения, но и разочарований, так переполнивших всю его жизнь, тоже, по счастью, ещё не было. Первое разочарование наступило, когда после окончания училища был он произведён в подпоручики «с назначением на службу в 5-й Сапёрный батальон» Киевского крепостного гарнизона. Как непохожа оказалась вся батальонная действительность на ту интересную, полную творческих радостей жизнь инженера, которая мерещилась ему в Петербурге. Не получилось из него военного: примерно через год Павел Николаевич увольняется из армии «по болезни».

Наступает самый неустроенный период его жизни, но открывается он событием для всего последующего его бытия очень важным. Через год после выхода в отставку Яблочков непонятно как опять оказывается в армии. Он учится в Техническом гальваническом заведении, где углубляются и расширяются его знания в области «гальванизма и магнетизма», – ведь, повторяю, слова «электротехника» ещё не существовало. Немало великих учёных и знаменитых инженеров в молодые годы, подобно Яблочкову, кружили вот так по жизни, натыкаясь то на одно, то на другое, присматриваясь, примериваясь, отыскивая что-то, что – они сами не могли объяснить, но, когда вдруг находили, сразу понимали – это то, что они искали. Как хорошие гончие, брали наконец след, и уже никакая сила, никакой соблазн не могли отвлечь их и сбить с пути. Вот так и 22-летний Яблочков «взял след» электричества, чтобы никогда не оставлять его.

Окончательно расставшись с армией, Павел Николаевич приезжает в Москву и скоро становится во главе управления телеграфной службы Московско-Курской железной дороги. Это уже «электричество». Уже есть лаборатория, уже можно проверить кое-какие, пусть робкие ещё, собственные идеи. Есть сильное научное общество, где собираются естествоиспытатели, – назовём их так, ведь если нет слова «электротехника», то и «электротехников» быть не может. Есть, наконец, только что открывшаяся первая Политехническая выставка – смотр последних достижений русской техники. И – может быть, это всего важнее – есть друзья, единомышленники, которым, как и ему, не дают покоя тайны крохотных рукотворных молний – электрических искр! С одним из этих друзей, Николаем Гавриловичем Глуховым, и решает Яблочков открыть своё «дело» – универсальную электротехническую мастерскую.

К несчастью своему, и Яблочков и Глухов были изобретателями, но не были дельцами. «Дело» их с треском лопнуло, а Яблочков, чтобы не угодить в долговую тюрьму, срочно уезжает за границу. Там, в Париже, весной 1876 года и патентует он свою «электрическую свечу».

Чтобы, не залезая в технические дебри, объяснить суть главного изобретения Яблочкова, надо сделать маленькое историческое отступление о светильниках вообще. Первый светильник – лучина – был известен ещё доисторическому человеку. От лучины начинается долгая, веками исчисляемая цепочка: факел – масляная лампа – свеча – керосиновая лампа – газовый фонарь.

При всём разнообразии этих светильников их объединяет общий принцип: во всех что-то горит, соединяется с кислородом воздуха. Замечательный русский учёный В. В. Петров в 1802 году описал свой опыт «с огромной наипаче батареей» гальванических элементов, в результате которого он получил электрическую дугу – первый в мире искусственный электрический свет. (Естественный известен был давно: молнии. Другое дело, что природу этого света не понимали.) Скромный Петров работу свою, написанную по-русски, никуда не отсылал, в Европе она была неизвестна, и честь открытия дуги долго приписывалась знаменитому английскому химику Дэви, который, ничего не зная о Петрове, повторил через 12 лет его опыт и окрестил дугу в честь знаменитого итальянского физика Вольта. (Интересно, что «вольтова дуга» к самому Алессандро Вольта совершенно никакого отношения не имеет.)

Открытие Петрова дало толчок к созданию принципиально новых, электрических, дуговых ламп: два электрода сближались, вспыхивала дуга, яркий свет озарял все вокруг. Но вот угольные электроды постепенно сгорали, расстояние между ними увеличивалось и дуга гасла. Электроды требовалось постоянно сближать. Так возникли разнообразные ручные, часовые, дифференциальные и другие механизмы регулировки, которые при всём своём хитроумии требовали неусыпного за собой наблюдения. Ясно, что каждый такой светильник был явлением чрезвычайным. Правда, Жобар во Франции предложил использовать для освещения не дугу, а накалённый электрический проводник, его соотечественник Шанжи попробовал устроить такую лампу, русский изобретатель А. Н. Лодыгин довёл её, как говорится, «до ума», создав первую годную к практике лампочку накаливания, но коксовый стержень её был так нежен и хрупок, а недостаточный вакуум в стеклянной колбе так быстро сжигал его, что на лампочке накаливания в середине 70-х годов поставили крест. Вновь обратились к дуге. И тут появился Яблочков.

Как он изобрёл свою свечу – неизвестно. Может быть, мысль о ней явилась ему, когда он мучился с регуляторами дуговой лампы, установленной им (впервые в практике железных дорог!) на паровозе специального поезда, следующего с царём Александром II в Крым. Может, запало ему в душу зрелище внезапно вспыхнувшей дуги в московской его мастерской. Есть легенда, что в парижском кафе случайно положил он на столик рядом два карандаша, и тут его осенило: ничего сближать не надо! Пусть электроды стоят рядом, между ними – плавкая изоляция, которая сгорит в дуге, – электроды горят и одновременно укорачиваются! И верно ведь говорят: все гениальное – просто.

В простоте свечи Яблочкова было сокрыто великое преимущество: смысл её был доступен дельцам, ничего не сведущим в технике. Она была слишком наглядна, чтобы с ней можно было спорить. Именно поэтому она завоевала мир со скоростью неслыханной. Первая демонстрация «свечи» состоялась в Лондоне весной 1876 года, и в Париж Павел Николаевич, ещё вчера убегавший от кредиторов, вернулся уже известным изобретателем. Мгновенно возникает кампания по эксплуатации его патентов.

Специальный завод производит восемь тысяч «свечей» в день. Они освещают знаменитые парижские магазины, гостиницы, порт в Гавре, оперу и крытый ипподром в Париже, целая гирлянда фонарей висит в ночном небе на улице Оперы – зрелище невиданное, сказочное, «русский свет» у всех на устах. В одном из писем им восхищается П. И. Чайковский. И. С. Тургенев пишет брату из французской столицы: «Яблочков, наш соотечественник, действительно изобрёл нечто новое в деле освещения…» Сам Яблочков не без гордости отмечает позднее: «…именно из Парижа электричество распространилось по разным странам мира до дворцов шаха персидского и короля Камбоджи, а совсем не пришло в Париж из Америки, как теперь имеют нахальство утверждать».

Вот ведь какие удивительные вещи бывают в истории науки: около пяти лет вся мировая электрическая светотехника во главе с Яблочковым под гром триумфальных оркестров двигалась, в сущности, по ложному, бесперспективному пути. Праздник «свечи» длился очень недолго, равно как и материальная независимость её изобретателя. «Свеча» угасла не сразу, но исход её борьбы с лампами накаливания был предрешён. Конечно, работы Лодыгина, Свана, Максима, Нернста, Эдисона и других «родителей» современной лампочки накаливания тоже не сразу убедили всех в её многочисленных преимуществах. Ещё в 1891 году, когда Ауэр установил на газовой горелке свой колпачок, увеличивающий её яркость, были случаи, когда городские власти вновь заменяли газом только что устроенное электрическое освещение. Но тем не менее при жизни Яблочкова уже было ясно, что его. «свеча» бесперспективна. Почему же до наших дней имя автора «русского света» столь прочно вписано в историю электротехники и окружено уже 100 лет почётом и уважением?