Конь с золотым седлом (Плвесть) - Иоселиани Отиа Шалвович. Страница 7

— Завтра воскресенье, — сказал Хансав, — уезжать нельзя.

— Почему нельзя?

— Можно-то можно, — сказал хозяин задумчиво. — Но у меня до сих пор не было времени походить с вами. Косить вы при желании могли научиться и в долине. А вот охотиться за турами вы там не научитесь. Их в долине нет. Они дети наших гор!

— Туры в зоопарке есть, — сказал Гиги.

Бачо улыбнулся, глянув на него.

— В зоопарке охотиться не научишься. А я хочу взять вас завтра утром на настоящую охоту, — проговорил Хансав.

— На охоту?! Что ты говоришь, Хансав?! — обрадовался Абесалом. — Но охотиться за турами запрещено, и не только в зоопарке…

— Знаю, — сказал Хансав. — Вам-то что? Утром мы должны быть в горах, высоко, поэтому сейчас ложитесь спать. Я рано вас разбужу.

— Может, археологи тоже пойдут? — спросил я. И не успел ещё отдать никаких распоряжений, как Табэк, Гиги и Бачо уже мчались к археологам. Но профессор в ответ на приглашение сказал:

— Мы пришли сюда охотиться за древними наконечниками от копий, за стрелами, за кремневыми винтовками, за всем, что прячется в земле. Туры нас не интересуют. Завтра мы продолжим раскопки…

— Что поделаешь? — сказал я, выслушав ребят. — Если для них ковырять землю лучше, чем охотиться за турами, то пусть ковыряют.

В эту ночь нам никак не спалось. Хотелось скорее на охоту. И, кажется, мы только-только уснули, как нас разбудил хозяин:

— А ну, охотники, подъём! Если малышам вставать лень — пусть остаются.

— Нет, нам не лень! — крикнул Гиги. — Бачо, вставай!

Бачо кое-как открыл слипающиеся глаза и, пока не умылся холодной водой, ходил, как пьяный, спотыкаясь.

На дворе было холодно. Кругом плавал тихий туман.

— Ну, пойдём быстрее, разогреемся, — сказал Хансав и повесил ружьё на плечо.

Другое ружьё мне одолжил Хансав. Абесалом взял своё ружьё. Мы направились к белому леднику, почти не видному из-за тумана. Перевалили одну, другую гору, разогрелись и сели передохнуть.

Сзади послышались шаги.

— Кто-то бежит! — прошептал Гиги. Все прислушались, но никто не показывался.

— Эх вы, трусишки! — сказал Хансав, и мы пошли дальше. Спустились по склону и потом пошли круто в гору, хватаясь за камни и кусты. Сделалось жарко. Когда перевалили ещё одну гору — уже со всех лил пот. Мы снова остановились передохнуть.

Опять шаги сзади. Кто-то приближался.

— Говорил же! — сдавленно прошептал Гиги.

— Это, наверно, Табэк, — тихо ответил Бачо.

— Табэка я не будил, — разъяснил Хансав.

— Табэк! — позвали мы.

— Сейчас догоню, — послышался в ответ голос Табэка.

— Мы не трусы! — заявил Гиги.

— Да, не трусы! — поддержал его Бачо. Хансав с улыбкой отвернулся.

Табэк присоединился к нам. Отец молча погрозил ему пальцем.

Перевалили ещё три горы. Поднялись почти под облака. Ноги наши уже едва двигались.

— Сейчас идти осторожно! — предупредил Хансав и пошёл впереди всех. — Табэк, иди сзади!

Мы уже еле бредём. Хансав то и дело останавливается, с едва заметной улыбкой подаёт ребятам руку, помогает забраться на кручу. Только Табэк идёт сам, и отец не подаёт ему руку. Упрямый парень Табэк — в отца.

Вот ледник встал над самыми головами. От него тянет холодом. Поля и кустарники остались внизу.

— Скоро рассветет, — сказал Хансав. — Будем ждать здесь.

Мы так и повалились на камни. Хансав с усмешкой покачал головой. Табэк сидел на камне, тоже чуть-чуть улыбался, глядя на нас. Хансав закурил, пустил струйку дыма и проводил её взглядом:

— Хорошо! Ветерок из ущелий струится на нас, а не от нас.

Мы ничего не поняли, но согласились: раз Хансав говорит — хорошо, значит, хорошо.

— Вон за теми скалами, — показал Хансав впереди себя, — живут туры, и на рассвете они спускаются сюда к россолам. Это такая кисло-солёная вода, сочится там вон, у подножия скал. — Хансав указал каждому из нас место и попросил не шевелиться, не разговаривать и, если покажутся туры, ни в коем случае не стрелять без его знака. — Ни в коем разе! — повторил он строго.

— Откуда покажутся туры?

— Сверху, сверху, — махнул рукой на горы Хансав. — Тише!

За скалами небо слегка окрасилось зарёю, и луна стала линять. Вверху делалось всё светлее, но внизу, у россолов, всё ещё лежала темнота, и в ней сонно бормотал родник.

— Скоро сойдут туры! — прошептал Хансав. — Мы должны ждать, пока приблизится вожак туров и приготовится к прыжку. Хорошо смотрите и запомните это место.

— Ладно.

Мы ничего не видели и не слышали, а Хансав насторожился:

— Идут!

У меня сердце начало биться быстро-быстро, и я напряжённо смотрел вперёд, на скалы, которые с восточной стороны осветились зарёю — но ничего там не увидел.

— Не вижу, — сглатывая слюну, прошептал я.

— Выше смотри! Ещё выше! Между выступами вершин…

Я ещё пристальней всмотрелся в выступы и различил что-то согнутое, наподобие ветки. Эти ветви чуть покачивались.

— Идут! — уронил Бачо.

— Вижу! — чуть не крикнул Гиги.

— Ч-ш-ш-ш!..

Сердце у меня так стучало, что я боялся, как бы осторожные туры не услышали этот стук, и задерживал дыхание. Вот показалась и голова тура-вожака. Он стоял на освещённой зарёю вершине неподвижно. Он слушал, и раздвоенные рога его касались алой зари.

И тут я понял, почему запрещают охотиться на туров. Это же красота гор! Красота ледника! Алой зари и восходящего солнца! А красоту убивать нельзя!

Тур стоял величаво, с раздвоенными рогами — гордый сын гордых гор! И казалось, гора тоже была величавая и гордая. И ледник был гордый. И всё было ещё красивей и осанистей, и никто, наверное, не видел такого восходящего солнца и зарева, горящего на рогах у тура!

«Нет! — сказал я себе. — Я не выстрелю в тура, если даже Хансав прикажет, всё равно не выстрелю. И Бачо не должен стрелять в тура, и Гиги, и Табэк тоже. Если убить тура — скалы потеряют красоту, ледник потеряет красоту. Солнце потеряет красоту!»

Тур спрыгнул со скалы и остался на выступе. Следом за ним из-за скалы, сейчас же, высеклось несколько турьих рогатых голов. Ещё ниже спустился вожак-тур и остановился. Слушает! За ним спускался табун. Но замирал вожак — замирал табун.

Когда туры устремились к кисло-солёной воде, уже заметно потеснилась темнота из ущелий и источник стал виден.

Туры долго, с наслаждением пили. Маленькие дети туров, дети гор, напились первыми и стали бодаться, играть, прыгать. Не пил только вожак. Он стоял подняв голову, чутко вслушивался. Но вот напилось всё стадо. Вожак наклонился, сделал несколько глотков и быстро пошёл вверх, в горы.

— Тура, который идёт следом за вожаком, видишь? — осторожно прикоснувшись к моему плечу, тихо спросил Хансав.

— Вижу!

— Возле его головы маленький выступ с трещиной видишь?

— Вижу.

— Хорошо запомни это место.

— Запомню, — ответил я, но про себя подумал: «Всё равно не буду стрелять!»

Туры поднимались всё выше и выше. И вот они уже на самой вершине. Там, на высоте, радуясь утру и солнцу, которое они увидели первыми, туры стали играть, ударяясь рогами в рога. Джах! — разнёсся звук по ущелью. — Джах! Джах! Джах! — щёлкали рога. Туры резвились. Они были хорошо видны.

«Хансав, не стреляй! Пожалуйста, не стреляй! — кричало моё сердце. — Утро ослепнет, источник высохнет, горы замолчат в печали… Не стреляй!..»

Взошло солнце. Вожак туров мотнул головой, и табун словно бы растворился в камнях, исчез.

— Хансав! — вскочил я.

— Хансав! — крикнул Абесалом.

— Ч-ш-ш! — остановил нас Хансав. — Помните, что я сказал?

— Помню, — сказал я и отыскал взглядом маленький выступ с трещиной, то место, где стоял тур.

— А ну, хорошо прицельтесь!.. И-и! Огонь!

Ружья разом и весело грохнули.

— Бу-бу-бух! — рявкнули горы.

— У-у-у-ух! — понеслось по дальним скалам.