Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич. Страница 20

Майор усаживался у стены на табуретке, внимательно следил за танцующими, а сам никогда не танцевал. Под гармошку пары весело крутили вальс, танго, фокстрот. Вот и сегодня проходил такой «вечер танцев». Проходил он вяло и скучно для майора, поэтому лицо его было хмурым и не веселым.

Тут я должен, не хвастаясь, сказать, что на подобных «вечерах танцев» я играл заметную роль. По мере своего повествования, я буду часто упоминать танцы, ибо вся моя жизнь, начиная со студенческой скамьи, пронизана страстью к танцам — танцам групповым, а не танцу одиночки. Не передать чувство, которое испытываешь в танце. Иногда при хорошей обстановке, приятной музыке, подвижной партнерше в танце наступает такое ощущение, словно ты оторвался от пола и паришь в воздухе!

Этот душевный подъем, видимо, передается и другим танцующим, они начинают интенсивнее двигаться, вытанцовывать пластичные «па», танцующая публика оживляется, а зрителям приятно наблюдать счастливых людей!

Я лежал в сырой землянке на верхней полке нар, весьма был опечален тем, что лишился ужина и танцев — двух моих любимейших действ. Вдруг дверь землянки с треском раскрывается, в проем всовывается голова Леши Чапко и он кричит:

— Васька, вставай быстрей и гайда на танцы. Майор приказал привести тебя в столовую, дабы ты танцевал!

Я быстро сообразил, в чем дело: без меня «танцы» идут вяло, нужен заводила, своеобразный «мотор».

— Леша, скажи майору, что я голоден, поэтому танцевать буду плохо.

Охраны гауптвахты никакой не было, мы с Лешей выбрались из землянки и направились на танцы. Леша подошел к майору, доложил ему что-то, я не слышал, так как стоял у входа. Вернувшись ко мне, он сказал:

— Майор приказал накормить тебя и сказал, чтобы ты сменил обмотки на сапоги.

Пока Пашка собирал остатки ужина с котлов, я мигом побежал в свою землянку, размотал обмотки на ногах, сменил обувь на хромовые сапоги (историю хромовых сапог поясню ниже) с «гармошкой», забежал к Пашке, проглотил приготовленный им «ужин» и с хорошим настроением, улыбкой и высоко поднятой головой явился на танцы. Гармонист крутил фокстрот, я подхватил сидевшую в стороне Тамарку Антонову и «гамбургским стилем» пошел по кругу, выделывая ногами замысловатые кренделя. Боковым взглядом наблюдаю за майором. Он заметно оживился, как будто промелькнуло на его лице подобие улыбки. Это меня еще больше подстегнуло, и я танцевал весь вечер с большим вдохновением. Вечер закончился хорошо — ни обстрелов, ни бомбежек не было, все танцующие с разгоряченными лицами и улыбками расходились по своим землянкам.

После танцев майор подозвал к себе и сказал:

— Ишь ты, на танцы так в хромовых сапогах пришел, а на пост одеваешь обмотки!

Я повинно наклонил голову и промолчал. Наказание было отменено, и я вернулся в родной взвод. Ребята встретили с шутками-прибаутками. Печка-буржуйка излучала тепло, в землянке было по-домашнему уютно.

А история с хромовыми сапогами такова. В последний приезд на студенческие каникулы из Ленинграда в Василевичи, в Белоруссию, на свою Родину, мать сделала мне подарок. Заказала у сапожника Келюса сапоги. Дома были в наличии голенища, и сапожник по размеру моих смастерил отличные хромовые сапоги. Я их привез в Ленинград, но одевал редко, ибо сапоги были не в моде. Хранились они в квартире отца — Афанасия Степановича, и после моего призыва в Красную Армию сапоги так и остались там. После голодной зимы 1941–1942 г., летом я в команде из нескольких бойцов был направлен в Ленинград за получением радиостанции. Мне удалось на минутку забежать к отцу, и в этот раз я прихватил с собой сапоги и патефон. Эти две вещи были для меня огромным достоянием, ребята бережно прятали патефон, переносили и перевозили его очень осторожно, боясь попортить. Патефон стал предметом коллективного пользования и коллективной заботы о нем.

Хромовые сапоги у рядового мозолили офицерам глаза, боясь, что их отнимут, я прятал в самые потаенные места, одевал их лишь на танцы, да и то не всегда. Однажды, просушивая сапоги на печке-буржуйке, я не углядел и задник у одного сапога прогорел. Кое-как я его залатал собственными силами, и сапоги послужили мне еще долгое время.

В войну многие офицеры обзаводились подружками. Их звали «ппж» — походная полевая жена. Многие пары стали потом мужем и женой, сохранив семьи до конца жизни. Так, командир 145 ОРС, сменивший Мошнина — капитан Горбачев сошелся во время войны с начфином роты Татьяной, всю войну они прошли вместе, дожили до «перестройки». И таких примеров много, даже если судить по нашей части.

Майор Мошниц тоже имел «ппж» — Сашу Потапову. Высокая, средней полноты шатенка, с круглым миловидным лицом, усыпанным небольшими веснушками. Саша не считалась красавицей, но спокойный, рассудительный характер придавал ей определенную привлекательность. Саша всегда мило улыбалась, никогда и ни на кого не повышала голос, была дружелюбной со всеми, не имела врагов. В роту ее, кажется, откуда-то перевел Мошнин. Числилась она в линейном взводе, но фактически выполняла роль «хозяйки дома» у Мошнина.

К нам в роту из детдома был направлен несовершеннолетний Виктор Сафронов. В это время входило в традицию такое явление, как «сын полка». Именно такое положение и занимал в части Сафронов. Видимо, детдом избавился от трудного подростка, передав его на воспитание солдатам. И вот Виктор, парень лет 16 или 17, среднего роста, немного курносый, с маленькими глазами, наголо остриженный, тощий, с некоторой неряшливой наружностью, стал равноправным бойцом нашей части.

Честно говоря, мы, радисты, недолюбливали Сафронова, хотя он сам старался с нами наладить дружбу.

У землянки, где располагался Мошнин, был установлен ночной пост. Вход в землянку находился со стороны речки, и Сафронов, будучи в наряде часовым у землянки командира части, с винтовкой за плечом отшагивал 40 метров вдоль берега речушки туда и обратно. Он видел, как поздно вечером в дверь к майору проскочила Саша Потапова. В полночь Сафронов взобрался на верх землянки и приложил ухо к металлической дымовой трубе. Что могли услышать уши молодого парня, сказать трудно. Вполне возможно, что Сафронов подслушал что- то интимное, но если бы он не сделал услышанное достоянием роты, все обошлось бы нормально. Витя же был языкастый, начал трепаться о своих впечатлениях от ночного бдения:

— Гоп, гоп, гоп — у-у-у-х-х! — красочно рассказывал Сафронов в своем взводе о звуках, услышанных им в дымовой трубе из землянки майора Мошнина. Рисовал еще разные подробности, возможно, привирая для эффектности. Бойцы слушали и раскатисто хохотали.

В ста метрах от крайнего ряда землянок располагался ротный туалет. Невзрачное строение из досок с корой, на одной двери «М», на другой «Ж». Сзади уборной — приличный котлован, укрытый такими же необрезными досками. Днем меня на радиостанции сменил Леша Чапко и я пошел в туалет. И вдруг вижу такую картину. Яма за туалетом вскрыта, и Сафронов черпаком на длинной рукояти черпает из ямы содержимое и наливает в ведро.

— Витя, ну а как гоп, гоп, гоп!.. — весело из-за туалета приветствую я Сафронова.

— Пошел на хер! — только и ответил он. Оказывается, ему дали вне очереди два наряда, в том числе очистить сортир. Больше Сафронова у землянки майора часовым не ставили.

Штаб 14-го укрепленного района расположился в поселке «Красный Кирпичник», рядом с поселком Понтонный. Здесь до войны был кирпичный завод, огромные печи для обжига кирпича с толстенными сводами стали прибежищем для штабных служб. Отсюда осуществлялось руководство боевыми действиями входивших в состав УРа отдельных пулеметно- артиллерийских батальонов, державших оборону Ленинграда от Невы до г. Пушкина.

Противник; очевидно, знал о расположении штаба укрепрайона, часто бомбил и совершал артиллерийский обстрел всей территории поселков Понтонная, Саперная, «Красный Кирпичник».

В этот день из роты связи в штаб укрепрайона отправлялась на дежурство сборная команда со всех взводов, человек четырнадцать. Женя Яковлев и я должны были сменить на радиостанции радистов.