Бктриана(Затерянные миры. Т. XXII) - Равич Николай Александрович. Страница 22

Надо было кончать затянувшуюся игру.

Глава XXI

КОНЕЦ ЭНВЕР-ПАШИ

Через Гиссар и Бальджун остатки разбитых частей Энвер-паши отступали на Джили-Куль, чтобы в двух пунктах через Сарай и Саят перейти границу Афганистана.

В Гиссаре нукеры Назар-бека, оцепив базар и центральные улицы, громили лавки, склады и наиболее богатые дома, поспешно нагружая на ослов тюки с серебром, золотом, шелком и каракулем и наспех связанные узлы с халатами.

Некоторые купцы молча и покорно стояли на коленях лицом к востоку, воздев руки к небу, надеясь молитвой остановить грабеж. Другие стреляли в нападавших из кремневых ружей или дрались, защищая входы в дома и лавки кривыми ножами и старинными клинками, — наследием воинственных предков.

В центре крытого базара под самым куполом болтались, как белые шары грандиозной люстры, повешенные в саванах бухарцы, заподозренные в сочувствии к революционным войскам. Под ними мальчишки торговали лепешками, нищие просили милостыню, вертящиеся дервиши-бекташи продолжали свои завывания, раскачиваясь, как маятники. В воздухе стояла ружейная трескотня, крики, лошадиный топот. Проносились всадники, сбивая с ног равнодушных зевак. Иногда нукер, не слезая с лошади, вел за собой за косы плачущую девушку. Все мечети были открыты и полны молящимися.

Я приказал собрать свой караван и вместе с Дизаной под конвоем двадцати индусов двигаться, не останавливаясь ни днем, ни ночью, к границе до переправы через Аму-Дарью, где уже были заготовлены каюки.

Сам я, проводив их за ворота города, вернулся назад.

Перестрелка заметно усилилась. Видно было, что к мирному населению, защищавшему свою жизнь и имущество, присоединились бухарские революционеры, потому что бой шел за обладание важнейшими пунктами города — караван-сараем, бекским дворцом и базаром.

Неожиданно раздались новые крики, и толпы, наполнявшие узкие и темные улицы, прилегающие к базару, бросились по разным направлениям: кавалерия Муэтдин-бека, отступившая с фронта, ворвалась в город. Она уже не имела признаков воинской части. Джигиты Муэтдина, впервые в настоящем бою столкнувшиеся с железной пехотой красных, стремились рассыпаться в разные стороны и скрыться в горах. Задержанные в своем движении боем на улицах Гиссара и возбужденные картинами грабежей и насилия, они бросились на нукеров Назар-бека, вырывая у них добычу и уводя сгибавшихся под тяжестью драгоценной поклажи ослов.

Люди, лошади, ослы вперемешку с женщинами и детьми, давя и убивая друг друга, превратились в одну сплошную живую кашу, заполнившую узенькие, темные, сдавленные двумя рядами глиняных домов улицы. Кровь вливалась в арыки, смешиваясь с водою и окрашивая ее в красный цвет.

В этот момент горы, окружавшие город темной и высокой цепью вершин, покрылись белыми пятнами: это локайцы в своих белых верблюжьих плащах спускались вниз. Они врезались на маленьких и злых конях в человеческое месиво подобно волкам, налетевшим на стадо баранов, решив перебить всех, чтобы потом вывезти все из мертвого и пустого города.

Я видел, как грудной ребенок, отброшенный кем-то, летал, как мячик, над головами сражавшихся, пока не повис на проткнувшем его штыке. Какой-то локаец-великан на маленьком коне вертелся, как бешеный, дробя каменным топором, как глиняные горшки, мелькавшие вокруг него человеческие головы. Подобно небесному грому на страшном суде, разорвался снаряд и, пролетев над городом, плюхнулся в самую середину забитого беснующейся человечиной базара. Потом другой, третий…

Разрывы начали сливаться, и снаряды ложились в последовательном порядке, как краски на палитре художника, огненным полукругом опоясывая город.

На уцелевшем минарете сумасшедшим голосом завыл муэдзин.

Густой дым пожаров со всех сторон подымался к небу.

С севера медленно приближалась темная прямая полоса — наступали революционные войска. Это придало силы восставшим и, хотя большая часть их была уничтожена, остающиеся проникли со дворец, и зеленое знамя на его башне начало медленно сползать вниз, а красное, окрашенное кровью — кто-нибудь из сражавшихся скрывал его на своем теле, — взвилось и колыхалось по ветру в воздухе, наполненном движением.

Звуки зурны, барабанов и рожков визгливо и напряженно собирали оставшихся в живых бойцов; первым повернул локайский хан. Старейшины убивали увлеченных и не желавших отступать горцев и подгоняли палками двигавшихся слишком медленно.

Муэтдин-бек с кучкой всадников и небольшим обозом мчался на юг, кинжалами подкалывая утомленных коней.

Среди пожарищ и развалин раненые и недобитые копошились, уползая в расщелины переулков, в ворота домов и мечети. Тогда я повернул своего могучего карабаирца и в первый раз глубоко вогнал ему шпоры в бока. Он присел, закусил удила и сделал прыжок вперед.

По дороге по всем направлениям ползли или скакали люди и животные. В нескольких верстах от города я увидел небольшую группу солдат, остановившихся вокруг одной повозки. Турецкий офицер, держа факел в руке, наклонился над лежавшим на ней человеком.

Я задержал коня. На повозке, истекая кровью от штыковой раны, лежал умирающий Энвер-паша. На его лице уже была печать смерти и глаза были полузакрыты.

Зять халифа, генералиссимус всех армий ислама, любимец женщин и Вильгельма II умирал при свете факела в повозке, запряженной ослом, который нетерпеливо помахивал длинными ушами, вздрагивая от ночной сырости.

В кармане френча я нашел ножницы для обрезывания сигар. Мне пришлось ждать недолго. Прошло всего несколько минут, и раненый, несколько раз вздрогнув, глотая воздух, как рыба, вынутая из поды, вытянулся и замер навсегда.

Тотчас же стоявшие около него вскочили на коней и помчались к югу, спасаясь от наступавшего неприятеля. Я отрезал прядь волос с головы Энвера и в последний раз оглянулся кругом.

Долина была аккуратно обведена мертвым кольцом гор. Тусклый свет луны, закрытой вуалью мелких облачков, ложился на разбросанные кругом повозки, умиравших животных и двигавшиеся тени недобитых людей. Тысячи шакалов, спустившихся в долину, плакали детским криком, задыхаясь от изобилия добычи. Над ними летали, громко каркая, их вечные крылатые спутники — воронье. Еще выше рассекали воздух громадные горные коршуны.

Город, освещенный ярким светом пожара, с его башнями, минаретами и куполами мечетей, придавал декоративно неестественный характер всему пейзажу.

На повозке лежал, уставившись полузакрытыми глазами в небо, брошенный труп великого авантюриста.

Глава XXXII

О НОВОЙ МЕККЕ ВОСТОКА — МОСКВЕ И О СЛАВЕ ЛИ ТА-ЧУ — ПОЭТА, МАНДАРИНА И УЧЕНОГО

Эмир Бухарский был последний неограниченный правитель, управлявший народом по шариату так же, как пастух управляет своим стадом. Величайшие деспотии Востока трескались, как яичная скорлупа. Халиф всех мусульман — турецкий султан, — превратился в экзотического эмигранта, разгуливающего по улицам Ниццы; эмир Бухарский и хан Хивинский исчезли с лица истории. В Персии династия Каджаров доживала последние дни.

Не на Мекку и не на ее черный камень «Каабу» смотрел мусульманский Восток. С севера шли новые огненные слова Ленина о национальном освобождении Востока. Рядом с полумесяцем вознеслась красная звезда, и по всем направлениям когда-то христианствующей империи двигались армии с лозунгами освобождения и равенства всех национальностей. Рядом с русским красноармейцем шли турки, латыши, немцы, узбеки, китайцы, туркмены, бухарцы, борясь за одно и то же дело. Весь мир дрожал лихорадкой революции.

И когда я на длинном и узком каюке переплыл Аму- Дарью и вступил на территорию Высокого Афганистана, то в пограничном рабате на стене я прочел декрет эмира: об обязательном обучения в школах, об отмене рабства, об ответственности чиновников перед законом.

История, подгоняемая большевиками, бежала, как скаковая лошадь.

Из маленькой, черной от дыма комнаты рабата открывались два пути: в сказочный Кафиристан — к Бактриане, и в Лондон — в лапы «Интеллидженс-Сервис» или, в лучшем случае, в сводчатые комнаты профессорского коттеджа, — к пыльным архивам, научным дискуссиям, университетским сплетням.