Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий. Страница 8

Так, я у него в «базе ключевых слов» в связи с прической и национальностью числился как «морской ёж-балалаечник». Надо сказать, расизм и национализм тогда не запрещались и даже приветствовались. Его товарищ Энрико Роспини из-за фамилии звался «солистом болота».

Даже капельмейстера Фьори Тонино за спиной называл «маэстро Кактус», а органиста Аццури — «синий нос». Доменико за проницательность и редкий цвет волос досталась от него кличка «поющий лис», а баса Базилио за дотошное отношение к нотам, Спинози прозвал «искателем блох». Впрочем, дальше обзывательств и пустой болтовни дело не доходило, никакого вреда этот тип никому не приносил.

Братья-близнецы Стефано и Карло Альджебри, сыновья композитора Альджебри, также являлись i virtuosi. Стефано, добродушный, общительный парень с длинными каштановыми волосами и живым взглядом огромных чёрных глаз, был сопранистом и стоял в хоре рядом со мной. Мы с ним вскоре подружились: выяснилось, что Стефано, помимо пения в Капелле, также увлекается математикой, особенно, алгебраическими кривыми.

Карло, более спокойный, чем Стефано, пел в партии альтов и тоже интересовался математическими вычислениями.

Энрико Роспини, толстый коротышка, который поддакивал своему товарищу Спинози и постоянно над всеми смеялся, тоже был альтом и по сути, как говорил Доменико, ничего плохого никому не делал. Единственным, что раздражало соседей по партии, было то, что он постоянно грыз ногти или яблоко.

Надо отметить, что в альтовой партии пел Флавио Фраголини, племянник кардинала Фраголини. С виду неприметный, с незапоминающейся внешностью и тихим голосом, он не произвел на меня никакого впечатления.

Братья Альдо и Джакомо Ринальди из партии теноров (это те, что притащили меня на хор), имели вздорный характер и постоянно дрались за пределами Капеллы. Но в общем, это были неплохие ребята.

Среди басов мне наиболее запомнился некий Базилио, парень с грубоватой внешностью, небритый как бомж, он чем-то напоминал мне тестировщика Васю и, по сути, выполнял сходную работу: помимо своей основной деятельности, он выискивал в нотах ошибки и опечатки и заносил их в отчет, который потом должен был предъявлять капельмейстеру.

Но наиболее яркой фигурой показался мне некий Гаэтано Ардженти, пожилой сопранист лет шестидесяти, который раздавал ноты хористам. Неуклюжий, коренастый, невысокого роста, лицом напоминающий текстильщицу со скульптурной группы в подземном зале станции метро «Нарвская».

Когда-то он был солистом, его ценили за превосходное сопрано серебристого тембра. Говорили, что он когда-то пел в театре, чему я теперь едва ли мог поверить. В последнее время он редко пел и, как правило, ни с кем не разговаривал. Разве что, бормотал себе под нос что-либо. Я был вынужден познакомиться с ним весьма внезапно: во время очередного соло меня кто-то бесцеремонно толкнул, после чего на меня посыпались ноты.

Ардженти пробирался сквозь хор, никого не спрашивая, наступая всем на ноги, роняя пюпитры, ноты и певцов. Кто-то ругался, кто-то отходил назад, наконец, старик с нотами добрался до капельмейстера и, недолго думая, с грохотом сгрузил всю стопку нот прямо ему на пюпитр.

 — Ты, старый дурак! — зашипел на него маэстро Фьори. — Еще одна такая выходка — непременно выгоню!

Мне стало смешно. Я вспомнил, как пару месяцев назад тимлид Цветаев отчитывал нашего растяпу-сисадмина, когда тот, устанавливая Цветаеву новый SSD в старый системник, каким-то образом умудрился уронить и разбить ему оба монитора.

Пожилой сопранист только поджал губы и сделал вид, что ничего не слышит, как ни в чем не бывало, вернувшись на свое место.

Но уже через минуту меня опять толкнули локтем: это уже Ардженти собирал старые ноты и раздавал новые. На этот раз мне досталось по полной программе: сопранист, стоявший рядом со мной, не пожелал двигаться с места, в итоге местный «сисадмин» споткнулся об его башмак и вместе с нотами начал картинно падать на меня. Хорошо, что я вовремя отскочил в сторону, иначе бы этот «престарелый Орфей» меня раздавил, а так я отделался только упавшими на меня нотами. Старикашка, увидев, что никто не обращает на него внимания, перестал падать и скрылся за дверцей шкафа с нотами.

 — Маэстро Фьори, — обратился я к капельмейстеру. — Может я лучше встану в партию альтов? У них как-то поспокойнее.

 — Стой, где стоишь, — проворчал маэстро. — Давай мы все, вместо того, чтобы стоять и петь, будем прыгать как блохи?!

 — Не беспокойтесь, маэстро, Базилио поймает! — послышался сдавленный смех Спинози.

 — Вы, оба, заткнитесь! — прошипел маэстро.

Я решил с ними не спорить, просто потому, что было лень. Ранние подъемы, непривычные для меня, приводили к тому, что к полудню меня начинало вырубать. Один раз я так и уснул стоя, с нотами в руках. Спасибо, Стефано Альджебри успел подхватить ноты и хорошенько меня встряхнуть.

В перерыве ко мне подошел Флавио Фраголини.

 — Как поётся на новом месте? — медовым голосом спросил он.

 — Спасибо, всё отлично.

 — Вы опять уснули во время пения, — заметил Флавио. — Наверное, Доменико не дает спать своими ночными репетициями?

 — Доменико гений, — возразил я. — Он за одну ночь смог отладить мой голос.

 — Да, согласен, — поддержал меня Фраголини. — Настоящий талант. Он мог бы стать оперным Primo Uomo, но предпочёл остаться в Капелле.

 — Почему же? — удивился я.

 — Не захотел бросать моего дядюшку, кардинала Фраголини.

 — Вот это я понимаю, верность и патриотизм! — восхитился я.

 — Не совсем так. Скорее любовь и привязанность.

 — В каком смысле? — не понял я.

 — Кардинал Фраголини покровитель Доменико, — с какой-то кривоватой улыбкой ответил Флавио. — Вы ведь знаете, что это означает.

С этими словами певец-альт вернулся на свое место.

Я порядком ничего не понял и на время вообще забыл о странных словах племянника кардинала.

В середине мессы дверь хлопнула, и на хоры ворвался разъярённый длинноносый дылда под два метра ростом, повергший в недоумение маэстро Фьори, да и весь хор.

 — Ты ещё кто? — возмутился маэстро.

 — Я Джустино Цанцара (Комар, ит.), новый солист! Меня выписали из театра «Капраника»! Между прочим, пообещали большие деньги!

Принесло, что называется, почти на неделю позже назначенного срока. Где ты раньше-то был?!

 — Что ж, простите за недоразумение, — извинялся маэстро. — Надеемся, этого больше не повторится. А вы, Алессандро, как не стыдно, самозванец вы этакий! Встаньте в четвертый ряд и особо не высовывайтесь!

Доменико пытался вступиться за меня, но в итоге сам получил по шапке за содействие липовому солисту.

 — Больно мне надо высовываться! — проворчал я. Как будто это я сам себя сюда притащил!

Новый солист исполнил свое соло, его голос был достаточно ровным и высоким, но неприятного тембра, напоминающего комариный писк. Одним словом, комар!

К середине мессы на хоры прибежал запыхавшийся мальчик, он принес анонимную записку, которая гласила следующее:

 — Немедленно уберите это писклявое насекомое, или я собственноручно прихлопну его! P.S. и верните того сопраниста, что пел три дня назад! Школа, конечно, хромает, но хотя бы голос не настолько ужасен!

Получив записку, маэстро Фьори побледнел:

 — Это же почерк Папы! Он требует другого солиста, тебя, Алессандро!

Что? Я не мог в это поверить! Мой посредственный, как я думал, голос, столь высоко оценили?

 — Вот ваши ноты. Вставайте в первый ряд.

Пафосный «виртуоз» с позором покинул Капеллу со словами «Я ещё вернусь!».

А мы с Доменико и братьями Альджебри после окончания мессы отправились отмечать триумф справедливости.

По дороге мы громко обсуждали всё подряд. Я чувствовал себя как никогда прекрасно в компании единомышленников и с интересом слушал всё, что они рассказывали.

Доменико на редкость хорошо разбирался в опере и сам рассказал о последних «хитах» римских и неаполитанских композиторов. Когда же мы с братьями Альджебри перешли к обсуждению алгоритмов умножения чисел и численному решению уравнений более чем четвертой степени, а также предпринятой мной попытке объяснить, что такое непрерывность и множество континуум, великий «виртуоз» не выдержал: