Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий. Страница 145

 — Пить надо меньше! — прошипел я. — Выглядишь, как старый шимпанзе, а ещё сопранист, называется!

На самом деле, Стефано с похмелья выглядел примерно как Каффарелли на карикатуре, на которой он с дурацким выражением лица восседает на пне.

 — На себя посмотри. Тебя вырубило ещё раньше нас, — заметил Альджебри.

 — Ну, тихо там! Что за базар?! — я вздрогнул, услышав хоть и хриплый с похмелья, но всё-же грозный голос князя.

Час от часу не легче! Сейчас, по-видимому, достанется всем.

 — Добрый день, Пётр Иванович, — с сарказмом, подчёркивая слово «день», поприветствовал я дальнего предка, но тот не ответил.

Приподнявшись на локтях, князь с недоумением уставился на Стефано, который от страха просто вжался в матрас, потеряв дар речи.

 — Синьор Альджебри, — строго обратился к математику князь. — Могу я узнать, что вы делаете на моей кровати?! — в этих словах уже было заметно явное возмущение.

 — Простите, ваша светлость, — заикаясь от страха и не понимая, что дальше делать, ответил Стефано, слезая с кровати и заворачиваясь в полотенце. — Я сам не знаю, как здесь оказался.

Воцарилась пауза. Казалось, что голова перестала работать не только у меня. Похоже, что вчерашнее вино и вправду оказалось дрянью. Потому что у меня лично болела не только голова, но и желудок, а также и печень, судя по горечи и подступающей к горлу тошноте.

 — Вон отсюда! — даже не думая подниматься, прогремел Пётр Иванович. — Оба! И чтоб никаких домыслов и сплетен, узнаю — убью!

Не помня себя от ужаса, мы со Стефано бросились бежать из комнаты, только пятки сверкали. Какие шутки могут быть с человеком, который на наших же глазах гнул в баранку чугунные стержни?! Пришли в себя только в комнате Альджебри.

 — Ох, как я испугался! — отдышавшись, сказал Стефано.

 — Да уж, от тебя не ожидали, — усмехнулся я.

 — Но всё же, Алессандро, скажи, почему ты так взъелся? — наконец спросил Стефано. — Только из-за того, что я — «виртуоз»?

 — Поверь, друг мой, будь ты женского пола, я точно так же отругал бы тебя. Разве что, чуть помягче. Потому что это не дело — просить руки девушки, а потом заваливаться в постель к её родственнику. Определись уже, чего ты хочешь. Стефано, ты прекрасный певец и математик, но, извини, в сфере чувств у тебя — помойка. Надеюсь, что ты всё же был честен со мной, когда сказал, что ничего не было.

— Даже если бы у нас что-то было, то какое дело до этого тебе? У тебя есть Доменика, а вот у твоего бедного математика — никого. Я никому не нужен. Мне уже, честно, всё равно, с кем быть, главное, чтобы хоть кто-то проявил ко мне внимание.

 — Послушай, с такими убеждениями ты никогда не найдёшь своё счастье. Что для тебя главное — любить или быть любимым? Если последнее, то мне тебя очень жаль. Поверь, когда я полюбил Доменику, я даже не надеялся на взаимность. Мне лишь хотелось, чтобы она была счастлива. Только вот я ничего для этого не сделал… — с понурым видом добавил я.

 — Как же не сделал! Внушил надежду на счастье, стал предметом гордости, выступив с арией авторства Доменики на сцене римской оперы. Да даже более того. Спас из паучьих лап кардинала, который измывался над ней, как мог. Я знаю, что говорю: его высокопреосвященство сорвал ей почти все спектакли, на которые приглашали и требовал, чтобы вместо этого она пела в его кабинете. А кто знает, что он там с ней делал…

 — Замолчи! — прервал его я. — Ничего не делал, Доменика честная и благодетельная женщина. Не смей оскорблять её и думать о ней плохо.

 — Ты что? Я вовсе и не думал её осуждать! Но кардинал… прости, тот ещё негодяй был. В Капелле все перекрестились после его ухода.

 — Как бы то ни было, моей заслуги во всём вышеперечисленном нет. Только одни проблемы из-за меня.

 — Не говори так. Доменике повезло несказанно, ведь она скоро станет княгиней, будет блистать при дворе в роскошных платьях. Знал бы ты, как они ей нравятся!

«Эх, Стефано, знал бы ты, при каких условиях, — с горечью подумал я, ничего не сказав в ответ. — Да я просто последний негодяй, безрассудный деспот, для которого наследник оказался важнее интересов любимой. О, Доменика, прости меня за этот поступок! Я до конца жизни буду виноват перед тобой!»

 — Кстати, Алессандро, — вдруг перевёл тему Стефано. — А кто такой Шимпанзе? Француз какой-то, да?

Пожалуй, это была единственная смешная реплика не то, что за весь день, но за всё время пребывания в Тоскане, где меня давно уже заела «зелёная» тоска.

Дальнейший день был посвящён восстановлению после вчерашнего мероприятия. Пётр Иванович только один раз вышел во двор, где вылил на себя ведро ледяной воды, а заодно сделал выговор Кузьме за то, что тот купил во Флоренции по дешёвке некачественное вино, от которого «в голове шумит», после чего до самого обеда закрылся у себя в комнате. Наверное, читал покаянный канон. Всё-таки, интересный человек, ничего не скажешь.

Стефано тоже долго приходил в себя, дрожащей рукой вливая в себя один за другим стаканы с ягодным морсом, а я хлебал прямо из чайника холодный травяной чай, пытаясь погасить пожар в желудке, что удавалось плохо.

Паолина что-то стряпала на кухне вместе с Осипом, и мы не стали им мешать. Хотя, по правде сказать, я уже начал беспокоиться за мнимую сестру и её возлюбленного. Как бы их отношения не закончились семейной драмой. Я отчасти предполагал, чем бы всё закончилось, узнай Пётр Иванович об отношениях дочери с парнем из прислуги. В лучшем случае высек бы прутьями, а в худшем — поступил, как двадцать лет назад с назойливым поклонником своей жены, вздёрнув беднягу на высоком тополе. Об этом мне как-то раз брякнул Кузьма, когда я осторожно уточнил у него, насколько серьёзным является угроза засолить меня в бочке. После рассказанного я окончательно потерял весь интерес перечить и огрызаться.

Доменика же в своей комнате распевалась за спинеттино, а затем, скорее всего, занималась правкой партитуры, и я решил не мешать ей. Репетиция оперы с замечательным названием «Алессандро» (нет, это не про меня, а про Александра Македонского) шла полным ходом уже около месяца. Стефано и Паолина прекрасно справлялись с партиями индийского царя и царицы, хотя и немного комплексовали, поскольку первый считал себя чисто хоровым певцом, а в случае второй роль сыграли римские стереотипы. Роль Александра досталась, конечно же завалящему тёзке, то есть мне. Признаюсь, партия была для меня очень сложная, и я, с вероятностью сто процентов, не справился бы с ней, если бы не ежедневные репетиции под руководством Доменики — самого вредного и дотошного педагога, с которым я когда-либо имел дело.

Часам к трём после полудня мы собрались в обеденной зале. Никто из девушек не задавал нам вопросов, должно быть, они всё понимали и не хотели показаться бестактными. За столом Доменика обсуждала с Паолиной театральные костюмы к своей будущей опере, Пётр Иванович — вот, что значит железная выдержка! — как ни в чём не бывало, словно ничего не произошло, с каменным лицом рассказывал что-то на отвлечённую тему. Нет, не потому, что ему нечего было сказать, а по той причине, что многое из того, что он поведал мне по дороге из Милана и Венеции, не предназначено для нежных девичьих ушей. Поэтому вместо красочных и поистине жестоких и страшных рассказов о Полтавской битве пришлось слушать не менее увлекательную лекцию о различных видах кораблей. Мы же со Стефано были совершенно не в состоянии поддержать разговор: похмелье временно забрало у программиста и математика последние мозги. Надо сказать, вид у нас троих был ещё тот — красные носы, мешки под глазами, отёкшие веки и нависшие брови. Даже тройной слой пудры не помог.

Когда я немного пришёл в себя, моя возлюбленная пришла ко мне в комнату заниматься музыкой. Я сидел в кресле, тупо уставившись в стенку, когда Доменика молча подошла ко мне и, поставив спинеттино на письменный стол, обняла меня за плечи, а я с наслаждением поцеловал пушистую прядь её медно-золотистых волос.