20 000 лет подо льдом (Забытая палеонтологическая фантастика. Т. XXIII) - Йокаи Мор. Страница 24

Между тем, вокруг меня все начало изменяться.

От беспрерывных сотрясений кристаллы наэлектризовались и стали издавать свет. Всеобщее лучеиспускание миллиона кристалловых призм стало образовывать радужные концентрические круги, все более и более расширявшиеся. Из вершин кристаллов выскакивали молнии, а посреди этой ослепительной игры света и радужных сияний медленно плыло белое облако — дым сгоравшего жира, то поднимавшийся, то опускавшийся, не находя себе выхода, попеременно притягиваясь и отталкиваясь стенками наэлектризованного и намагнетизированного кристаллового шара.

А музыка кристаллов все продолжалась, — музыка таинственная, грустная, полная неизъяснимой гармонии, но едва выносимая для слабого смертного.

По временам все еще раздавались из недр вулкана громовые раскаты, до того ужасные, что я сам, вызвавший их, невольно трепетал как осиновый лист.

Все тайны вековых работ природы раскрылись предо мной уже не в теории, а на практике — как тут было не трепетать! Прежде я только знал из книг, как все делается, а теперь увидал все воочию.

— Пробудись! — вне себя кричал я спящей красавице. — Открой глаза и взгляни на чудеса мира!

Я прижался ухом к левой стороне груди девушки, и мне показалось, что я слышу как бы слабый отголосок биения сердца.

Когда я натер ей лицо и веки амбровым маслом, она вдруг открыла немного рог.

Так раскрывается почка розы под жгучим дыханием солнца.

Я громко вскрикнул от восторга.

Продолжайте свою таинственную музыку, кристаллы! Грохочите, громы подземные и надземные — человек победил!

Я продолжал натирание поднятых кверху рук, после чего они тихо опустились — как раз на мою склоненную голову.

Восторгу моему теперь не было границ!

Минута эта была так торжественна, что даже горы, казалось, перестали трястись в своей бессильной злобе, точно любопытствуя узнать, как просыпается жизнь после многовекового сна!

Я прижался губами к губам девушки, чтобы вдохнуть в ее легкие воздух и возбудить понемногу дыхание, и вместе с тем приложил руку к сердцу.

Вот забилось и сердце.

Дрогнул первый ясный удар!

Не доверяя руке, я снова приложил к груди ухо.

Еще удар.

Я стал считать минуты. После пяти минут новый удар.

Каждые пять минута по удару!

Сложенные как бы для молитвы руки теперь спокойно лежали у нее на груди.

Губы все более и более раскрывались, вбирая воздух; грудь начала слегка подниматься и опускаться.

Я растворил немного амбры в воде со спиртом и влил девушке в рот, положив се на бок, чтобы язык не препятствовал прохождению жидкости в горло.

Немного спустя она медленно открыла глаза. Это были большие темно-голубые глаза с сильно расширенными зрачками. Пока еще они смотрели бессознательно, — очевидно, не видя ничего перед собой.

Левой рукой я приподнял ей голову, а правой продолжал тереть грудь.

Она опять закрыла глаза, но зато начала еще заметнее дышать.

Тело стало делаться теплым, хотя и оставалось все еще недвижным.

Мне осталось прибегнуть еще к одному средству.

Я обмочил руку в холодной воде и брызнул ей в лицо.

Это подействовало, подобно гальваническому току. Руки и ноги спящей зашевелились. Она вторично открыла глаза и окончательно проснулась от векового сна. Лицо ее чуть-чуть порозовело, и инстинктивным движением она накрылась своими роскошными волосами.

Вслед за тем она задрожала с головы до ног и моментально свернулась клубочком — она уже озябла.

Я поспешно устроил над ней балдахин, растянув кусок кашалотовой шкуры на вершинах двух кристалловых призм, и потом приказал Бэби лечь возле нее.

Медведица, видимо заинтересованная пробуждением красавицы, ласково проворчала что-то на своем языке и обвилась вокруг нее, согревая ее и одним прикосновением передавая ей часть своей теплоты.

О, Бэби была умница и очень добра! Потихоньку потявкивая и что-то ворча и осторожно облизывая только что ожившее существо, она добилась полного доверия моей Нагамы, которая признала в ней кормилицу и воспользовалась ее молоком.

Этого я и ожидал. Одно только молоко, непосредственно извлеченное из организма, и могло годиться ей; всякая же другая пища убила бы ее снова — и уже навсегда.

Глядя на эту дружбу, я подумал, что до изобретения Тубалкайном — старшим братом Нагамы — оружия, люди и животные, наверное, не враждовали так, как враждуют теперь, и я вполне поверил легенде о волчице, вскормившей Ромула и Рема.

Насытившись молоком своей ласковой кормилицы, На-гама зарылась головою в ее пушистую шерсть и заснула.

А кристаллы снова загудели и зазвенели.

Я же сидел и думал: на каком языке заговорит моя невеста?!

XVIII

Тесть в кристалловом гробу

Нагама была удивительное существо: смесь новорожденного младенца, робкой девушки и дикого животного. В ной выражались совместно и доверие, и пугливость, и кротость, и дикое упрямство.

Я мог сделать из нее и злое, гадкое животное и прелестную, послушную и разумную женщину.

Говорить она долго не могла, а выражала все свои желания, ощущения и капризы плачем, хныканьем и визгом.

И все это я должен был стараться понять! Задача нелегкая, но все-таки я кое-как справился с ней.

С Бэби она освоилась очень быстро, ласкалась к ней и подражала ее звукам.

Когда же я приближался к своей новорожденной невесте, она в первое время делала сердитое лицо и не хотела слушать меня.

Зато я сильно возбудил ее любопытство.

Иногда я ложился с другого бока Бэби и притворялся спящим. Тогда Нагама осторожно перегибалась через медведицу и долго смотрела на меня.

Раз я зажег спичку. Увидав, как мгновенно вспыхнул в моих руках огонь, она кинулась передо мной ничком. Должно быть, она приняла меня за какое-нибудь высшее существо.

Я дал ей поиграть моими железными и медными инструментами, а сам заиграл веселую песенку на флейте. То и другое понравилось ей, и она засмеялась.

Прошло уже несколько недель <после> ее возвращения к жизни.

Провизии было много: сыра, копченого языка, консервированных почек, но Нагама все еще кормилась исключительно одним молоком Бэби.

Выйти из кристаллового грота было еще опасно, судя по продолжавшимся подземным толчкам, хотя слабым и редким.

Постепенно Нагама привыкла ко мне настолько, что позволяла мне брать себя за руки и даже остричь ее ногти, превратившиеся в течение веков в когти ужасающих размеров.

Надо было занять ее чем-нибудь так, чтобы соединить для нее приятное с полезным.

Я достал амиант (асбест) и показал ей. Роскошный блестящий каменный шелк, являющийся в сыром виде пучками ниток, заслужил ее благосклонное внимание.

Потом я сделал из костей кашалота прялку и веретено и научил Нагаму прясть.

Работа понравилась ей, и она в несколько дней спряла весь мой запас.

Тогда я устроил из китового уса пять спиц и научил ее вязать чулки.

Кстати, мы все (считая и спавшего еще старика) сильно нуждались в асбестовых чулках.

Когда подземные толчки стали уменьшаться, я вышел из грота, чтобы посмотреть, не отрезал ли я сам себе все пути по внутренностям гор.

Проходы между сланцевыми слоями стали многочисленнее и шире, так что я достиг базальтовой пещеры кратчайшим и более удобным путем.

Наверху образовалось большое отверстие, в которое проникал снаружи холодный воздух. Несмотря на это, базальтовая масса все еще не охладилась настолько, чтобы по ней безнаказанно мог пройти человек.

Между тем, часть колонн разрушилась от сотрясения и легла мостом поперек пещеры. Для того, чтобы пройти через эту пещеру, необходимо нужно было перебраться по вновь созданному мосту, а это было возможно разве только Бэби, едва касавшейся почвы лапами. Люди же, имеющие обыкновение крепко надавливать ступней, обязательно прожгли бы себе ноги.