Княжич - Гончаров Олег. Страница 40

2 июня 943 г.

Три долгих дня мы боролись с сильным встречным течением. Медленно, слишком медленно драк-кар продвигался вперед. Мы отдавали остатки сил, налегая на весла. И вот наконец сегодня я понял, что далекий берег перестал быть далеким.

И сразу, словно по волшебству, течение сбавило свой напор, а спустя совсем немного времени и вовсе стало подталкивать драккар к земле.

— Здесь всегда так, — пояснил Орм. — Кажется, что силы уже не хватает. И вдруг в один миг все меняется. Молодец Торбьерн. Точно вывел драк-кар на Трюггвасов фьорд. Нет лучшего хевдинга во всем морском мире. Слава Торбьерну! — крикнул он.

— Слава! — подхватили викинги.

— Погодите славить! — крикнул с кормы хевдинг. — Как причалим, тогда и радоваться будем.

Драккар осторожно скользнул в узкий залив. По бортам поднялись высокие скалы.

— Эй, Носатый! — Торбьерн окликнул Борна. — Сними драконью голову. Пусть знают, что друзья идут [105].

Борн с радостью выполнил приказание. Деревянная змеиная голова была завернута в запасной парус и спущена в трюм.

И почти сразу из-за небольшой скалы вынырнула двухвесельная лодка.

— Вовремя мы убрали дракона, — тихо сказал Орм. — Проводник пожаловал.

Мы подняли весла. Драккар еще некоторое гремя двигался по глади фьорда, а затем остановился.

Лодка причалила к правому борту. В ней было двое. Старик и юноша на веслах. Старик окинул взглядом наш драккар и крикнул:

— Не это ли достопочтенное судно принадлежит славному хевдингу Торбьерну, сыну Вивеля из Исландии?

— Да, — отозвался Торбьерн. — Это тот самый драккар. Я смотрю, Киттель Чертополох, несмотря на годы, обладает таким же острым взглядом, как и в молодости.

— Рад видеть тебя, Торбьерн. — Киттель приветственно махнул рукой. — Нужен ли тебе лоцман, чтобы твой драккар спокойно дошел до дружественного причала?

— Нет, Киттель, — ответил хевдинг. — Не раз проходил я Трюггвасов фьорд и с тобой, и в одиночку. Надеюсь, что и на этот раз память меня не подведет. Однако я был бы рад, если бы ты поднялся на борт и, хоть ненадолго, стал моим гостем.

— С не меньшей радостью я принимаю твое приглашение. — Старик ловко взобрался на торчащее из борта весло, пробежал по нему и прытко перепрыгнул через щиты, закрепленные по борту. — Сигмунд, — крикнул он оставшемуся в лодке юноше, — греби к сторожке! Старухе моей скажи, что я не появлюсь ближайшие три дня. Если что, пришлешь за мной кого-нибудь.

— Хорошо, — ответил Сигмунд отчаливая.

— Ну, здравствуй, Торбьерн, — повернулся старик к хевдингу.

— Здравствуй, Киттель.

И они обнялись под приветственные крики викингов.

— Давно ты не заглядывал в гости к конунгу Трюггвасу. Мы думали, что море приняло тебя.

— Как видишь, я жив, — ответил хевдинг. — Помотало нас, правда, изрядно. Не раз казалось, что уже не увидим дружественных берегов, но Один милостив…

Солнце уже клонилось к закату, а пятая осьмина подходила к концу [106], когда драккар причалил к длинной деревянной пристани. Здесь уже стояло несколько судов.

— Смотри, трэль, — сказал Орм, когда мы сходили на берег, — это поселение конунга Трюггваса. Это его люди, — показал он на спешащих к нам мужчин, женщин и детей. — А это… — Какая-то женщина вырвалась вперед, быстро пробежала по деревянному настилу причала и бросилась на шею моему напарнику. — Это Гро, — закончил он, притворно отворачиваясь от ее поцелуев.

— Которая страшно рада видеть тебя, могучий Орм, — сказала Гро. — А это что за малый? — спросила она через мгновение.

— Это не малый. — Огромной ручищей Орм шлепнул ее по заднице. — Это трэль.

— Жаль, — вздохнула женщина. — А на вид приличный человек, — и тут же забыла обо мне, словно меня и не было [107].

И то, что совсем не имело значения в море, снова всплыло наружу.

Здесь я был рабом. И с этим нужно было либо смириться, либо умереть…

Поселение конунга Трюггваса примостилось на небольшом клочке прибрежной земли, отвоеванной у наседавшего с трех сторон леса. С четвертой его подпирала вода. Невысокий частокол ровным кругом огибал несколько приземистых, крытых дранкой домов. Посреди круга стояло длинное строение. Оно так и называлось Длинный дом [108]. Что-то вроде нашего детинца. Только коростеньский детинец поднимался ввысь к солнцу, а дом конунга распластался по земле.

На отшибе высилось еще одно небольшое строение. Орм объяснил мне, что это отхожее место. И велел по нужде ходить только туда. У нас-то при каждом жилище строили нужник, а здесь был один общий на всех. В деревянном настиле было прорезано несколько дырок, и нужду жители поселка справляли открыто. И мужчины и женщины.

Единственное, чем мы были похожи, так это своей любовью к бане. Здесь они были, как и у нас, в каждом доме. Хоть это радовало, а то за многие дни, проведенные на драккаре, тело покрылось толстой коростой из грязи, морской соли и пота. Оно уже даже не чесалось.

И я был страшно рад, когда нас хорошенько отпарили и отмыли.

На мгновение мне показалось, что здесь, в бане, снова размылись границы между викингами и мной — рабом. Ведь голый человек — это просто голый человек. Однако это было не так.

Если викингов мыли свободные женщины, то меня купала тир — рабыня с выжженным клеймом на правой щеке. Я попытался заговорить с ней, но она удивленно взглянула на меня и, промычав что-то, принялась тереть меня еще усерднее.

Да и одёжу моим спутникам дали почти новую. Мне же досталась латаная-перелатаная. Правда, тут мне помог Орм. Он что-то прошептал на ухо Гро. Та захихикала. Быстро вышла и почти так же быстро вернулась. То, что она принесла, вполне можно было принять за приличную одёжу. Хорошо хоть сапоги мои не отобрали, слава Даждьбогу…

А потом нас накормили кашей из гороха и моркови и уложили спать в одном из домов. Темно уже было, и рассмотреть, как же живут морские бродяги на берегу, я так и не сумел.

Мы улеглись на широкие скамьи, которые тянулись вдоль длинных стен. Улеглись вповалку. Орм велел мне ложиться рядом с ним. Точно боялся, что ночью удача может сбежать от него.

Я положил под голову кулак. Задремал. Но еще долго море раскачивало меня, набегало волнами на ноги, будто и не на берегу засыпал, а в драккаре. И я…

…снова оказался дома.

И мама была жива…

И отец подбрасывал меня вверх и ловил своими сильными руками…

…и мы с Гридей и Славдей забрались на яблоню, рвали и ели сочные спелые яблоки…

А потом промелькнули и пропали желтые волчьи глаза, и вместе с ними пропало все. Осталось только море, которое качало меня на своей могучей спине… потом пропало и оно…

И я увидел Любаву. Она стояла и смотрела на меня, как тогда на стогне, когда мы боролись с Красуном. Только не было послухов. Были только я и она. И никого. И ничего больше.

А потом она медленно подошла ко мне и вдруг поцеловала жарко. Так жарко, что дрожь пробежала по телу и плоть моя налилась истомой. А она все целовала и целовала.

И тут я почувствовал ее руку. Она нежно заскользила по моей груди, по животу и остановилась там, где мое естество уже готово было вырваться наружу из грубого полотна исподнего…

И только в этот момент я с ужасом осознал, что это вовсе не сон.

Это явь.

И упругая женская грудь в моей ладони не наваждение. И проворный влажный язык, играющий в странную игру с серьгой на мочке моего уха, вовсе не грезится. И горячая рука, ласкающая мою плоть, подлинная. Настоящая. Жадная и бесстыдная.

И остатки дремы окончательно покинули меня.

— Кто здесь? — Я таращился, пытаясь разглядеть хоть что-то в кромешной темноте.