Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен. Страница 53

Ахилл стоял ко мне спиной, лица его я не видел. — Оставь нас, — велел он своему колесничему. Автомедон попятился к выходу и скрылся, оставив нас одних.

Они идут за Брисеидой. Я встал, сжав кулаки. Я чувствовал себя сильным и свободным, словно ноги мои могли продавить землю до самой ее изнанки.

— Мы должны что-то сделать. Можно ее спрятать. В лесу или…

— Теперь он заплатит, — сказал Ахилл. В его голосе я услышал мрачное торжество. — Пусть они ее забирают. Он себя приговорил.

— О чем ты?

— Я должен поговорить с матерью, — он двинулся к выходу из шатра.

Я удержал его за руку. — У нас нет времени. К тому времени, как ты вернешься, они уже успеют забрать ее. Мы должны сделать что-то, прямо сейчас!

Он повернулся ко мне. Зрачки его глаз казались необычно расширенными, будто заполняли все лицо. Казалось, он пребывал где-то бесконечно далеко. — О чем ты говоришь?

Я уставился на него. — Брисеида…

Он смотрел мимо меня. Я никак не мог уловить то, что таилось в его взгляде. — Для нее я ничего не могу сделать, — сказал он наконец. — Если Агамемнон выбрал свой путь, он должен заплатить за это.

Чувство, будто я падаю в океанские глубины, поглотило меня и придавило тяжелее камней.

— Ты ведь не дашь им забрать ее.

Он отвернулся, он более не смотрел на меня. — Это его выбор. Я сказал ему, что случится, если он это сделает.

— Ты ведь знаешь, что он сделает с нею.

— Это его выбор, — повторил Ахилл. — Лишить меня чести? Наказать меня? Пускай сделает это. — В его глазах плясали отблески пламени.

— Ты не поможешь ей?

— Я ничего не могу сделать, — отрезал он.

Голова кружится, словно я пьян. Я не мог ни говорить, ни думать. Я никогда ранее не злился на него, я просто не знал, как это делать.

— Она ведь одна из нас. Как ты можешь просто дать им увести ее? Где же твоя честь? Как ты можешь дать ему овладеть ею?

И вдруг я понял. Отвращение овладело мною. Я повернулся к двери.

— Куда ты? — спросил он.

Голос мой был хрипл и безумен. — Я должен ее предупредить. У нее есть право знать, что ты выбрал.

Я стоял перед ее шатром. Маленький, коричневый, с откинутыми створками входного полога. — Брисеида, — услышал я собственный голос.

— Входи! — ее голос потеплел и был полон радости. Пока шел мор, мы не могли поговорить, все время отнимали насущные хлопоты.

Она сидела на табурете, со ступкой и пестом в руках. Воздух пропитывал густой аромат мускатного ореха. Она улыбнулась.

Я ощутил, как от горя у меня пересохло во рту. Как мне все ей сказать?

— Я… — попытался я начать и остановился. Она смотрела на меня, и улыбка ее погасла. И вот она уже возле меня.

— Что? — она приложила прохладную ладонь к моему лбу. — Ты болен? С Ахиллом все хорошо? — Мне от стыда едва не сделалось дурно. Но сейчас было не время для самобичевания. Они были близко.

— Кое-что случилось, — проговорил я, едва ворочая языком, слова не желали идти с губ. — Ахилл сегодня говорил с народом. Мор — гнев Аполлона.

— Как мы и думали, — кивнула она. Руки ее сжали мои запястья, стараясь успокоить меня. И я едва смог продолжать.

— Агамемнон не… он был в ярости. Они с Ахиллом поссорились. Агамемнон возжелал его наказать.

— Наказать его? Как?

Теперь она начала понимать, по выражению моих глаз. Лицо ее стало отстраненным и недвижным. — Что же дальше?

— Он послал людей. За тобой.

Я заметил вспышку панического ужаса, хоть она и попыталась скрыть его от меня. Ее пальцы сжали мои. — Что же будет?

Стыд мой был как едкая сода, и обжигал каждый нерв. Это было как в кошмаре — каждый миг я ожидал, что проснусь. Но пробуждения не было. Все было по-настоящему. Он не поможет.

— Он… — более я не мог сказать ни слова.

Этого было довольно. Она поняла. Правая рука ее сжалась, забрав в кулак платье, измятое и прорванное за последние тяжкие девять дней. Я выдавил какие-то жалкие успокаивающие слова, говорил о том, что мы заберем ее обратно, что все будет хорошо. Ложь, от начала и до конца. Мы оба знали, что произойдет с нею в шатре Агамемнона. Это знал и Ахилл, и все равно отдавал ее.

Сознание мое переживало катастрофу — я желал землетрясения, извержения, потопа. Только это казалось достаточным, чтобы объять мои гнев и печаль. Я желал, чтобы мир перевернулся будто лоток с яйцами, и разбился у моих ног.

Снаружи раздались звуки трубы. Она потянулась к щеке, смахнула слезы. — Иди, — прошептала она. — Пожалуйста.

Глава 26

Показались двое, в одежде с пурпуром и символами войска Агамемнона; они шли в нашу сторону по длинной прибрежной песчаной полосе. Я знал их — Талфибий и Эврибат, главные посланники Агамемнона, известные как наиболее приближенные к ушам царя люди. Ненависть перехватила мне дыхание. Я желал им сдохнуть.

Вот они близко, проходят мимо провожающих их взглядом мирмидонских стражей, которые угрожающе наклоняют копья. Останавливаются за десять шагов от нас — думают, что этого будет достаточно, чтобы сбежать от Ахилла, потеряй он внезапно терпение. Я тешу воображение зловещими картинками — Ахилл делает бросок и ломает им шеи, оставляя их обмякшими, будто кроличьи тушки на охоте.

Они склоняются в приветственном поклоне, топчутся на месте, опустив глаза. «Мы пришли забрать с собой девушку»

Ахилл отвечает им — с холодом и горечью, но настолько умно, что за этим его ярость почти не видна. Я знаю, это игра в верность, покорность, и зубы мои стискиваются от спокойствия его тона. Ему, я знаю, нравится этот его образ — несправедливо обиженного юноши, стоически выносящего лишение его воинской награды, мученика в глазах всего лагеря. Я слышу свое имя и вижу, что они смотрят на меня. Мне предстоит привести Брисеиду.

Она меня ожидает. Она идет с пустыми руками, ничего не взяв с собой. — Мне так жаль, — шепчу я. Она не говорит, что все в порядке — ибо все не в порядке. Она подается вперед, и я ощущаю теплую сладость ее дыхания. Ее губы касаются моих. Затем она минует меня и уходит.

Талфибий становится по одну сторону от нее, а Эврибат по другую, они совсем не нежно толкают ее под руки. Они почти волокут ее, только бы скорее оказаться от нас подальше, так что ей приходится бежать, чтобы не упасть. Она оборачивается, смотря на нас, и мне хочется выть от той отчаянной надежды, что мелькает в ее глазах. Я смотрю на Ахилла, стараясь своей волей заставить его переменить решение, передумать. Но он не делает этого.

Они уже за пределами нашего лагеря, двигаются они быстро. Очень скоро я уже не могу различить их от других темных фигурок, что движутся вдалеке — жующие, прогуливающиеся, сплетничающие о своих правителях и царях. Ярость вскипает во мне.

— Как ты мог ее отпустить? — пробормотал я сквозь стиснутые зубы.

Его лицо непроницаемо, словно чужой язык. — Я должен поговорить с матерью, — сказал он.

— Ну так иди, — выхрипнул я.

Я смотрел, как он уходит. Внутри меня все горело, ладони болели — я так сильно сжимал кулаки, что ногти вошли в мякоть. Я не знаю этого человека, думал я. Я никогда раньше не встречал его. Мой гнев на него был горяч, словно кровь. Никогда его не прощу. Я представил, как разрываю наш шатер, разбиваю лиру, вгоняю меч себе в живот и умираю, истекая кровью. Я хотел увидеть, как его лицо исказится от горя и скорби. Я хотел разбить холодную каменную маску, что наросла на мальчика, которого я знал. Он отдал ее Агамемнону, зная, что за этим последует.

Теперь он думает, что я буду дожидаться его, бессильный и покорный. Мне нечего предложить Агамемнону за ее безопасность. Я не могу выкупить ее и не могу умолить его. Царь Микен слишком долго ждал своего триумфа. Он ее не отпустит. Это как с волком, охраняющим свою кость. Такие водятся на Пелионе — они и человека загрызут, если будут голодны. «Если один из таких за вами гонится, — учил Хирон, — следует дать ему то, что он желает более, чем вашей плоти».