Дорога на Тмутаракань - Аксеничев Олег. Страница 27

Его войско горячило коней, добиваясь от них предельно возможного. Никто не спрашивал, откуда Кончак знает, что происходит за многие перелеты стрелы от него. Хан родился в рубашке, обернутый в послед, что называется – шелудивым. Такие дети, помимо прочих необычных качеств, могли говорить с волками.

Волки же знают все, поэтому и молчат. Знающий – не говорит…

– Что с ковуями? – недоумевал князь Игорь. – Что затеял Ольстин?!

– Измену, князь.

Миронег сказал то, что не решились выговорить воины, не боявшиеся смерти.

Измена страшнее гибели. Хотя бы для порядочных людей.

Курский князь вернул шлем и раздобыл на поле боя нового коня.

Но радости было мало.

– Измена! – воскликнул Буй-Тур Всеволод.

Он быстро оценил, почему объединились бродники с ковуями. Оценил и то, что справиться с отрядом черниговцев, большим по численности, да еще на свежих конях, у него не получится.

– В круг, братья! – воскликнул князь, созывая оставшихся в живых кметей. – Вот и до настоящего дела дошло!

– Увидим еще, кто кого, – весомо проговорил кто-то.

– Якоже блудницю и разбойника и мытаря помиловал еси, тако и нас, грешных, помилуй, – благочестиво перекрестился другой кметь.

– Погоди еще, – ощерился Всеволод, – потом посмотрим, кому покаяние потребуется.

На фоне грозового неба, озаряемого темными сполохами молний, резко выделялись посеребренные доспехи князя, его золоченый шлем, белый конь. Курские кмети стеной детинца выстроились вокруг Буй-Тура Всеволода, в молчании глядя на приближавшихся к ним с двух сторон бродников и черниговцев. Выщербленные в бою клинки мечей и сабель пока были опущены книзу, набираясь от матери-земли сил для боя. Этот бой станет для многих из них последним, но кмети точно знали – пока жив хотя бы один из них, будет жив и князь. А пока жив князь – жива и месть.

Битву оценивают по завершению. Раз погибшие не отмщены, бой продолжается. Княгиня Ольга, причисленная православной церковью к лику святых, мстила за мужа. Тем и славна была на Руси, а не своим крещением.

Курские кмети стояли стеной, и выстроена она была в два слоя: сталь и сердца.

– Князь рыльский своих дружинников повел, – сказал один из дружинников, стоявших рядом с князем Игорем.

– Зря, – вырвалось у кого-то.

Игорь Святославич тоже считал, что зря, но смолчал. Горяч мальчишка, вспыльчив. Не стерпел измены, ринулся отомстить предателям. Ковуи же, хоть и позором себя покрыли, воинского умения не утратили, и судьбу рыльских дружинников даже предсказывать не стоило, так все было ясно.

– Не нам судить о том, – одернули говорившего.

Не нам, согласился про себя Игорь. От сердца делают, а там уж – как боги рассудят.

Лицо Миронега казалось каменным.

– Знал, что ли? – догадался князь Игорь. – Знал… И смолчал! Не жалко теперь тех, кто в бой идет за своим князем?

– Нет, – сказал страшное лекарь.

В Чернигове закончилась обедня. Ярослав Всеволодич вместе с прибывшим незадолго до этого Святославом Киевским остались одни в опочивальне, отведенной великому князю, посмотрели в глаза друг другу.

– Идет ли там еще бой, или уже все кончено? – спросил князь черниговский, и Святославу Киевскому не надо было пояснять, где это – «там».

– Жалеешь?

Голос великого князя звучал надтреснуто. Возраст, тут уж ничего не поделаешь.

– Боюсь. Грех мы содеяли перед Господом. Да еще через неделю после Пасхи…

– Снявши голову, по волосам не плачут. Думай не о тех жизнях, что забрал Господь, а о тех, что спасутся, раз закроем Степи путь на Русь.

– Стыдно… – повесил голову князь Ярослав.

Который раз за жизнь он признавался в подобном? Не в первый ли?

– Ой ли? – не поверил Святослав Киевский.

И то верно, как же он правил столько лет? Правитель с совестью – что жеребец холощеный. Видимость одна.

Игорь Святославич глядел на Миронега даже не с гневом, с брезгливостью.

– Сколько лет рядом, а вот на тебе, не знал, кто ты есть.

– Погляди лучше за князем рыльским, господин. Мне стало ясно, неужели сам еще не догадался?!

– Нет! – выдохнул князь Игорь, и не в ответ, а от отчаяния.

Рыльские дружинники, подчиняясь приказу своего князя, вливались в ряды черниговских ковуев, окружавших холм, на котором стояли кмети Буй-Тура Всеволода.

– Нет!

Это сказал уже не князь. Ковуй Беловод Просович, все время мотавшийся гонцом от Ольстина Олексича к князю северскому, так и остался при обозе, не поспев вовремя к своим. Теперь он с ужасом и отвращением смотрел за происходящим.

– Скажи, ковуй, – спросил Миронег, – когда ты узнал о готовящемся походе в Степь?

– За день до выступления, – ответил Беловод, не отрывая взгляда от происходящего на поле битвы. – Заболел кто-то, вот Ольстин и распорядился – заменить.

– Заметь, князь, – сказал Миронег. – Единственный из ковуев, для кого действия Ольстина стали новостью, случайно оказался в черниговском отряде.

– Ярослав, – прошептал Игорь Святославич. – Зачем же…

– В Ярославе ли одном дело? – спросил, словно сам себя, Миронег.

– Да будут с нами Свет и Святая Неделя!

Голос Буй-Тура Всеволода был слышен по всему полю битвы.

– Уррагх! – кричали кмети, неприступной стеной встав на пути лезущих по склонам бродников и диких половцев. Оставив у подножия лошадей, бесполезных на скользких от крови склонах, те атаковали пешими, стараясь не столько перебить всадников, сколько покалечить их коней, подрезав им сухожилия.

Стрелы курян находили себе все новые и новые жертвы. Но колчаны пустели, и слышался уже звон металла о металл. Там кмети, отбросив осиротевшие без стрел луки, бились против наседавших врагов, часто также спешившись, встав спина к спине.

И катились навстречу ползущим снизу обезглавленные и искалеченные люди, напоминая, какая судьба ждет особенно настырных вояк.

И сам Буй-Тур бился пешим в первых рядах, все так же сжимая в одной руке булатный меч, а в другой – саблю. Падали вокруг него враги, падали и кмети, принимавшие удары и за себя, и за князя. Всеволод сражался, глядя вперед немигающими совиными глазами. Его губы шевелились, не издавая ни звука, и даже те, кто был рядом с князем, не слышали, как он говорил:

– Прощайте, братья. Простите.

Клинки Всеволода сеяли смерть.

Бродники, ужаснувшись, хлынули обратно, но оттуда уже поднимались черниговские ковуи и дикие половцы, которых Гзак припас для решающего удара.

– По коням! – приказал Буй-Тур ясным голосом, словно и не сражался большую часть дня.

– Умрем достойно, – рассудительно заметил один из кметей.

– Не торопись умирать, – рассвирепел Буй-Тур. – Торопись убить врага и изменника!

И послал коня навстречу судьбе.

– Сын! – возвысил голос князь Игорь.

Владимир Путивльский приблизился, несказанно удивленный. Отец давно так не называл его. Видимо, теперь пришло время и для проявления родственных чувств.

– Сам видишь, как все оборачивается.

Игорь Святославич говорил громко, не таясь от дружинников. Перед лицом смертельной опасности кривить душой недостойно вдвойне.

– Твои воины в бою еще не были, и кони у них свежие. Забирай обоз, половецких воев, прорывайся за Сюурлий, навстречу Кончаку. С умением и удачей – получится, я верю в тебя! Не медли, там, в вежах, жена твоя.

– А ты, отец?

Игорь Святославич оценил: «отец», не «князь».

– На холме, – показал князь Игорь, – мой брат. Бросить ли? – Он криво усмехнулся и отвернулся.

– Не медли, – сказал князь Игорь, не оборачиваясь. – Скоро будет поздно.

– Я прорвусь.

Владимир Путивльский не обещал. Он просто рассказал, как будет.

Мужчину из мальчика не всегда делает женщина. Может – бой. Горе. Ответственность.