Бктриана(Затерянные миры. Т. XXII) - Равич Николай Александрович. Страница 23

Три дня прошло в раздумье и в прогулках верхом по берегу Аму-Дарьи, где камышовые заросли, густые, как трава, скрывали от глаз серебристую зыбь реки Шип; лопатонос, усач, маринка, сазан, сом и форель плавали густыми стаями без всякого опасения, — здесь никто никогда не ловил и не ел рыбы.

Тигр и рысь, называемая учеными «линкс изабеллена», царствовали в камышах; их рык часто перемешивался с жалобными криками козули, джейрана или баранов, попавших им в лапы.

На четвертый день я написал Бактриане письмо.

«Я посылаю вам все, что осталось от Энвер-паши. Он потерял вас и воображаемую империю — для человека это много, — и погиб сам. Поймите — история идет мимо страшными шагами, не считаясь с людьми, и каждый из нас может попасть под ее тяжелый сапог.

У меня есть только один путь: к вам или никуда. Вы можете принять мою навязанную вам любовь или отвергнуть ее. Сегодня я написал в Лондон, что никогда больше не вернусь в Англию. Буду ждать здесь вашего ответа.

ПАЛЬМУР».

Когда исчез за поворотом дороги джамшид с запечатанной в письме прядью волос Энвера, я почувствовал облегчение: все приобрело спокойную ясность.

Прекрасными казались и вечерние закаты, и речная гладь с отраженной на ней тенью камышей, и ржание дикой кобылицы, и густые отряды саранчи, двигавшиеся на север.

Вы, побывавшие на Востоке — судите. Кто способен забыть опьяняющий аромат ночей, когда пряные запахи цветов смешиваются с опьянением, рожденным зрелостью плодов, страстными криками животных и изобилием и плодородностью, которой дышит земля.

Любовные желания охватывают всякое живое существо.

В эти ночи ожидание ответа от Бактрианы казалось нестерпимым.

Я вспомнил блестящие слова Ли Та-чу, — что означает «великое сливовое дерево осенью» — мандарина, поэта и ученого, так воспевшего любовь:

«Попытайтесь себе представить сердце; бьющееся с невероятной силой, состояние ума, близкое к помешательству, мозг, неспособный больше мыслить. Слова замирают на устах, мысль — в голове. Это причудливое явление. Лишая человека способности рассуждать, оно принижает его до уровня животного и оно же стирает все земные ощущения и топит рассудок в сверхчеловеческой нирване и безграничном опьянении. Вся душа превращается в любовь и нет слов, чтоб это выразить…»

В одну из таких ночей я принял решение: не ожидая ответа, двигаться в Кафиристан.

Десять дней и десять ночей почти без остановок, меняя на каждом рабате лошадей, я переходил через горные вершины, спускался в ущелья и переплывал реки.

На одиннадцатый — перед нами открылась долина, похожая на плоскую тарелку, и черный профиль грандиозного древнего рабата. Это был центр пересечения всех дорог Средней Азии.

Я смотрел на него с вершины горы и почувствовал, как дрожит подо мной конь. И в то же мгновение страх и миллион мрачных предчувствий охватили меня.

Это было странно, бессмысленно и в то же время я никогда не испытывал более сильных ощущений. Инстинктивно я хотел повернуть коня назад, но тут же, поймав себя на этом, дал ему шпоры и по узкой тропинке начал спускаться в долину.

Глава XXXIII

ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ

Стены работа были грандиозны даже для масштабов крепостей древнего Востока — по ним трое всадников могли ехать рядом. Башни, бойницы, крутые лестницы, ведущие во внутренний двор, где журчали фонтаны и под сводами с колоннадой стояли животные: лошади, ослы, верблюды — создавали впечатление, что вы живете в самостоятельной, готовой к осаде крепости. Во дворе стояли палатки и по ночам горели костры. Парсы, индусы, арабы, афганцы, персы, туркмены сидели на корточках вокруг огня с неподвижностью статуй, чтобы через несколько часов двинуться по неведомому пути.

В глиняных казармах жили афганские солдаты, каждый день под звуки барабана маршировавшие под командой риссальдара — желтого человека в мундире и белых штанах, с серьгой в ухе.

Начальник рабата — мрачный и молчаливый горец — отвел меня в залу, выложенную плитами гранита, такую обширную, что стены ее терялись в полумраке. В одной из них была ниша, испещренная тысячью надписей… В течение веков каждый, кто проводил здесь ночь, делал на стене надпись. Самые странные имена перемешивались с изречениями Магомета, Будды и Зороастры.

Мы должны были пробыть здесь три дня. Надо было переменить лошадей и распустить конвой. Все равно кафиры не пропустили бы ни одного человека через свою границу.

На второй день нашего пребывания в рабате ко мне вбежала расстроенная Дизана. Во дворе она случайно подслушала разговор двух кафиров, прибывших ночью. Один из них называл мое имя. Потом к ним подошел начальник рабата, и они стали беседовать шепотом.

В этот же день переменились слуги. Вместо добродушных и вялых гератцев появились горцы из Балха — громадные, молчаливые люди с резкими движениями. Я чувствовал совершенно ясно, что за каждым моим движением следят.

Однажды, катаясь верхом недалеко от рабата и проезжая мимо какой-то глиняной хижины, я услышал выстрел и из уха лошади, ставшей на дыбы, закапала алая кровь. Я повернул коня и увидел человека с ружьем, в белой чалме, поспешно убегавшего в поле. Тогда, сняв маузер с пояса и тщательно прицелившись, я выстрелил ему вслед. Он продолжал бежать по инерции, потом завертелся на одной ноге и упал. Я слез, засыпал пылью раненое ухо коня и медленно поехал к рабату.

Было ясно: на меня охотились.

Въехав во двор и отдав лошадь слугам, я медленно стал подниматься по узкой, витой и темной лестнице в свою комнату.

На каждой ступени меня мог ожидать удар кинжала в спину. Я был одинок, беззащитен, окружен невидимыми и неизвестными врагами. Аппарат «Интеллидженс-Сервис» — вездесущий, таинственный и быстродействующий, — теперь тоже был направлен против меня.

Бросив при переходе через Аму-Дарью радиостанцию, ставшую ненужной, я известил Клейтона, что все бумаги могут быть переданы агенту «Интеллидженс-Сервис» на этом рабате и что я считаю свою миссию законченной. После этого индусы на моих глазах побросали в реку ящики с частями радиоаппарата.

Итак, помощи ждать было неоткуда.

В первой полутемной проходной зале я увидел Дизану, лежащую на полу лицом вниз. Наклонившись, я попал рукой во что-то мокрое и липкое — это была кровь. Перевернув ее на спину, я заметил кривой нож, торчавший в горле. Она была убита.

Тогда, с маузером в руках, прыгая через три ступени, я сбежал вниз и ворвался в комнату начальника рабата.

Он сидел в белой рубашке и таких же нижних штанах, поджав под себя босые ноги, и пил чай. В левой руке он держал чилим.

— В моей комнате убита женщина, ехавшая со мной.

Он медленно поднял голову:

— Я ничего не знаю, саиб.

— Вы мне ответите за это.

Он улыбнулся:

— По нашему закону, саиб, женщина не может ходить без слуг. Разве кто-нибудь видел, что из нее напали?

Тогда я почти насильно потащил его наверх.

Мы поднялись по лестнице в сопровождении слуг, несших светильники, и прошли в залу. Там никого не было. Труп исчез. Только некоторые плиты были влажны от воды и кое-где розовели следы смытой крови. Я начал всматриваться ближе. Щели между некоторыми камнями не были зацементованы — они раздвигались, открывая под собой пустое пространство.

Меня охватило горе. Я почувствовал страшную физическую слабость и почти упал на каменное сиденье.

Шли часы. Стало совсем темно.

Я решил немедленно покинуть это место, скакать в темноте, все равно куда, наслаждаясь ощущением, что с каждой минутой увеличивается пространство, отделяющее меня от мрачной каменной могилы.

Я позвал слуг — никто не входил. Я бросился к двери. Большая, тяжелая гранитная дверь на железных петлях была заперта. Несколько минут я колотил в нее кулаками и кричал, потом, обессиленный, упал.