Конь с золотым седлом (Плвесть) - Иоселиани Отиа Шалвович. Страница 3
Это же подтвердили Табэк и соседский веснушчатый мальчик Гиваргила, и пока мы пили с хозяином рахи и произносили многословные тосты, мальчики крепко поспорили. И тогда Табэк не выдержал:
— Нечего спорить. Сегодня лунная ночь, и сегодня обязательно с белых гор спустится конь и заржёт около крепости Тамары.
— Но вы же говорили, что он не появляется? Давно не появляется, — сказал Гиги.
— А в эту ночь появится, — не сдавался Табэк — самый взрослый и самый серьёзный мальчик среди друзей.
— А ты видел, что ли?
— Я нет, — честно признался Табэк.
— Тогда, может, голос слышал? — не отставал Гиги.
Бачо, как всегда, молчал и слушал.
— Мой отец слышал после полуночи.
— Конь что, ждёт царицу Тамару? Зовёт ее?
— Нет. Бимурза приучил этого коня к соли.
— Кто такой Бимурза? — спросил на этот раз Бачо.
— Мальчик. Он живёт вон в той крайней башне.
— Один живёт?
— Да.
— А в школу он ходит?
— Ходит. Но он с нами не играет и не разговаривает. Он надевает чёрную сванскую фуражку отца и пропадает всё время в горах.
— А отец его где?
— Он погиб.
— Бимурза сильный?
— Сильный.
— А кинжал у него есть?
— Кинжал? Кажется, есть. Тоже от отца остался.
— И зачем ему кинжал? — пожал плечами Гиги.
— Зачем?.. Он в горы ходит? Один. Если нападут!
— Кто нападёт?
— Ну мало ли кто. Горы ведь.
— А-а! — махнул рукой Гиги. — Сочиняете вы всё. Бимурза! Конь с золотым седлом! — это сказки для Пипкии — сестры моей.
Мальчики обиделись на Гиги и Бачо. И на нас обиделись, потому что мы тоже смеялись, когда нам рассказали обо всём этом.
Но мы напрасно смеялись и напрасно обижали сванских мальчиков. Горы хранят много тайн, и из этих тайн рождаются не только сказки и небылицы, но и настоящие предания о настоящих подвигах.
Сванские мальчики верили тайнам. Они жили в горах, на берегу Ингури, и умели верить тайнам. Этому их научили горы.
Горы же их научили мечтать о верности и подвиге, потому что сами горы здесь, как мечты, высокие, таинственные и заманчивые.
БЕЛАЯ ГОРА И БЕЛАЯ ЛУНА
Моя кровать стояла у окна. Окно я оставил открытым. В него тихо струился прохладный воздух гор.
По небу одиноко плыла большая белая луна. В Сванетии луна очень большая и очень белая, потому что здесь высокие горы, и кажется: до луны можно достать рукой.
Выше тёмных горных вершин, под луною, стоял, переливался, играл светлыми тенями ледник. Внизу шумела, резвилась дочь этого ледника — Ингури. И он гляделся в светлые воды её и видел, как в зеркале, сверкающее белизной лицо своё. А Ингури мчится, клокочет, ворочает камни, бьёт волнами в подножия гор. Но они тихо смотрят на неё и не сердятся на свою дочь.
Большое терпение у гор!
Было уже за полночь, когда я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и собрался заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Такое бывает в Сванетии. Здесь не чувствуешь усталости. Я полежал, полежал и опять поднял голову, заглянул в окно. Луна поднялась ещё выше, и горы отдалились, сделались более недоступными и затаёнными, а вершины их сияли ещё ярче, и река Ингури шумела и рокотала ещё яростней, громче.
Но к шуму реки постепенно привыкаешь и тогда чувствуешь многовековую, таинственную тишину гор.
Чувствуешь дыхание ущелий, движение ледников. Чувствуешь даже рождение потоков. И тихое рождение дум своих чувствуешь…
И вдруг тишину гор вспугнул голос коня. Ржал конь. Голос его вонзился в мягкую тишину ночи, как кинжал.
Я не поднял голову. В селении много коней. Да и сам я три дня ехал на коне и, может быть, сквозь дремоту подумал, что это ржёт мой конь.
Но вот ржание повторилось. Казалось, голос коня доносился с самых гор, из потоков Ингури, со светлого ледника, призывный, тревожный, зовущий.
И я понял, что это не в конюшне и не на лугу ржёт конь.
Сделалось ещё тише. Всё примолкло, казалось, даже Ингури прижала к груди своей камни, чтобы они не рокотали и не гремели.
Конь кого-то звал. Там, где расстилались альпийские луга и росли низкие кустарники, в той стороне, где неподвижно темнела крепость царицы Тамары, раздавался голос коня. Крепость была так далеко, что голоса моего коня, коней из селения не долетели бы оттуда.
Кричал и звал кого-то другой конь. У него был громкий, дикий голос.
«Конь с золотым седлом! — вспомнил я рассказы мальчиков. — Может быть, это он?»
В горах, в ночи, призывно и тревожно ржал конь…
БЫЛ ОРЁЛ СПЕСИВЫЙ
Наш хозяин точил косу бруском, ждал, когда мы проснёмся, чтобы вместе с нами позавтракать и идти на колхозный покос.
Я позавтракал и сказал, что тоже умею косить.
— Я хорошо косить не умею, но копнить могу, — сказал Абесалом.
— А я научусь и косить, и копнить, — весело заявил Гиги.
Бачо ничего не сказал, но тоже засобирался на покос — граблями перевёртывать скошенное сено.
Хозяин замахал руками:
— Что вы? Что вы? Разве можно гостям работать!
Мы не сдавались и припугнули хозяина тем, что на сенокос пойдём с соседом.
— И сосед откажется, — сказал хозяин.
— С бригадиром пойдём- А если и он откажется, пойдём к председателю и объясним: мы хотим помогать колхозникам и не желаем сидеть без дела, когда люди работают.
— Вам и в самом деле охота покосить? — засмеялся хозяин. — Но это же нелёгкая работа, с непривычки так умаетесь, что и не рады будете.
— Твой сын Табэк может косить? — спросили мы.
— Может.
— Я живу в Тбилиси, — сказал Абесалом. — И Гиги не умеет косить. Он должен научиться? А Бачо тем более должен научиться — он живёт в селении.
Табэк сказал:
— Чефэ тоже может косить. Баучи и Гиваргила тоже могут. Бачо и Гиги не белоручки, они быстро научатся.
— Ну что ж, — вздохнул хозяин. — Желание гостя — закон для свана. Пойдёмте.
И вот мы на сенокосе. Целый день косим, копним и опять косим. У нас болят руки, и литовки иногда втыкаются в землю, звякают о камни, высекая искры. Но мы косим.
Обед. Мы опустились на свежее, густо пахнущее сено, отдохнули, поели и опять за литовки. Свистят косы, шуршит трава, падая на землю в валы. Все молчат. Устали.
На полях появился всадник на красной лошади, это председатель колхоза. Он спрыгнул с седла и всем пожал руки, даже Бачо и Гиги. Потом спросил у нашего хозяина:
— Гость у свана — это гость или нет?
— Гость.
— Тогда почему же твои гости работают? Косят траву?
— Нравится — и косим, — начали объяснять мы.
— Нет! — сказал председатель колхоза. — Гость не должен работать — это неуважение.
Хозяин смутился, посмотрел на нас с укоризною: что, мол, я вам говорил! Теперь мне стыдно!
Но тут вступил в разговор Абесалом:
— Табэк и Чефэ, Баучи и Гиваргила умеют косить, и здорово умеют. А Гиги не может…
— И Бачо не может, — добавил я.
— Да, и Бачо не может, — продолжал Абесалом. — Что же они должны, по-вашему, так и расти неумехами?
Председатель задумался, развёл руками и ничего не смог на это ответить. Он походил по покосу и, когда сел на лошадь, сказал:
— Ладно. Пусть будет воля гостя.
Абесалом прихватил с собою на покос ружьё. Мы увидели, как перелетел через гору орёл и опустился по ту сторону Ингури, на вершину одной скалы.