20 000 лет подо льдом (Забытая палеонтологическая фантастика. Т. XXIII) - Йокаи Мор. Страница 9

Как будто с целью еще более выделить красоту этих драгоценных каменных глыб, вокруг них лег бархатистым слоем густой осадок темно-синей медной лазури. А эта бархатная рамка усеяна сверкающими звездообразными крапинками красной меди, мерцающими жилками висмута и нежными кобальтовыми розетками персикового цвета.

В одном месте тянется серебристая лента асбеста; там и сям сияют чудные кристаллы меди, поражающие прелестью своих очертаний, образуя фантастические деревья и кусты.

В глубине этой роскошной тронной залы стоит и сам трон подземного короля — массивная глыба красной меди, вышиной в двадцать, а шириной в девять метров, превосходящая размерами найденную в Англии гигантскую глыбу того лее металла. Да эта, на которую теперь любовался я, и гораздо ценнее той, потому что по ее темно-красному, местами отливающему всеми цветами радуги основанию вьются прихотливые темно-синие арабески чистого серебра и белые, розоватые завитушки чистой же селенистой меди.

К этому трону ведут ступеньками нагроможденные друг на друга малахитовые глыбы, весом от десяти до двадцати центнеров.

Предо мною находились сокровища ценностью в несколько сот миллионов!

Будь гора Цихи на пятнадцать градусов ближе к экватору, то лет двадцать спустя на простиравшейся над моей головой долине появился бы город с златоглавыми церквами, какой был выстроен возле Тагила под названием Нижнетагильска — предков нынешней русской княжеской фамилии Демидовых-Сан-Донато. В этом городе кормится работами, связанными с горным промыслом, 25 000 человек, а потомки его основателя имеют многомиллионное состояние. Все это сделалось благодаря только тому, что Демидов случайно попал в такую же пещеру, в какой находился я.

Но я вовсе не радовался этим неисчерпаемым сокровищам. Для меня эта пещера представлялась только новой тюрьмой.

Интересовало меня во всем этом волшебном дворце лишь то отверстие в стене, которое могло быть началом хода куда-нибудь, откуда бы можно было выбраться на поверхность земли.

Я вступил в саму залу и начал обходить ее кругом. Прозрачные массы колчедана уступами вели к красивой полукруглой каменной галерее. Во многих местах колчедан образовал точно виноградные кисти; в других он был перемешан с агатом.

Полукруг легко было обойти. Я взобрался сперва на малахитовую глыбу, потом на медную, но попасть в расщелину стены никак не мог.

Посреди воронкообразного пространства было озеро, через которое надо было переправиться, чтобы достигнуть расщелины.

Это озеро отличалось темно-синим цветом. В неподвижном воздухе и при сиянии магниевой проволоки оно представлялось громадным черным зеркалом. Когда я бросил в него камень, кверху поднялись брызги точно расплавленного сапфира, между тем как все более расширявшиеся на поверхности его круги сверкали чудной синевой.

Я убедился, что смело могу перейти озеро вброд, так как погружусь в него только до бедер. Все оно состояло из цельного купороса.

Но мне не хотелось выкраситься на долгое время в синий цвет. К тому же, я хотя и знал, что купорос не обладает ужасными свойствами серной кислоты, но все-таки не вполне доверял ему.

Надо было заняться постройкой какой-нибудь лодки или, еще лучше — плота.

Но из чего же я сделаю то или другое? Дерева тут не было. Есть камни. И я отважусь пуститься на каменном плоту по озеру? Отчего же и нет? Ведь в этом озере не вода, но купорос, на поверхности которого плавает как пробка даже глинистый сланец.

VII

Каменные светляки

Необходимость делает изобретательным.

Открытие асбестового слоя навело меня на прекрасную мысль. Где есть каменный шелк, поддающийся прядению, там бывают и другие виды асбестовых кристаллов. Каждый из этих видов представляет род тремолита. Один из этих видов называется горной пробкой; он так легок, что отлично плавает на воде.

Я отправился на поиски.

Мной оставлялись без внимания великолепные амиантовые наслоения, мягкие, как шелк. Из них можно делать роскошные несгораемые платья; может быть, со временем и займусь этим. Рядом с амиантом был какой-то слой, покрытый тонкой малахитовой корой.

Я снял эту кору и увидал раковинный известняк, весь состоящий из миллиардов милиотолитов — крошенных раковинок. Между ними были прекрасные прялковидные церитии и шапковидные, островерхие турбы, на которых местами сиял перламутр. Посреди раковинного известняка лежала плотными слоями родственная асбесту горная пробка.

Я высвободил ее топором из мягкого известняка, что было не трудно. За известняком следовал слой глины серовато-голубого цвета, богато усеянной раковинками.

Весь поглощенный радостью по поводу открытия горной пробки, я упустил из виду необходимую при таких работах осторожность. Донельзя увлеченный интересным делом, я принялся изо всех сил обрабатывать глину топором. Последствием этого было то, что моя лампочка мгновенно погасла, и сам я, точно пораженный ударом, без чувств свалился с ног.

Так, вероятно, я и остался бы на вечные времена, если б ко мне не подоспела неожиданная помощь.

В перемешанной с раковинами глине образовалось значительное количество угольной кислоты. Когда открывается выход этой кислоте, то неосторожный рабочий, находящийся близ него, лишается сознания на более или менее продолжительное время, а то и совсем может умереть.

Когда я немного очнулся, то мне представилось, что я нахожусь в своей обычной домашней обстановке на родине. Какой-то самозваный цирюльник, вероятно, из числа бродячих кузнецов, отделывал мне лицо ни более ни менее, как терпугом, и по временам потрясающим образом чихал мне прямо в глаза. Когда нее мне удалось окончательно очнуться, я убедился, что я вовсе не у себя на родине, а лежу себе на дне пещеры, и что надо мною возится вовсе не цирюльник, а моя Бэби, язык которой играет роль терпуга, производя одинаковое с ним ощущение. Не будь Бэби так расположена ко мне, и при этом расположении не будь у нее такого, можно сказать, железного языка, да не умей она вдобавок еще чихать так ужасно, — жизнь моя была бы окончена. Удушающий воздух, вследствие своей тяжести, опускается вниз, но такой могучей натуре, вроде Бэби, не может повредить. В ней он вызвал только чиханье и фырканье, спасшие мне жизнь, так как она этим отделяла от меня вредный газ.

Умное и мягкосердечное животное, соскучившись обо мне, отправилось искать меня и таки разыскало.

Я вскочил, откашлялся и отчихался в свою очередь, потом бросился к Бэби на ее толстую шею и поцеловал ее за ухом, за что она так усердно принялась облизывать мне шею, что содрала кожу, и у меня потекла кровь.

Но как же я мог видеть все это? Ведь я давеча сказал, что моя лампа погасла. Да, она действительно погасла, но несмотря на это было светло.

Оказалось, что повсюду светились одиночные камни. Свет был слабый, вроде того, какой испускается гнилушками или светляками, летающими у нас летом, но тем не менее его было достаточно для того, чтобы различать окружающее.

Эти камни носят название световых магнитов; к ним принадлежат болонские кремни, которые, пробыв хоть несколько минут на солнце, потом светятся в темноте. Это свойство возбуждается в них, однако, не только солнечным светом, но и искусственным. Им лишь нужно, так сказать, пропитаться светом, а каким именно — это безразлично. Мое магниевое освещение было причиной того, что находившиеся в этой подземной пещере камни начали мерцать. Для меня в данную минуту эти светящиеся магниты были ценнее всяких брильянтов и изумрудов, потому что без них я ни за что не ориентировался бы в окружавшем меня непроницаемом мраке и не нашел бы моего верхнего платья и ранца, заключавшего, между прочим, мои приспособления для добывания огня. Все это было сложено где-то мной перед началом работы. Теперь же я взял в руки большой светящийся кремень, нашел, при его мерцании, свои пожитки и тогда вновь зажег лампочку.

Бэби очень обрадовалась свету.

Она весело оскалила все свои страшные зубы и, в порыве неподдельного восторга, изо всех сил начала тыкать меня носом в ребра, так что я с трудом удержался на ногах.