Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон. Страница 40

Итак, все глаза были обращены на Саксайуаман, а все взгляды людей, находившихся на Саксайуамане, были прикованы к Интихуатане, то есть столбу, к которому привязывают Солнце.

Орельяна дребезжащим голосом объяснял тоном гида, привыкшего вечно давать пояснения:

— Вы видите, сеньор, столб, каковой служил индейцам для измерения времени. Теперь этот столб указывает, как ему и приличествует, часы празднества. Это камень, имеющий религиозное значение и воздвигнутый для точного определения времени равноденствия. Вот почему его называют Интихуатана, — «место, где привязывают Солнце»… A-а! внимание!.. смотрите… процессия уже двинулась!.. Вы должны знать, что пути ночи проходят как под городом, так и за городом, между Домом Змея и Саксайуаманом [26]. Когда моя дочь покинет пути ночи, она посетит Саксайуаман и Интихуатану. А затем, когда великий жрец отвяжет солнце, процессия направится к воротам города.

Действительно, Раймонд теперь отчетливо видел целый кортеж, формировавшийся вокруг стен, и заметил во главе этого кортежа Гуаскара, отдававшего приказания. Он тотчас перестал обращать внимание на безумного старика и бросился в ту сторону, стараясь приблизиться к процессии, но ему не удалось пробиться сквозь первые ряды индейцев, наполнявших воздух своими криками. Раймонд очутился невдалеке от столба, «к которому привязывают Солнце». Эта одинокая колонна, помещенная в центре расчищенного круга и вся увешанная гирляндами цветов и плодов, была увенчана позолоченным троном, красовавшимся на ее вершине. Исчезнувший несколько веков назад и предназначенный для Солнца [27] трон, был еще до зари доставлен из тайных хранилищ путей ночи. Ошеломленный криками, пением, толкотней, Раймонд вынужден был ждать у колонны несколько часов, с молчаливым упорством защищая свое место. Он потерял Гуаскара из виду, но в конце концов понял, что несколько жрецов, непрестанно ходивших вокруг Интихуатаны, ожидали наступления полудня.

Когда Раймонд снова увидел Гуаскара, на жреце была блестевшая, как само солнце, золотая мантия. Обратившись лицом к трону Солнца, великий жрец ждал в течение нескольких секунд. Затем он прокричал на языке аймара следующую фразу, которую со всех сторон повторили по- испански и на языке кечуа:

Бог, во всем сиянии своем, воссел на обелиске!

Подождав затем еще несколько секунд, он ударил в ладони, подавая сигнал к началу шествия. Бог был уже «освобожден», то есть, посетив свой народ, свободно продолжал свой путь в небесах. Народ же следовал за ним по земле, от востока к западу.

Первым двинулся в путь кортеж священнослужителей с Гуаскаром во главе; за Гуаскаром следовали несколько сотен просто одетых прислужников, которые расчищали процессии дорогу и на протяжении всего пути пели торжественные гимны. За ними шли около ста человек, одетых в яркие клетчатые материи с размещенными в шахматном порядке красными и белыми клетками. При виде их народ начал приветственно кричать: «Амоутас! амоутас!» («Мудрецы!»). Затем шла группа людей, одетых во все белое; они несли серебряные и медные молоты и палицы. Это были «привратники» королевского двора. За ними следовала гвардия, а также лица, непосредственно принадлежавшие к свите царя и отличавшиеся богатыми голубыми ливреями. Заключали процессию представители высшей аристократии с громадными серьгами в ушах. Вся процессия спускалась с Саксайуамана в долину, когда появились громадные носилки, на которых возвышался двухместный золотой трон. Тысячи восклицаний зазвучали при виде мертвого царя и его живой подруги, и в этих криках преклонение перед потомком Манко Капака соединилось с дикой ненавистью к той, которая представляла расу победителей, к девушке, обреченной быть замурованной заживо. Со всех концов неслись крики: «Muera la Coya! Muera la Coya!» — «Смерть царице!» Мария-Тереза казалась такой же мертвой, как и сидевший с ней рядом царь-мертвец. Она безвольно покачивалась в такт шагам благородных инков, несших носилки. Блистая красотой статуи, Мария-Тереза была бледна, как мрамор, и продолжала держать на руках маленького Кристобаля.

По выходе из кулуаров («путей») ночи с Марии-Терезы сняли платье из кожи летучей мыши и надели на нее тунику из шерсти викуньи, такую тонкую, что она выглядела шелковой. Две мамаконас, назначенные в жертву, шли сейчас же за носилками, полностью закутав головы своими черными покрывалами. Другие мамаконас и три сторожа храма куда-то исчезли. За кортежем следовала рота солдат- кечуа с ружьями на плечах и группа флейтистов.

Этот кортеж, точно вышедший из глубин давно минувших веков, составлял любопытный контраст с небольшим отрядом современной армии; но лишь дядюшка Озу смог бы оценить этот контраст по достоинству, а дядюшки Озу там не было! Что же касается Раймонда, то он словно обезумел, едва увидев Марию-Терезу. Не в силах пробиться в передние ряды, он бросился назад, чтобы поспеть к городским воротам, где надеялся занять место на пути кортежа. Но в тот момент, когда Раймонд достиг последних ступеней «холма танцующей обезьяны», он был лишен возможности двинуться дальше — его сдавила толпа, стоявшая неподвижно и внимавшая жрецу, чей ярко-красный силуэт появился на верхушке самой высокой башни Саксайуамана. Голос жреца разносился по долине.

Раймонд узнал проповедника, говорившего у «камня мученичества», багряно-алого жреца из Каямарки; он узнал также, кем был этот жрец, так как вокруг шептались: «Это великий начальник кипукамайоков», то есть «стражей истории». А голос, раздававшийся с башни Саксайуамана, воспевал перед остановившимся кортежем славу былых времен. Он напомнил о том дне, когда «Чужестранец» после смерти Атагуальпы впервые пришел со своей дьявольской армией на эту равнину. Тогда, как и теперь, солнце заливало своими лучами императорский город, где столько алтарей были посвящены солнечному культу. Бесчисленные здания, от которых вскоре остались одни развалины, покрывали белыми линиями стен центр долины и нижние склоны гор. Громадная толпа инков вышла навстречу новому повелителю, пораженная ужасом отвратительного святотатства, преступления, не остановившегося перед божеством на земле. И со страхом взирали они на этих солдат, чьи подвиги уже стали известны в самых отдаленных краях империи. С изумлением рассматривали инки их блестящее вооружение, их лица, белизна которых словно говорила о принадлежности этих солдат к числу истинных детей Солнца. С мистическим ужасом внимали инки протяжным звукам трубы, разносившимся по улицам столицы, и тяжелому топоту лошадей [28]. И в конце концов, инки начали с недоумением спрашивать себя, кто же в действительности является обманщиком, ибо вождь чужестранцев вел за собой Манко, потомка царей, и действовал от его имени, и повелевал его именем! И когда солнце скрылось в тот день за Кордильерами, могло показаться, что империя инков перестала существовать!

— Но это не так! — с новой силой произнес жрец. — Это не так, потому что Солнце все еще озаряет своих детей, Анды-кормилицы устремляют свои вершины в небеса, Куско, центр мира, по-прежнему содрогается при звуке голоса своих жрецов, в священной долине все еще возвышаются Саксайуаман и Интихуатака, а у подножия священных стен шествует, как прежде, кортеж Интерайми.

После этих слов процессия возобновила свое шествие; и не будь присутствия солдат-кечуа, вносивших нотку анахронизма, поистине можно было бы подумать, что в долине Куско ничто не изменилось за четыреста с лишним лет.

Раймонд, наконец, обрел свободу движений, но повсюду встречал такие толпы, что потерял всякую надежду пробиться к Марии-Терезе, как вдруг снова заметил мрачного старика, который утром провел его к «холму танцующей обезьяны».

— Что ты ищешь? Место, откуда все можно увидеть? — спросил Орельяна. — Пойдем со мной, и я покажу тебе мою дочь… Я знаю Куско лучше инков. Пойдем!.. пойдем!..