Красные стрелы - Шутов Степан Федорович. Страница 13

Любаша смеется:

— Не хочешь ли, чтобы у него была такая же лапища, как у тебя?

Разговор явно не клеится. Сжимаю виски руками, молчу, Чувствую на себе вопросительный взгляд. Голову поднять не могу.

Скрипит табурет, Любаша встает:

— Надо идти. Юру кормить пора.

— Сына назвала Юрием?

— Да.

Она произносит это спокойно, но в голосе столько чувства! В нем материнская любовь, нежность к ребенку и такая же любовь, нежность к тому, чье имя он носит.

У порога Любаша останавливается. Спрашивает, вступил ли я в партию. Получив утвердительный ответ, заявляет:

— Теперь во Дворце будет два коммуниста.

Она советует мне побывать в городке у руководителя уездной организации и встать на учет.

Председателем укома оказался тот самый Миронов, который в свое время поручил мне организовать комсомольскую ячейку. У него сохранилась старая привычка слушать собеседника, прикрыв глаза ладонями.

Разговор с ним был короткий. Два-три вопроса, ответы, и Миронов говорит:

— Работать пойдешь на пилораму. Нам нужен строительный материал, доски.

— Когда выходить?

— Если не устал с дороги, то завтра. Наведи порядок. Есть подозрение, что там кое у кого руки липкие к государственному добру. Поймаешь таких — безжалостно выгоняй. На их место комсомольцев хороших подбери. Лес нам нужен до зарезу.

— Понятно.

— И еще, — продолжал он, — это уже партийное поручение: как бывшего фронтовика, назначаю тебя начальником взвода ЧОН [1]. Пусть молодежь будет готова в любой момент помочь районной власти…

Прошла неделя, как я стал работать на пилораме. К нам явился Миронов. Сначала выругал всех за то, что в «такое время» бесхозяйственно относимся к горбылю. Потом отошел, спросил, сможем ли по-комсомольски нажать и увеличить выработку лесоматериалов.

— Не горячитесь, все взвесьте, — отвел Миронов руку от глаз. — Вы и так работаете сверх всяких возможностей. А сделать немного материала дополнительно все-таки надо. Решено во Дворце построить силами общественности один дом.

Я посмотрел на него.

— Не догадываешься, Степан, для кого? — спросил он улыбаясь. — Для Любаши Метельской, для нашего женорга. Совхоз выделил подводу. Комсомольцы уже поехали за лесом.

Дом семье погибшего комиссара в свободное от работы время строили не только жители Дворца, но и крестьяне прилегающих сел. Самым активным строителем был, конечно, дядюшка Егор. Окончание стройки приурочили к празднику четвертой годовщины Великого Октября. В этот день дедушка Егор в торжественной обстановке вручил счастливой Любаше ключ от нового, просторного, с деревянными полами дома.

Мы создавали новую жизнь и боролись с теми, кто нам мешал. А враги объединялись в банды и мстили активистам кровавой местью.

Вначале, как начальнику взвода ЧОН, затем, как добровольцу политбойцу 30-го кавалерийского полка имени Степана Разина, мне довелось участвовать в разгроме крупных националистических банд под Шкловом и Могилевом. Тогда-то, в кавалерийском полку, окончательно решилась моя судьба.

Помню, вызвали меня в штаб. Иду, удивляюсь: кому и что от меня потребовалось? Дежурный штаба показывает на дверь комиссара:

— Заходи.

В кабинете и командир полка. Комиссар предлагает:

— Садитесь, товарищ Шутов. Нужно поговорить. В боях вы проявили себя неплохо. И коммунист сознательный. А вот политбоец из вас слабый. — Помолчал немного, потом спрашивает: — Вы рассказывали на днях красноармейцам о бое советских эсминцев «Спартак» и «Автроил» с английской эскадрой в Финском заливе?

— Так точно, рассказывал, товарищ комиссар, — ответил я и подумал: «Кажется, все было правильно».

— Ну да, рассказывать рассказывали. Но на вопросы красноармейцев ответить не смогли.

Мое самолюбие было уязвлено:

— Ответил, товарищ комиссар. Вам неправильно доложили. Это кто-то подкапывается под меня. Сразу видно, человек не наш, раз нашептывает.

Комиссар покосился на командира полка. А тот говорит:

— Это я рассказал комиссару о той беседе. Выходит, я и есть не наш человек.

«Вот так влип, — подумал я. — И дернуло же меня за язык. Теперь жди головомойки».

А командир между тем продолжал:

— Нельзя, товарищ Шутов, не проверив, сразу людям ярлыки клеить. Вспомните-ка, как вы на вопросы отвечали. У вас спросили: «В честь кого эсминец назван был „Спартаком“?» А вы что ответили? «В честь героя русско-турецкой войны».

Я сидел потупив взгляд. Лицо у меня горело. Только и нашелся ответить:

— Виноват. Всего три зимы учился…

— Это не вина ваша, а беда, — отозвался комиссар. — При царе у трудовых людей не было возможности университеты посещать. Лишь теперь перед ними открылись двери учебных заведений. Только учись. — Комиссар пристально посмотрел на меня: — Мы тут с командиром посоветовались и решили, что подучиться вам в самый раз. Думаем направить вас в Москву, в Объединенную военную школу имени ВЦИК.

Командир полка добавил:

— На кавалерийское отделение. В Кремле будете учиться!

С трудом верю свалившемуся счастью. Я буду в Кремле! В столице нашей Родины!

Комиссар разрешает:

— Можете идти.

А я стою, не в силах осмыслить происходящее…

Первые часы в Кремле. Совершаем экскурсию. Осматриваем древние зубчатые стены. Успенский, Благовещенский, Архангельский соборы. Башни Спасская, Никольская, Троицкая, Боровицкая… Меня сейчас мало интересует, какие цари тут жили, каких послов принимали. Мысли заняты другим: сейчас здесь, рядом с нами, помещается правительство — мозг страны. Отсюда тянутся незримые нити к народу.

Экскурсовод — преподаватель военной школы — показывает: по этой дорожке совсем недавно ходил в свой служебный кабинет Владимир Ильич Ленин. А вот там, на плацу у Боровицких ворот, состоялся знаменитый субботник, в котором он участвовал. Представляю себе, как Ленин, чуть-чуть нагнув голову, нес с курсантом тяжелый кряж…

Спасские ворота. Отсюда Ленин выходил на Красную площадь выступать с пламенными речами перед отправляющимися на фронт красноармейцами…

С двумя из будущих однокашников я уже успел познакомиться. Одного зовут Володей. Фамилия его Глухов. Он из-под Воронежа. Другой — грузин, однофамилец героя гражданской войны Киквидзе.

— Интересно, — обращается ко мне Саша Киквидзе, — о чем ты сейчас думаешь?

— О Ленине.

— И я, — говорит Володя.

— Я тоже.

— И я…

Оказывается, вся группа, осматривая Кремль, думает о вожде революции. Всего несколько месяцев назад он еще жил, работал, бывал здесь и, возможно, стоял на том же самом месте, где стоим сейчас мы.

— Если бы нас немного раньше прислали, то мы увидели бы его, — вздохнул Киквидзе.

— Товарищи, — предложил кто-то из ребят, — давайте будем учиться так, как завещал Ильич!..

Вступительные экзамены. Для меня это вообще первые экзамены, и я их побаивался. Строевая подготовка, чтение, даже чистописание пугали не так, как география и арифметика. На подготовку всего четыре дня. Боюсь, что этого слишком мало. А если провалюсь, придется в часть возвращаться. Тогда — позор! Стыдно будет товарищам в глаза смотреть.

От учебника меня отрывает вдруг вспыхнувший смех. В казарме кого-то качают. Подхожу ближе: на руках у ребят Глухов! Оказывается, он уже сдал арифметику. Это никого не удивило. Глухов назубок знал таблицу умножения, быстро решал задачи с дробями.

— Не в тот огород ты, Володя, попал, — шутит кто-то. — Твое место в бухгалтерии.

Я подошел к Глухову, честно признался:

— Спасай, дружище. Боюсь, что на арифметике срежусь.

— Не волнуйся, — успокоил он. — Я помогу. Садись, давай заниматься.

По географии взялся помочь Иван Кузовков. Но оказалось, он сам имеет о предмете смутное представление. Знал Иван названия четырех морей и трех государств, да и те показать на карте не смог. Пришлось просить помощи у других.