Глазурь (СИ) - Карран Ким. Страница 5

— Я знаю тебя! — говорю я. — Ты ходишь в мою школу, на класс старше меня.

— И я знаю тебя, Петри Куинн, которая слишком сообразительна для своего же блага и имеет привычку попадать в неприятности, следуя за странными мальчиками в места, в которые не должна.

Сначала не понимаю, о чем это он, но затем… я вспомнила.

В прошлом году я увидела Дэйва Карлтона и его банду — Худз, ведущими высокого темноволосого мальчика за игровой зал. Мальчик был новеньким в школе и одет в форму, которая была ему мала. Я знала Дэйва достаточно хорошо для того, чтобы понять, что происходит. Ясности добавляло еще и то, что его товарищи скандировали «получи киску».

Я никогда не была особо хороша в самообладании. С тех самых пор, как надо мной несколько месяцев издевались, когда я пришла в класс, я узнала, что блестящий остроумный ответ не остановит девочек от того, чтобы забросить твою сумку на верх автобусной остановки, а вот удар в живот очень даже остановит. Поэтому я последовала за Дэйвом и обнаружила, что его друзья загнали новенького в угол и собираются оказать ему обычный для Сити Хай прием.

Я бросила крышку от мусорного бака в голову Дэйва, прежде чем он успел начать наносить удары, и выбила ему передний зуб.

Мы с Дэйвом получили месяц ареста. Мне удалось удержать его от выполнения обещания повыбивать мне зубы, делая за него все домашние задания по математике. Это было шаткое перемирие, но я была все еще жива.

Я больше не видела мальчика в слишком маленькой форме, до этих самых пор.

— Если ты ходишь в Сити, то почему ты не был на официальной школьной акции протеста? Почему ты был с теми, теми… — судорожно пытаюсь подобрать слова, борясь с возрастающей яростью.

— Вандалами? Отморозками? — говорит он, вставая и оставляя стул вращаться позади.

— Я собиралась сказать херами, но пусть так.

— Они полезны.

— Они идиоты.

— Это не они стреляли резиновыми пулями.

— Нет, но это они бросали бутылки и ввергли всех в панику. Если бы они не вмешались, протест продолжался бы мирно и все были бы счастливы.

Он смеется через нос.

— Счастливы, ну конечно. Это самое важное, не так ли? Чтобы все были счастливы.

— Я не знаю, о чем ты, — говорю я раздраженно, потому что мне кажется, что он смеется надо мной, а я не понимаю шутки.

— Глазурь, — говорит он, глядя мимо меня в окно.

— Глазурь? У тебя проблемы с тем, что Глазурь делает людей счастливыми? Это что-то новенькое. Я слышала, что люди злятся, что она делает людей глупыми, но счастливыми? Что не так? Она не делает тебя счастливым?

— Я не знаю. Я не подключен, — говорит он, глядя вниз.

— Ты не подключен? — говорю я, злясь на себя, что повторяю все, что он говорит, как дурочка. — Но тебе сколько, восемнадцать?

— Семнадцать.

Я в шоке, думаю, он первый человек, встреченный мной, кто мог бы быть подключен, но это не так. Это должно сделать нас своего рода союзниками, оба аутсайдеры. Но я просто думаю, что это странно.

— Это что-то религиозное? Потому что я знаю, что некоторые имамы запретили ее. Зизи, моя мама, встречалась с несколькими исламскими лидерами в прошлом году, чтобы выслушать их опасения.

— Нет, — говорит он, прежде чем я успеваю рассказать всю историю о том, как Зизи победила их. Он толчком открывает дверь и направляется вниз по лестнице, делая два шага за раз.

— Ой, ладно. Эй, подожди меня.

Иду вслед за ним, не хочу оставаться одна в этом пустынном офисном здании. Есть в этом месте что-то очень грустное: когда-то шумное и многолюдное, теперь оно пустынно. Я почти могу представить их голоса, эхом раздающиеся вокруг лестничной клетки; приглушенные сплетни, тайные споры, все что происходит вдали от любопытных офисных глаз.

— Куда теперь? — спрашиваю я, когда догоняю его этажом ниже.

— Ты идешь домой, — говорит он, ухватившись за перила и перемахнув вниз через целый пролет.

— И это все? Ты спасаешь меня, а потом исчезаешь? — я скольжу по покрытому линолеумом полу и бегу вниз по лестнице за ним. Мы на втором этаже. Остался только один этаж.

— Именно так.

Он с громким стуком приземляется на мраморный пол первого этажа.

— Я даже не знаю твоего имени, — говорю я, он стоит перед пожарным выходом, который ведет наружу на улицу. Свет, струящийся сквозь пятнистое защитное стекло, погружает его в тень.

Он ждет и задумывается на секунду.

— Этан. Меня зовут Этан, — говорит он, наконец, и протягивает руку, я спускаюсь к нему на три ступеньки.

— Я Петри. Но ты это уже знал.

Это хорошее рукопожатие — сильное и уверенное. Зизи пробуравила мне весь мозг тем, насколько важно хорошее рукопожатие, как оно говорит тебе все, что нужно знать о человеке. Она говорила, что мое — словно держишь мокрую рыбу, и заставляла меня практиковаться с ней до тех пор, пока она не была удовлетворена тем сообщением, которое оно доносит обо мне. И о ней.

Рукопожатие Этана говорило мне, что у него грубые руки — мозолистая ладонь и жесткая кожа — что странно для парня не намного старше меня. Грубая и теплая, словно он только что достал ее из кармана.

— Как ты будешь добираться домой? — спрашивает он, разжимая руку.

— Думаю, на метро. Так же, как добиралась сюда.

— Увидимся, — поворачивается и открывает выход, нажав на плитку. Поток холодного воздуха врывается в дверь и сдувает волосы мне на лицо.

Снаружи темнее, чем я думала. Осенняя ночь приходит быстро.

— Я сама справлюсь, — говорю я, обхватив себя руками, чтобы защититься от холода. — Мне не нужен эскорт.

По правде, я никогда не гуляла одна так поздно. Не только без Кьяры или Пиппы, но и без машины компании, которая привезет, меня и отвезет обратно. Зизи даже не знала об этой акции протеста. Я сказала ей, что собираюсь к Кьяре, чтобы делать домашнюю работу. Я не вынесла бы ее самодовольное выражение лица, если бы сказала ей что участвую в общественных беспорядках. Она бы, не останавливаясь, рассказывала о демонстрациях, которые возглавляла в свое время, «когда протесты что-то значили».

Этан промолчал. Он опять обернул свой серый шарф вокруг лица, вывел меня из переулка позади офисного здания обратно на улицу. Там было пусто, на улице не было ни одного человека.

— Где все? — спрашиваю я, посматривая вокруг. Одинокие фонари мигали, ужасно освещая улицу, продолжая работать даже после отключения электричества.

В ответ Этан указал взглядом вверх на большой бигборд.

Глянцевая актриса, одетая как полицейский улыбалась нам с бигборда.

— Введен комендантский час, — говорит она. — Пожалуйста, расходитесь по домам.

Сообщение исчезло, и экран вернулся к показу объявления о предстоящих выборах. Заголовок гласил:

«Зарегистрируйтесь на голосование! Будущее в ваших руках!»

Под ним были размещены фото Харриса и Уолтера, двух лидеров партий, смотрящих друг на друга, как боксеры на ринге.

Комендантский час? Это значит, что у нас меньше часа, чтобы добраться домой.

Станция находится через дорогу. Все будет хорошо, говорю я себе. Я могу продумать, как вернуться домой. Кем он меня считает? Ребенком? Но тревожное покалывание на затылке говорит, что было бы неплохо обзавестись компанией. И, наверное, ему по пути.

Зал станции был почти пуст, когда мы зашли, только несколько пассажиров ждали свои поезда. Такое чувство, что комендантский час уже вступил в силу.

Я прикладываю запястье к сканеру, и двери открываются. Этан смотрит по сторонам и перепрыгивает заграждение.

— Твоя религия имеет что-то и против опознавательных чипов? — спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне лицом.

— Слушай, религия не при чем. У меня его просто нет, ясно?

— Хорошо! — говорю я, шутя, поднимая руки вверх. — Просто знаешь, я никогда раньше не встречала человека, который мог бы иметь все это, но не хочет.

— Теперь встретила. — Он отворачивается и идет прямо к северной линии, даже не сверяясь с картой. Я не настолько уверенна, я в метро впервые за сегодня. Останавливаюсь и провожу пальцем в путанице цветных линий путь от станции, на которой мы сейчас, до ближайшей к дому. Но кажется, Этан точно знает, куда идет.