Митюха-учитель - Дмитриева Валентина Иововна. Страница 27

— Что же, хорошо, чай?

— Хорошо-то оно, хорошо... да только кому другому, а не нашему брату. Нет, ну их к шуту!., а как в свое село-то вошел, так мне здесь каждый кустик мил, словно родной... а там... чисто в лесу, право слово... ажно страшно!

— Правильно! — воскликнул Филипп. — Правильно говоришь, Митюха! Да ты давай мне тыщи, я в город жить не пойду! Ей-богу!

— А больно ты там нужон! — сказала Анна насмешливо. — Тоже выискался... тыщи! Кто тебе тыщи-то даст? Медного гроша не дадут за тебя в городе-то, вот что!

— А мне и не надо, плевать я хотел! Я, брат, здесь сам себе барин, а в городе-то всякому кланяться надо. А я кланяться не хочу. За что я буду кланяться? Ну-ка? Пущай мне, мужику, покланяются, вот что! — хорохорился Филипп.

— Во-во-во... это самое! — согласился с ним Дмитрий задумчиво. — Там, тетушка Анна, точно, всякому кланяйся... Ну, а уж чтобы они нам кланялись... это подожди, дядя Филипп!.. Это уж подождать, должно, надоть, верно слово! — с резким смехом добавил он.

— То-то, то-то и я говорю! — подхватила Анна.— Уж очень он занесся, распузырился — фу ты, ну ты! Важная, подумаешь, штука! Еле уж дышим, уж только бы, только бы как-нибудь, а ведь поди ты, распушился, — пущай ему кланяются! Кто кланяться-то будет?

— Покланяются! — стоял на своем Филипп. — А ты уж думаешь, мужик-то ни на что не нужон? Нужо-о-н! Небось! Хлебушка захотят — покланяются и мужичку, — это небо-о-сь!

— Да кто его у тебя просит, — ты сам его на базар возишь да еще кланяешься, чтобы купили, — возразила Анна.

— Это точно, вожу и кланяюсь! А ну-ка вдруг да я не повезу? И никто не повезет? Кто тогда кланяться-то придет, а? Небось подопрет, так и нам покланяются! Вот ведь что дорого мужичку да приятно... что вот, мол, кормлю всех, — хочу и кормлю, а не хочу— пропадай все с голоду!..

Филипп»воодушевился сознанием своего мужицкого могущества и, стоя перед Анной, при последних словах своих принял такую величественно-комичную позу, что и Анна и Митрий покатились со смеху. Филипп даже обиделся.

— А что ж? Нешто неправду я говорю? — сказал он.

— А ну тебя к шутам! — воскликнула Анна, смеясь. — Вот ведь всегда он так, право слово! Носится-носится да уж и сесть где не знает. Эх, Филя, Филя! Ты бы на себя поглядел, чем мужику гордиться? Живем чисто нищие, ничего-то у нас нет, того-другого не хватает, бьешься-бьешься, вертишься-вертишься, как Антипкин кобель, — какая уж гордость!

Анна перестала смеяться и пригорюнилась; воспоминание о вечных недостатках разбередило ее больное место. Филипп махнул рукой.

— Э, пошла, поехала! Все ей мало, все жадничает... Нищие! Что сказала! Да кабы все такие нищие были, это бы слава богу!..

— Тьфу, тьфу! — отплюнулась Анна. — Да не дай господи!

— Чего же тебе надо-то? Чего надо-то, ты хоть скажи!

— Чего мне надо? — спросила Анна, и лицо ее вдруг расцвело. — Чего мне надо? — повторила она с блестящими глазами. — Вот чего... Первым делом коровенку бы хоть еще завесть... что ж, на эдакую семью, да одна корова, что с ней поделаешь? Ни масла тебе, ни творожку, ни сметанки — откуда наберешь-то? А уж будь две коровы, уж тогда бы у меня всего было!— воодушевляясь все больше и больше, продолжала Анна и даже рукава стала для чего-то засучивать. — Масла набрала бы кадушку — в город отвезла, блины каждый день... кислое молоко без переводу... не то что по дворам побираться, а ко мне бы соседки ходили, — и без отказу!..

— Вон чего она! Вон чего! — подсмеивался Филипп, подталкивая в бок Митрия. Но Анна не слушала его иронических замечаний.

— Потом свиней бы завела! — фантазировала она в экстазе. — Да не простых, а заводских! Откормила бы их как след быть, — к рожеству ветчинка своя, сало свое, да и продать бы еще осталось!.. Ну, овчонок тоже десяток-другой... Шерстка своя, знай пряди; теперича какие ни на есть валены — купи! А тогда уж нет, все свое, — чулки, вареги, сукно, все есть! Теперь опять птица. Птицы этой я бы развела видимо невидимо... гусей, уток, индюков, цыцарских яиц у попадьи выпросила бы, — цыцарок вывела...

— О господи! — вздохнул Филипп. — Цыцарок еще ей!

— Цыцарок!.. Да ведь рай-то бы у меня какой был, господи ты боже мой! Все есть, все свое, — яйца, масло, сметана, сало, шерсть, валенки, перчатки, поросята, цыплята...

— Ну, ну, передохни маленько, — задохлась!

— Кто ни приди — без отказу; гости — милости просим, есть что на стол поставить, не го что теперь,— из-за каждой крупинки жмешься... Одеться-обуться есть во что; не стыдно на улицу выйти... Деньжонки не переводятся... чуть что, недохватка в хозяйстве аль из-за податей — бежать, высуня язык, по селу не надоть!.. Да это тебе не рай? Это тебе не житье? Господи ты боже мой!..

Последние слова Анна произнесла каким-то расслабленным голосом и, ослепленная, опьяненная собственными мечтами, в сладком изнеможении опустилась на лавку.

— Ну, все, что ли, пересчитала? — насмешливо спросил Филипп.

— А чего же тебе еще? Аль мало?

— Нет, уж будет! Вон они, бабы-то, какие! — обратился он к Митрию. — И откуда это в них жадность берется, господи милостивый? Ну, на что это ей все, а? Ведь ни съесть, ни выпить, что она насчитала! А все мало... Ох, бабы, бабы!

— Ну, да уж и вы-то, мужики, хороши! — возразила Анна. Она уже успокоилась и, кажется, немножко сконфузилась того, что много наговорила. — Тоже рас-суропился давеча, чисто каныш¹. А Митрий небось глядит на нас да хохочет, — сбесились старики-то! И то сбесились... а я-то, дура, масло бросила, кабы собаки не нанюхали... Пойтить допахтать...

Она пошла было к двери, но что-то вспомнила и вернулась.

— Ну что у вас... с Домахой-то? Как? — спросила она Митюху.

— Да что ж... ничего... — смущенно отвечал Митрий.

— То-то... Помирились?

— Да кто-е-знает... Ничего!

— Ну и слава богу! Хорошее дело.

— Нет, а вот дома сказывали, у Семена Латнева что-то неладно? — спросил Митрий.

— Да, парень, там дело не хвали, — сказал Филипп. — Кабы не всыпали Семену-то... жалко парня!

— Полосовались, страсть! — подтвердила Анна.— Старик-то ажно осатанел, — образ сымал, проклял! Эдакий злыдень старый! Мало ли что во хмелю бывает, так и проклинать сейчас?

— Ну так я пойду к нему, повидаюсь, — сказал

Митрий, вылезая из-за стола. — Покорно благодарю за угощенье! Эх, Сенька, Сенька!..

В эту минуту дверь отворилась, и в избу вошел сам Сенька.

XIII

— А, легок на помине! — воскликнула Анна. — Мы про волка, а волк во двор! Милости просим!

Семен сумрачно со всеми поздоровался.

— Ну что, как дела-то? — спросил Филипп.

— Да что... выпорют, должно быть, вот и все!

— Ходил жалиться?

— Ходил нынче... Ну пущай порют, все едино!

— Ну уж... — попробовал утешить Филипп. — А може, и нет?.. Разберут дело, може, и оправят. Тоже ноне зря-то не очень порют...

— Наплевать! — с напускным равнодушием сказал Семен. — Оно, говорят, ничего, не больно, мне Ми-кишка сказывал, — его летось пороли, хомутину украл... Ничего, говорит, так, стрекает маленько как крапива... только и всего...

Он засмеялся, но сейчас же поперхнулся и замолчал; на глазах его выступили слезы.

— Дурак он, Микишка-то, — сердито отозвался Филипп.

— Да-из чего у вас вышло-то? — спросил Митрий.

— Из чего... из чего?.. Нет, ни из чего, — проглотив слезы, отвечал Семен, стараясь говорить как можно грубее и отрывистее, чтобы скрыть свое волнение.— Гуляли... Я пьян был... он тоже... я и выпил-то с горя; уж больно он меня донял... Ну, стал при гостях бахвалиться... я не я... мое слово — закон... люблю почет, то да се... а я спьяну и посмейся... Он ругаться — я ответствую; он кричит — вон пошел из моего дома, ты мне не сын!., а я: паспорт, мол, подайте, — с великим моим удовольствием... Он взял бадик да меня по спине; вот, говорит, тебе паспорт!.. Ну тут уж я пополовел, ничего не помню, кинулся куда зря, стол свалил, его в дверь высадил, — чисто ополоумел! Вон что вышло-то! — докончил он и криво улыбнулся.