Чаттертон - Акройд Питер. Страница 10

– Ну, – сказала она громко. – Давай-ка посмотрим, а что я делала все это время?

Наступило долгое молчание.

– Валялась без ничего, как труп? – предположила Хэрриет, медленно пытаясь вернуть тело в прежнее положение. – Или что-то неприятное случилось?

Сара пропустила мимо ушей ее слова.

– Я в поте лица трудилась над книгой. – В голосе ее слышались вызывающие нотки.

– Правда? – Хэрриет знала, что Сара последние шесть лет занимается исследованием образов смерти в английской живописи, готовя книгу под рабочим названием Искусство смерти, и что книга по-прежнему далека от завершения. – А-а, делаем стёжки по той же дорожке, да? – Сара сердито на нее взглянула, и Хэрриет несколько ретировалась. – Извини, – сказала она. Но видишь ли, от одной мысли о смерти я начинаю нервничать.

– Да ты ото всего начинаешь нервничать. – Сара уже собралась было быстро сменить тему, так как, по правде говоря, она опасалась презрения со стороны Хэрриет, – но ей было необходимо говорить об этом: книга не давала ей ни минуты покоя. Она успела изучить множество образов смерти – от средневековых фресок с устрашающими скелетами до театральной пышности барочных надгробий, от кладбищенских повествований викторианской жанровой живописи до абстрактной жестокости современного искусства, – и теперь ей были в деталях известны многие нюансы в изображении сцены у смертного одра – естественной или патетичной, бурной или уединенной. И все это время она как будто наблюдала за собственной смертью.

Но со временем Сара почувствовала, что ей нужно расширить обзор – то есть, понять всё, признать и объяснить всю совокупность образов, связанных со смертью во всех ее проявлениях. Она изучала artes moriendi [18] XVII века; она посещала различные музеи в Греции и Италии, зарисовывая погребальные урны; она документировала малейшие изменения в похоронных обрядах; она штудировала учебники по рассечению трупов и бальзамированию; она исследовала культ мертвых, бытовавший среди романтиков; и в каком бы городе, большом или малом, ей ни выпадало оказаться, она непременно посещала местное кладбище. И, предаваясь всем этим занятиям, она изгоняла собственные страхи. Она превращала смерть в спектакль. Но вместе с тем, несмотря на проделанную большую работу, она никак не могла заставить себя завершить эту книгу. Она написала несколько глав, подготовила пространные заметки для остальных, и все же окончательное изложение темы не давалось ей. Все куда-то ускользало. Вдобавок, она сознавала, что, как только книга будет дописана, все прежние страхи вернутся к ней. Ибо это будет ее последняя книга.

– Мне нужно еще время, – говорила она Хэрриет. – Идеи-то все уже здесь. – Она показывала на свою голову. – И иллюстрации тоже есть…

– Нашла какие-нибудь новенькие? – Хэрриет уже начинала терять терпение.

Сара почувствовала это, и потому, прервав привычные сетования, стала зачитывать перечень картин, на которые набрела совсем недавно:

– Смерть Беньяна, [19] Смерть Вольтера, Смерть…

Хэрриет слегка вздрогнула от удовольствия.

– Но разве тебе не известно, – сказала она, прервав подругу на полуслове, – разве тебе не известно, как они на самом деле умирали? – Она звонко помешивала ложечкой в своем опустевшем стакане, и Сара, привычно изобразив на лице мученическую покорность, встала, чтобы вновь наполнить его. – Ведь их же придумывали из головы, эти картины, – разве не так? добавила Хэрриет, схватив бутылку и наполнив себе стакан.

Сара удивленно посмотрела на нее: бывало, Хэрриет рассуждала как ребенок, и она никак не могла разобрать, что это – наивность или намеренное притворство.

– Но, дорогая, невозможно же было создавать их в миг смерти. Иные из этих картин писались годами. А тела-то разлагаются. Как тебе хорошо известно.

– Так что же делали художники? – Снова детский вопрос.

– Они работали с натурщиками, как и положено.

– С натурщиками? А натурщики притворялись покойниками?

– Насколько мне известно, их не приканчивали на месте. А ты бы чего хотела? Настоящей крови?

Хэрриет постукивала ложкой по кончику своего носа.

– Так значит, мертвецов возвеличивают другие – те, кто разыгрывает смерть?

– В том-то и штука, что смерть можно показать прекрасной. А в действительности она никогда не выглядит особо привлекательной. Вспомни Чаттертона…

Хэрриет, которую уже утомила чрезмерная серьезность разговора, подпрыгнула со своего черного стула.

– Сломился сук, что ввысь бы мог расти, – произнесла она. И согнулась пополам, словно ее подкосило.

– Ветвь, – неторопливо ответила Сара Тилт.

– Что?

– Сломилась ветвь – а не сук, дорогая. Если это была цитата.

Хэрриет выпрямилась.

– Думаешь, я не знаю? Я же всю жизнь только и делаю, что цитирую. – И начала заново: – «Поэты – в юности витаем мы в мечтах. – Она радостно замахала руками. – В конце ж подстерегают нас безумие и страх.» – Тут она высунула язык и вытаращила глаза. Потом довольно грузно села и отхлебнула еще джина. – Конечно, я знаю, что это цитата, – добавила она. – Я отдала всю свою жизнь английской литературе.

Голос Сары звучал по-прежнему холодно:

– В таком случае, жаль, что ты ничего не получила взамен.

Хэрриет попыталась – безуспешно – показаться «задетой».

– По крайней мере, меня считают знаменитой.

– Да, и я слышала, из тебя уже собираются набивать чучело. – Сара выдержала паузу. – Впервые за многие годы.

Хэрриет хихикнула.

– Пусть этим займется тот слепой. – Стиснув руки, она положила их на колени. – Только ему придется делать это через рот. Все другие отверстия запечатаны.

– Ну, понадеемся хотя бы, что начнет он со рта, дорогая.

Хэрриет решила не отвечать в тон Саре, и с нарочитой небрежностью подобрала журнал по искусству, лежавший на стеклянном столике.

– А, Сеймур, – проговорила она. – Мой любимый. – Она принялась листать репродукции последних живописных работ Джозефа Сеймура, которые прилагались к обширной подборке материалов, посвященных памяти недавно скончавшегося художника. – Что ты об этом думаешь? – спросила она Сару, приподняв журнал за одну из страниц и почти разорвав ее. Там был изображен ребенок, стоявший перед разрушенным зданием. Ребенок устремил застывший взгляд куда-то вне полотна, а над ним возвышались одна за другой маленькие разоренные комнаты. Сеймур старательно выписал разодранные обои, разбитые трубы, брошенную мебель, – и всё это, казалось, уходит наподобие спирали куда-то внутрь, к исчезающей точке в середине картины; лицо же ребенка, напротив, было передано смазанно и отвлеченно.

Сара не разделяла восхищения Хэрриет работами Сеймура.

– Почему бы тебе не купить ее? Он ведь один из тех правдивых реалистов, которые тебе, видимо, по душе.

Хэрриет отложила журнал и подошла к окну.

– Да кто же может сказать, – спросила она, пристально глядя на дворик внизу, – кто же может сказать, что – правда, а что – неправда?

– Тебе лучше знать. Это же ты пишешь мемуары.

– Собственно, из-за этого я к тебе и пришла, – наконец вспомнила Хэрриет о настоящей цели своего визита. – Понимаешь, в том-то и дело, что я просто не могу. Ну, то есть… – Она поколебалась и все-таки не сумела удержаться от того, чтобы не подпустить шпильку: – Сара, мне кажется, я становлюсь совсем как ты. Я не могу их закончить. У меня ничего не выходит. – Сара вытянула ноги и стала разглядывать свои чулки, одновременно разглаживая их пальцами: так ей было удобнее ждать от Хэрриет продолжения. – Видишь ли, в том-то все и дело, что мне действительно нечего сказать. И, все еще стоя к подруге спиной, она раскрыла рот и выпучила глаза, изображая дурочку.

– На самом деле, как я понимаю, тебе нужно рассказать слишком много.

Хэрриет, встревожившись, повернула голову.

– Что ты имеешь в виду – слишком много?

Сара уловила в ее голосе беспокойство.