Митюха-учитель - Дмитриева Валентина Иововна. Страница 17

— Митюша, а Митюша... а ведь Домаха-то ноне утром прибегала...

Все спокойное, благодушное настроение Митрия разом исчезло. Он нахмурился.

— Ну, что ж?

— Говорит, пущай домой идет.., тятенька, говорит, бранится... А на самой лица нету... аж мне ее жалко стало. И то, Митюша, ты бы сходил, а?

— А чего я там забыл? — угрюмо сказал Митрий, и лицо его приняло злое, жесткое выражение.

Но Анна хорошо знала свое бабье дело. Она уже знала от соседок и от Домны всю вчерашнюю историю и хотя не одобряла поведение Домны, даже задала ей утром хорошую головомойку, но, как баба, сочувствовала ей и обещала помирить с мужем. Поэтому она подсела к Митрию поближе и, поглаживая его по плечу, начала вкрадчиво и умильно:

— И-и-их, Митриюшка! Что ж ты поделаешь-то! Баба она, правда, дурашливая, натворила бознать чего, да и сама кается! Ты думаешь, я ее хвалю? Я ее давеча тоже отчитывала-отчитывала не хуже попа, аж ее в пот вдарило! А ты ее пожалей; все-таки она тебе жена... Прости ее... баба она молодая, вот дурь-то в ней и ходит!

— Ну и пущай ходит! — нетерпеливо сказал Митрий. — А я с ней и говорить не хочу, опротивела она мне.

— Ай-ай-ай! — закачала головой Анна. — Пять лет с бабой прожил, детей народил, и вдруг в одночасье опротивела! Нетто это возможно? Мало ли что промеж мужа с женой бывает, да всякое лыко и в строку? Ну, ты поучи ее, коли она неладно сделала, потазай хорошенько, вот оно и обойдется. А эдак, как ты, грех говорить... вон и Филипп скажет... а, Филипп?

Филипп сконфузился, замахал руками и замотал головой в знак своей полной некомпетентности в подобного рода деликатных делах.

— Не... я не знаю... я что ж... — пробормотал он.

— Ну вон видишь, и Филипп то же говорит! — подхватила Анна, нисколько не смущаясь тем, что Филипп решительно ничего не говорил. — Да и всякий скажет, кого ни спроси... Негоже мужу с женой эдак врозь-то смотреть. Слышь, что ль, Митюша?

Но Митюша упорно молчал и глядел в землю. «Ишь ты, упрямый какой, — подумала Анна. — А глядеть — овца овцой! Ну да ладно, посерчаешь, да и отойдешь! А Домнашка-то дура... Господи!»

— Ну что ж ты молчишь, Митрий? — еще ласковее обратилась она к Митрию. — Аль не по нраву мои речи, — так скажи, я и замолчу,

— Нет, ты вот чего, тетка Анна... — начал Митрий. — Это тебе спасибо, что стараешься... а только не говори ты мне про нее сейчас... Пусть оно того... пройдет немножко... а сейчас, ей-богу, и вспомнить про это тошно, право слово!

— И впрямь! — вступился Филипп. — Ты уж больно пристала! Прямо по больному-то да горячим... это до кого ни довелись...

— А я лучше вот чего... — продолжал Митрий, ободренный заступничеством Филиппа. — Мне бы уй-тить куда-нибудь денька на два, на три... я бы отдохнул... А то страсть тяжко... да и на улицу срамно показаться. Вот как она меня осрамила, подлая! — с внезапной вспышкой злости воскликнул он.

— Ну-ну-ну! — затараторила Анна, чувствуя, что действительно уж очень сильно задела «по больному горячим». — Что ж, и хорошее дело! И сходи куда-нибудь... в городе-то бывал когда?

— В губерни-то? Не бывал.

— Ну вот и ступай! Я тоже ходила как-то к угоднику. Так вот где благолепие, вот где красота, и про горе забудешь! Что же, сто верст молодому не бознать что, — живо отмахаешь.

— Поглядишь по крайности на губерню! — вставил Филипп.

Митрий оживился и повеселел. И вправду, отчего бы ему не сходить в Воронеж? Он давно уже собирался; вместе с Сенькой как-то думали пойти, да что-то помешало. Сходит на могилку Кольцова, посмотрит, как люди в городе живут, что за народ там...

— Пойду! — сказал он решительно.

— И ступай! — поддакнула Анна. — Кстати, послезавтра Петры и Павлы, у нас престол, загуляют, запьют на три дня, у тебя и время-то не пропадет! Сходишь любехонько!

— И пойду! — повторил совсем развеселившийся Митрий. — Ну-ка, Филипп, покурим еще! Тетка Анна, пойдем и ты со мной?

— Ой нет, куда уж мне!

— А что, же? Ты говоришь, бывала там? Вот оно вместе-то и веселей, за милую бы душу сходили. А то ну как я там потеряюсь?

— Нет уж, Митрий, я не пойду! Да как же это я пойду, ты сам подумай. Кто за меня здесь управится-то? Праздник, престол... и пирожков надо затеять, и бражку слить, — бедно-бедно, а надоть все по-православному.,,

— У нее одно на уме — пироги! — засмеялся Филипп.

— Смейся, смейся, старый хрыч, сам небось трескать будешь! Да не больно разъешься пирогов-то ноне» мучки-то своей давно нетути — покупаем; пшено дорогое, и ума не приложу, как праздник справить...

И Анна, сев на своего любимого конька, пустилась в бесконечные хозяйственные вычисления и соображения. Митрий встал.

— Ну, пойду теперь, покажусь домой! — сказал он, прощаясь с хозяевами. — Спасибо за хлеб за соль, за ласку!

— Не на чем, не на чем! Тебе спасибо! — кричала Анна, провожая Митрия. — Заходи прощаться-то, как в город пойдешь. А учительше скажи, что я ей яичек в гостинец принесу, дай бог ей здоровья! Эдакое лекарство полезное!..

— Обмяк парень-то! — сказала она Филиппу, возвращаясь в избу. — Даве думала, и приступу к нему нету, ан ничего. Пущай, правда, пробегается... только бы эта дурища Домна его опять не растревожила!

— Ну уж и ты тоже!.. Все вы, бабье, на одну колодку... Ишь, пристала даве, — парень белый весь сидит, а она точит, она точит, чисто сорока белохвостая!

Когда Митрий пришел домой, там тоже уже позавтракали. Анисья мыла горшки, мужики собирались на работу, Домны не было. Она даже завтракать отказалась, безвыходно сидела в клети и потихоньку выла. При входе Митрия все глаза с любопытством устремились на него; Митрию стало от этого немножко конфузно, но он постарался не показать этого и принял такой вид, как будто ему на все наплевать.

— Где это ты шляешься? — сурово заговорил Иван. — Рабочая пора, а он лытает! Больно рано праздновать-то зачал.

— Я не праздновал, я у Филиппа был, — возразил Митрий, начиная чувствовать досаду. — У него корова захворала... я ему помогал.

— Ишь ты, знахарь какой выискался! — ядовито заметил отец. — Своего дела по горло, а он по чужим людям шлындает. Коли не хочешь дома жить, ступай в батраки...

— И то уйду.,, — внезапно бледнея, вымолвил Митрий. — В город уйду... житья вы мне не даете... брань да попреки, да... уйду! — крикнул он, уже не владея собой. Крикнул и сам испугался своих слов. В избе наступило зловещее молчание; все притихли и со страхом глядели на Митрия. Иван как-то вдруг весь съежился, побледнел и растерянно смотрел на сына.

— Это что же?.. Значит, в разделку, что ли, хочешь идти? — нетвердо произнес он.

Митрию стало жаль отца, и в душе он раскаивался в своих грубых и злых словах.

— Не в разделку... зачем в разделку? — сказал он мягко. — Мне ничего не надо... я только говорю, — житья мне нету... тут жена донимает, а тут... эх, батюшка! Ты думаешь, мне сладко? От хорошего хорошего не ищут...

— Ну, что ж, иди, иди... —< продолжал Иван убитым голосом. — Иди, разоряй отца-то... нонче старики не нужны стали... Иди, живи по-своему... а мы с матерью суму наденем да в кусочки пойдем... чего на нас глядеть? Мы свое отжили... Идите с богом... тащите все! Владайте!..

Иван совсем раскис. Глядя на него, и Кирюха засопел носом, а Анисья побросала горшки и начала сморкаться. Призрак семейного раздела и сопряженных с ним скандалов, неприятностей, разорения грозно встал перед ними, и Митрий, из жертвы превратившийся вдруг в обидчика и разорителя, совсем растерялся.

— Батюшка! — воскликнул он. — Да я нешто в разделку? Я так пойду... На праздники только... пойду в город и опять приду... Да нешто я, господи!.. Да нешто мне нужно? Да ведь я...

Но Иван продолжал бормотать свои жалостливые, бессвязные речи, Анисья громко всхлипывала, Кирюха сопел все сильнее, и даже невозмутимая Николавна, глядя на Митрия из-за стана, укоризненно качала головой. Смущенный Митрий, видя, что с ними сейчас ничего не сговоришь, тихонько вышел из избы и принялся оттачивать косу. Он сам не рад был, что поднял всю эту историю, и в то же время злость против жены, которую он считал причиной семейной неурядицы, разгоралась в нем все пуще и пуще.