Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст. Страница 4

Программа была встречена общим холодным молчанием: тем не менее она произвела глубокое впечатление на присутствующих. Один из братьев встал — это был благородный голландец, прибывший из своей страны, чтобы найти союзников для пропаганды великого учения среди рыцарей храма. Он сказал:

— Пока мы должны везде искать членов для воскресшего ордена. Мы должны открыть ряды нашего общества для каждого сочувствующего великому делу свободы совести, что прежде, как вам известно, было запрещено.

— То, что ты предлагаешь, брат, уже обсуждалось семью главными членами совета и найдено весьма разумным. Старые положения заменились новыми. Решено это здание назвать храмом свободных каменщиков.

— Да будет так! — раздалось единодушно, и голос принца Конде звучал восторженнее всех.

— Итак, — сказал Бомануар, вставая, — собрание одобряет решение членов семи. Отныне наше общество сделается могущественнейшим в целом мире!

— Да, да! — кричали восторженно все. Но вдруг послышался голос:

— Я не признаю решения!

— Как! — вскричали многие члены. — Кто осмеливается не признавать решение совета семи?

— Я — Игнатий! — вскричал громовым голосом Лойола, вскакивая со скамьи.

Негодованию собравшихся не было границ. Восемь или десять испанцев приблизились к Лойоле, точно желая защитить его, но Бомануар одним жестом восстановил спокойствие и, обращаясь к Лойоле, мягко спросил:

— Брат, ты разве желаешь, чтобы все оставалось по-прежнему? И это ты, энергичный, смелый, предприимчивый, которого мы хотели выбрать великим магистром, и ты отвергаешь необходимые реформы?

— Я обдумал более обширные перемены, но совершенно противоположные вашим; я изложил их письменно и, если желаете, могу их сейчас прочесть, — отвечал Игнатий.

— Почему же ты не заявил об этом ранее в совете семи?

— Я был уверен, что вы не согласились бы со мной, и потому решился обратиться к собранию всех братьев.

— Все это прекрасно, — сказал Бомануар, — но ты не должен забывать наши правила и свои обязанности. Впрочем, изложи свой проект.

— Вы знаете, братья, — начал Лойола, — по какой причине я должен был оставить общество храма. Мой двоюродный брат, Антон де Монрекуец, герцог Наварры и великой Испании, призвал меня служить под его знаменем. Мои семь братьев уже вступили на военную стезю, и я в свою очередь считал обязанностью сделать то же самое. Я был зачислен в отряд, назначенный для обороны Пампелуна. Эта крепость по трактату отходила Франции, но наш славный Карл V, обиженный королем Франции, решил оставить ее себе. Я принял начальство, когда Андре де Фоа во главе французов прибыл осаждать крепость. После взятия города врагами, превышающими нас численностью, я заперся в крепости с твердой решимостью отстаивать ее. Я боролся до конца, но однажды на валу был ранен осколком камня в ногу, упал без чувств и когда опомнился, крепость была уже во власти французов. Неприятели со мной обращались очень вежливо, меня вылечили и по приказанию господина де Фоа отослали в отцовский замок — Лойола в Бискайе. Там я долго страдал: пришлось снова сломать ногу, чтобы лучше ее вправить. Простите меня, братья, — говорил Лойола, — если я столь долго занимаю ваше внимание, описывая свои телесные страдания, но мне необходимо передать вам все, дабы была понятна чудотворная перемена, совершавшаяся в моей душе. Раньше я имел все основания считать себя красивым и изящным кавалером. Вообразите же мой ужас, когда я узнал, что должен остаться навек хромым!.. Прощайте радужные мечты, успех в обществе и любовь дам! Ни с какой человеческой казнью, верьте, братья, не может быть сравнимо известие об этом несчастии, которое я теперь считаю благословением неба. Одна выступающая кость, как мне казалось, была причиной моего недуга, я решил ее срезать, и несмотря на страшную боль выдержал операцию, но и это не помогло — одна нога осталась короче другой; я подвергнул себя еще одному ужаснейшему мучению: вложил изуродованную ногу в железную машину, которая постоянно сжимала и вытягивала ее; мучения были нестерпимы, кости хрустели, от боли холодный пот струился из-под корней волос, но все было напрасно — я остался хромым навсегда.

Во время болезни Бог послал мне желание читать, я просил, чтобы мне принесли рыцарские романы, но Провидение решило иначе — мне попались в руки «Жизнь Иисуса Христа» и «Цветок святых», сначала я их читал с отвращением, потом с уважением и, наконец, с восторгом.

Когда нога моя зажила, я уже не был кровожадным солдатом и тщеславным щеголем — я сделался христианином.

Все глаза присутствующих были с участием обращены на рассказчика.

— Когда мой разум просветлел, — продолжал Игнатий Лойола, — я простерся перед изображением Пречистой Девы и у ее алтаря дал обет целомудрия. Всю ночь я провел пред престолом Господа с молитвой и рыданием, дал клятву быть воином Христа. На другой день я повесил на стену мою шпагу, отдал нищему богатые одежды, облекся в рубище монаха, опоясал стан веревкой и пешком пошел в Монрези. Я прибыл туда в день Благовещения. Поддерживаемый сверхъестественной силой, я принял на себя жестокие лишения, подвергнул тело свое страданиям, опоясал себя власяницей, просил милостыню у ворот больниц, спал на голой земле, был очень счастлив, когда меня оскорбляли и, представьте себе, братья, все это нисколько не пошатнуло моего железного здоровья. Близ Монрези я нашел укромную пещеру, которую избрал для себя жилищем; там я испытывал мучения и принимал их, как небесное благо, там я был под влиянием божественного экстаза. Там, наконец, мои братья… — Игнатий остановился, как бы боясь того, что хочет сказать.

— Говори, говори! — послышались возгласы со всех сторон.

— Итак, — продолжал оратор, делая над собою усилие, — я должен вам признаться, что в пещере явились мне ангелы Божьи и научили меня, как управлять людьми и вести их к вере, послушанию и райскому блаженству. Эти внушения ангелов я записал. Они чрезвычайно поучительны и ведут человечество к безусловному повиновению духовенству — как труп в руках хирурга [19].

Среди всеобщего молчания вдруг раздался громкий голос Франциска Барламакки:

— Брат, — сказал он, обращаясь к Игнатию, — ты забываешь, что Господь Бог иногда посылает ангелов ада искушать тех людей, которые убеждены в своей непогрешимости. Я бы очень хотел знать, к чему ты в продолжение столь долгого времени рассказываешь собранию храмовых рыцарей о своих видениях?

Смелая речь молодого итальянца будто пробудила от умственной спячки всех, слушавших Лойолу.

Послышались громкие голоса, протестовавшие против речи Игнатия. Последний окинул злобным взглядом всех и в особенности Барламакки и сказал:

— Сейчас я перейду к заключению. Ввиду внушения, которого я удостоился свыше, я убедился, что цель ордена должна быть иная, и не могу согласиться с проектом, высказанным уважаемым председателем Бомануаром.

Мятежные идеи, дух непокорности, сотрясающие в настоящее время Европу и в особенности Германию и Италию, должны быть безусловно уничтожены — и вот в чем наша главная задача. Мы обязаны сломить мятежный дух; орден храма не должен быть собранием вольных каменщиков, но преобразоваться в общество Иисуса!

Эти слова вызвали шум возмущения в собрании. Большинство храмовых рыцарей были поражены предложением Лойолы и уже схватились за мечи, как раздался могучий голос Бомануара:

— Братья! — призвал он. — Игнатий имеет право высказывать свои убеждения так же, как и вы — отвергнуть их или принять. Продолжай, брат, — обратился он к оратору.

Мгновенно воцарилась тишина.

Лойола продолжал:

— Братья! Цель нашего ордена — восстановление нашей власти над всем светом, но это невозможно сделать с народами севера, отвергающими всякого рода авторитет, а потому нам необходимо действовать на юге и западе среди католических наций — девизом нашего учения должно быть: «Вера и повиновение».

Мы окружим папский престол, как преторианцы [20] древней империи и вместе с тем как владыки его, мы расширим власть римского первосвященника, который в силу обстоятельств, как пленник, должен будет исполнять наши желания. Народам мы должны внушить страх повиновения властям, мы будем поддерживать королей с тем, чтобы управлять ими для высоких целей общества Иисуса. В училищах мы будем управлять развитием юношества, исповедь даст нам полное господство над совестью кающихся; строгости доминиканцев и францисканцев пугают грешников, они с боязнью и неохотно исповедуются им. Мы примем другую систему — будем поучать, судить нестрого и прощать кающихся. Вот средства, которые я предлагаю вам, братья; если вы согласитесь их принять, то через двадцать лет, не более, вы будете господствовать над всем миром!