Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде. Страница 43

Прекрати, умоляю, прекрати...

Сквозь полуопущенные веки она увидела, как Карина занесла кулак. Но удара не последовало. Вместо удара Карина страшно закричала. Отпустила Изабеллу, выставила перед собой руки, точно защищаясь, и начала отползать в сторону.

Изабелла встала, превозмогая боль в грудной клетке.

Карина, не отрываясь, смотрела расширенными от ужаса глазами на что-то за ее спиной.

Изабелла медленно повернулась.

Это же ты...

В траве, в нескольких метрах от нее, лежал на животе Белый. Лежал и смотрел на нее огромными темными глазами. Она вглядывалась изо всех сил, но никак не могла разглядеть лицо, будто ей дали очки с чужими диоптриями. При любой попытке сфокусировать зрение изображение расплывалось.

У него нет волос. Снежно-белая кожа без малейших признаков возраста — никаких пигментных пятен, ни единой морщинки. Уши и нос едва намечены, похожи на небольшие выбухания с обращенными в череп отверстиями.

А где же рот? Сколько она ни вглядывалась — рта не было. И лицо... это не лицо, скорее маска. Если убрать глаза, на лицо не похоже...

Но глаза...

Говорят — «выразительные глаза». Веселые. Или грустные. Или «невыразительные» — равнодушные. Как это может быть? Паза — всего лишь два студенистых комка, они ровным счетом ничего не могут выразить без помощи окружающих их мускулов. Угол, под которым поднята бровь, сморщенный нос, малозаметное движение губ, прищуренные или широко раскрытые веки — только эта сложная игра мускулов и создает декорацию, на фоне которой глаза кажутся выразительными. А сами глаза без помощи мимики ровным счетом ничего выразить не могут. Безжизненные стеклянные шары.

А у этого нет ничего, что помогало бы глазам что-то выразить. Неподвижная, с еле заметными припухлостями маска, и два темных бездонных колодца, в которых невозможно различить зрачок и радужную оболочку. Взгляд, не выражающий ничего — ни оценки, ни расчета, ни намерения, ни тем более эмоций. Чистый взгляд — он словно омыл ее избитое тело, она уже не чувствовала боли в языке, исчез привкус крови во рту и глухие удары в голове.

И она поползла к Белому, повторяя шепотом.

— Я здесь. Вот я. Я здесь.

Слышал ли Белый этот шепот? Неизвестно. Он по-прежнему лежал на траве ничком. Лишь слегка приподнял голову и не сводил с Изабеллы глаз. Она подползла почти вплотную, почти лицом к лицу. У нее пересохли глаза, потому что с тех пор как их взгляды встретились, она ни разу не моргнула. И она боялась моргнуть, боялась потерять контакт.

И все же сморгнула.

И как в тот раз на подиуме — время перешло в ультрарапид. Она видела, как медленно, миллиметр за миллиметром, как занавес в театре, опускаются ее веки — и наступила полная темнота. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы вновь открыть глаза, поднять свинцовые веки. Сначала крошечная щелочка, пропускающая даже не свет, а скорее предчувствие света... потом невыносимо медленно открываются глаза...

Белый встал. Он совершенно наг, но ему нечего скрывать — у него нет ни сосков, ни половых органов. Нет и ногтей на пальцах. Только белоснежная кожа... эскиз человека, которому предстоит обрасти необходимыми для жизни деталями. А может быть, последняя точка жизни, когда безошибочный и неостановимый ластик смерти стирает все ненужное.

Он отвернулся и пошел прочь.

— Прошу... умоляю... — шепчет Изабелла помертвевшими губами и в ту же секунду осознает, что Карина все еще кричит.

Все еще... Сколько времени прошло? Часы или доли секунды?

***

Карина раскаивается во многом из своей бурной юности, но есть эпизоды... она отдала бы многое, чтобы навсегда стереть их из памяти. Например, тот день, когда она видела этого тигра.

Лето 1991 года. Ей восемнадцать, она самая молодая в их компании. Люди из преступного или околопреступного мира, люди, прочно и, скорее всего, навсегда подсевшие на наркотики и уверенные, что всё и все вокруг — сплошное дерьмо.

Собирались, пили, кололись, курили, нюхали, глотали «колеса» — что было под рукой. Слушали музыку, главным образом Vit Makt15 — многие в их кругу симпатизировали этой организации.

У Карины вообще не было никаких симпатий. Случалось, эти парни (а большинство в их компании были парни) пускались в объяснения. Шведские корни, шведская особость, национальные скрепы, древние традиции, гордость за свою нацию — и, как следствие, необходимость силой отстаивать ее от внешних супостатов, окруживших нашу страну враждебным кольцом. Ну что ж, Карина считала — о’кей, почему бы нет. Особенно когда хорошо выпьет или выкурит два-три джойнта. Если бы она пила и курила один за другим джойнты с людьми, проповедующими коммунизм, мировую революцию и свободную миграцию, она тоже считала бы, что они правы — о’кей, почему бы нет. Главное, что ни те ни другие не имели никаких планов на жизнь. Или хотя бы на следующий день.

За неделю до того как она увидела тигра, случилась малоприятная история, которую она тоже бы отнесла к категории «о’кей», если бы не одно обстоятельство, выбившее ее из колеи.

Она выпила очень много в тот вечер и вырубилась под звуки «Ура северным странам» группы «Ультима Туле». Проснулась с чудовищным похмельем и обнаружила, что ниже пояса она совершенно голая, а на внутренней стороне бедер — все еще липкие следы спермы. Карине было очень скверно. Настолько скверно, что она даже не особо огорчилась — мало ли что. Бывает. Поплелась в ванную со слабой надеждой, что после душа полегчает.

Сняла майку без рукавов — единственное, что на ней в тот момент было, случайно посмотрелась в зеркало и вздрогнула. Волосы растрепаны, тушь для ресниц потекла, серо-зеленая физиономия и налитые кровью глаза. У кого, интересно, встанет на такое чудище?

Правое плечо горит — может, и правда она была настолько тошнотворна, что неведомому любовнику пришлось кусать ее, чтобы возбудиться? А, нет... вот в чем дело... на воспаленной коже красовались две восьмерки. Она очень хорошо знала, что это значит. У двоих парней ее круга были такие же.

Голова болела так, будто там поселился беспокойный еж, растопырил колючки и катается ото лба к затылку и обратно.

Она в изнеможении присела на унитаз и закрыла лицо ладонями.

Нет, черт возьми. Нет.

Впервые за долгое время, а может, и вообще впервые Карина увидела себя со стороны. Сидит на грязном унитазе в пропахшей мочой и блевотиной ванной, в запущенной до скотства квартире. Ночью кто-то, а может, и не один, запихивал ей во влагалище пальцами с грязными ногтями полуповисший член и, кое-как кончив, выколол на плече татуировку «Хайль Гитлер». А может, и до того — пытался себя распалить.

Вот такая у нее жизнь. Вот такой стала ее жизнь.

Долго стояла под душем. И казалось, что она смывает с себя всю грязь, становится чище и лучше. Что все-таки есть возможность начать все сначала. Будильник прозвенел — время поворачивать. Она поискала в шкафу, вытащила более или менее чистое полотенце и пошла на поиски трусов и брюк. Сейчас она найдет эти проклятые трусы... надо бы постирать и надеть мокрые — да черт с ними, лишь бы убраться отсюда. Записаться в Комвукс16, закончить гимназию, устроиться на работу — хоть в «Макдоналдс», хоть пиццу развозить. Посещать правильные места. Писать правильные бумаги, вести правильные телефонные разговоры.

Брюки не находились, наверняка валяются в прихожей, в куче другой одежды.

В прихожей на глаза попалась недопитая бутылка Renat17 — граммов двести, не больше.

Она присела на кресло и выпила пару глотков — может, удастся привести в порядок мысли. Потом еще пару глотков.

И все началось сначала.

Когда через неделю, уже под изрядным кайфом, она шла со своими дружками в город, все было забыто и прощено. Даже не так. Не забыто и прощено, а потеряло значение. Ее пользовали и раньше, ничего страшного. И татуировки делала — так в чем трагедия? Она так и не узнала, кто наколол на ее плече эти две восьмерки, и никаких усилий не делала, чтобы узнать. В ее жизни не было ни вчера, ни завтра — так в чем проблема? Только сегодня...