Грешник (СИ) - Резник Юлия. Страница 27
Хмыкнул тихонько, выворачивая руль. У неба довольно странное чувство юмора. Он, тот, кто привык читать, как открытую книгу, любого... абсолютно любого человека, теперь ничего не мог сказать с уверенностью. Это нервировало. Выбивалось за рамки всего имеющегося у Громова опыта. Он каждый раз, как по минному полю с ней шел. И ладно уж самому - не страшно. А вот за нее... боялся. Боялся, что рванет со всей силы и ударной волной раскидает. Их... друг от друга.
- Наташ, ты на меня обижаешься?
Девушка отвлеклась от разглядывания проносящихся за окном пейзажей и удивленно на него уставилась:
- Обижаюсь? Нет. Что вы?
- Просто ты загрустила, а я... Черт! Ты не думай, если тебе нужно помолчать - я понимаю. Ты не обязана мне отвечать. В общем... я волнуюсь, как ты. Но, если в норме...
-То я могу не отвечать?
Она улыбнулась? Улыбнулась! Правда улыбнулась. По-настоящему... Он бы и сам с себя посмеялся - ну, не бред ли он нес?! А вот от неё не ожидал. Почему-то...
Усмехнулся невесело, покачивая головой. Сместил ладонь на руле. Вторую опустил на коробку.
- Я с тобой себя чувствую слоном в посудной лавке...
Улыбка Наташи угасла. И он с опозданием понял, как неправильно она могла расценить его слова.
- Да... я вам, должно быть, глупой кажусь...
- Эй, вот только не надо, а? Я ведь не об этом совсем. Ты меня пойми. Я привык, что все понятно, как дважды два. Я ж армейский. Нас любого человека муштровали «читать». Это и в бою важно, и в переговорах с террористами. А с тобой ведь совсем не так. И ведь не было бы никаких проблем, если бы мне было все равно. Я бы вообще не парился.
- А вам не все равно? - спросила она, без всякого наигранного смущения глядя в его глаза.
- Нет, - ответил Громов и снова посмотрел на дорогу.
- Выходит, я для вас хуже террориста?
- Смейся-смейся...
Она и смеялась...
- Вот. Так мне нравится гораздо больше. А до этого грустила чего? Или ты не хочешь об этом?
- Да не грустила я! На себя злилась.
- Правда? А почему?
- Если бы я знала, что у вас праздник, то приготовила что-нибудь вкусное! И торт бы испекла...
- А Кириллу пекла?
И снова он все испортил! Наташа поежилась. И, как всегда в моменты волнения, принялась растирать ладонями бедра.
- Эй... Извини. Я... мне уже давно пора бы заткнуться...
Глеб был уверен, что она снова замкнется. Но Наташа его в который раз удивила. Отвернувшись к окну, она прошептала:
- Три раза пекла... Он, правда, ни кусочка не съел. Не любит сладости. А я каждый раз забываю и пеку этот чертов наполеон...
- Наташ...
- Вы думаете, я не понимаю? Может быть, не все и не сразу. Но я не дура. И...
Громов припарковался у дома. Развернулся к ней всем корпусом:
- Я ничего такого о тебе не думаю. Все это дерьмо, что я на тебя вывалил за последние дни... Оно не потому, что я хочу тебе что-то объяснить.
- А почему? - ее голос стал еще тише. Руки на бедрах замерли.
- Потому что я не могу это держать в себе. Мне нужно понять... Нам нужно. Пойдем! - скомандовал он, отстегивая ремень и обходя машину, чтобы открыть перед ней дверь.
До квартиры добрались быстро. Наташа тут же спряталась в ванной, а Глеб пошел переодеться. Он второй день кряду задвигал на работу, но кого это волновало? Сейчас он не мог уехать. Хотя бы потому, что она обещала спеть.
Когда мужчина вернулся в кухню, Наташа суетилась у холодильника. Доставала что-то, обнюхивала, то возвращала назад, то выставляла на стол. Неужели и правда вздумала что-то готовить?
- Что ты делаешь?
-Торт... - оглянулась она. - Или вы тоже не любите сладкое?
Громов даже под дулом пистолета не смог бы потом ответить, что на него нашло в тот миг. Что подорвало вконец. Затуманило разум. В три шага преодолев разделяющее их пространство, он встал у нее за спиной, обхватил ладонями хрупкие плечи... и замер в нерешительности. Стоял глупо. Не позволяя ей пошевелиться, но и ничего больше не предпринимая. Дышал ею. Жадно, как будто кто-то мог её у него отнять, и он стремился впрок запастись кислородом. Опустил голову. Почти коснулся носом ее волос. Сейчас немного выгоревших на солнце, и оттого отливающих рыжинкой. Сместил ладонь, обхватив ее шею. Впитывая в себя Наташин бешено бьющийся пульс.
Момент, острый, как лезвие стилета. Убийственный какой-то...
Она повернула лицо в профиль. Так что стал виден ее чуть курносый нос и дрожащие на щеках ресницы.
- Какая ваша любимая песня?
-Что?
- Какая ваша любимая песня? Что вам спеть? Какую музыку вы слушаете?
Соберись, Громов. Сделай что-нибудь. Разряди момент - сейчас ведь рванет!
Какую музыку? Что ей сказать? Вряд ли она споет то, что он слушает...
- Я не знаю... Coldplay?
- Правда? - почему-то улыбнулась. А что, она думала, он слушает? Киркорова? Может быть, таким старикам, как он, только и оставалось это чучело в перьях? Он не успел додумать. Не успел... Потому что она запела. Так, как была. В полупрофиль к нему. И он мог слышать не только взрывающие мозг слова. Но и мог чувствовать, ее голос... Как он зарождается внутри, как взлетает вверх, опускается почти в шепот и вновь взмывает... такой чистый. Такой сильный. Омывает его океаном. Обволакивает, проникает в каждый уголок души. И уже не важен смысл, хотя и этого там полно... Её дыхание. Она. Только это имеет значение. Глеб зажмурился. Сжал руки сильнее. Сам почти не дыша. Будто и сам полетел вместе с птицами, о которых Наташа пела.
Flock of birds - Hovering above - Just a flock of birds
That's how think of love...
(Стая птиц, парящая в вышине. Просто стая птиц.
Вот, как ты думаешь о любви)
В какой-то момент она высвободилась из его рук. Или он почувствовал, что ее как птицу... нужно отпустить, и сделал это сам, не смея задерживать? Она отступила, подняла руки. Взмахнула ими и стала покачиваться в такт. Ресницы лежали на щеках - она не смотрела на него, полностью погрузившись в песню.
Fly on, ride through - maybe one day I can fly with you - Fly on.
(Лети, двигайся, может, однажды я полечу рядом с тобой. Лети!)
Голос стих. Несколько долгих-долгих секунд никто из них не смел нарушить установившуюся в комнате тишину. Потом Наташа качнулась с пятки на носок и, отведя глаза в сторону, заговорила:
- Жаль, не на чем подыграть... Дома у меня было старенькое пианино.
- И где оно сейчас? - сглотнул Громов, не припоминая, чтобы видел инструмент, когда они выносили из дома вещи.
Наташа пожала плечами:
- Не знаю. Мы перевезли его в свою квартиру, после свадьбы. А когда Кирилл... продал ее...
- Наташ...
- Сказал, что нет времени возиться с этим гробиной. Мы вообще оттуда почти ничего не забрали... Так что...
- Девочка моя нежная, маленькая моя... - прошептал Громов, подходя к ней вплотную и снова обнимая. И замолчал.
И она замолчала. Не вырывалась. Но и не обнимала его в ответ. Это продолжалось бесконечно. Мир сузился. Время исчезло. Они застыли в одной точке. Обнуляя все, что было до. И не думая о том, что ждет в будущем. Все понимая друг о друге. Без слов.
- Я все понимаю, Глеб Николаевич. Все, что вы мне хотите сказать насчет Кирилла. И правду вашу не отрицаю.
- Но у тебя есть своя? - улыбнулся с сожалением ей в волосы.
- Простите...
- Тебе не за что извиняться. И не подумай... Я не собираюсь на тебя давить. И то, что я к тебе испытываю... это ведь мои проблемы, так? Я справлюсь. Только... разреши мне просто быть рядом!
- Я не знаю...
- Но почему?
И тогда она впервые на него посмотрела:
- Потому что то, что я испытываю к вам... может меня поколебать. И я не думаю, что смогу себе это простить.
Он судорожно сглотнул. Кадык дернулся по небритой шее. Глеба разрывало на ошметки. Он много раз видел, как это бывает. Когда подрываешься на растяжке. Сейчас с ним происходило что-то вроде этого. Он был в ужасе от того, на что Наташа себя подписала. Он замирал от счастья от того, что она не оставила больше сомнений. Любит. Она его любит. Да.