Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 37
Ю. К.: Все он сам делал. Это его личное начинание.
М. Н.: Это было жутко трудно! Все эти связи, договариваться надо…
Ю. К.: …тексты…
М. Н.: Все эти доставал тексты, с ними связался… С испанцами,
с чилийцами, это же ужас!
Ю. К.: …с американцами…
М. Н.: …в том-то и дело…
Ю. К.: Это отдельный разговор.
М. Н.: Он, наверное, принадлежал к числу людей, которым нужна
была причастность к большому делу. Это была абсолютно его воля, его
энергия, он все делал сам.
Ю. К.: Он в Москве всех знал: звонил Окуджаве…
М. Н.: Со всеми познакомился сам, притом, заметь, вовсе не для
того, чтобы что-то от этого иметь. Яков в этом отношении – я вам гаран-
тирую – он никогда бы шагу не сделал для того, чтобы где-то там напеча-
таться! Ничего подобного! Это никогда его не интересовало… А вот тут
дело организовал. Ведь это он взял все подстрочники… Так вот, он позна-
комил нас в Березниках (притом в такое очень для меня трудное время:
Машка жутко болела, из больниц не вылазила. У меня все больные были,
все болели. Я с этих пор: только не белое. Белое – знак беды. Врач, боль-
ница, хирургия…) Ну мало того, что он нас познакомил, он мне привез (я
не знаю, что он сказал ему обо мне, я не слышала) от Леши письмо. И там
лежит (ну это надо быть Решетовым, товарищи!) его портрет: на траве ле-
жит человек (лежит на животе, руки вот так) и пьет воду из родника. Это
он мне такое послал для знакомства… Он был очень хорош собой. Здесь
он желает не то что понравиться, произвести какое-то впечатление…
Ю. К.: Он приятный…
М. Н.: Ну молодой-то он был похож на грузинского князя… Просто
очень хорош собой: у него было такое с четкими чертами лицо, очень
интересное. Так вот, так он лежит на земле, уткнувшись в траву, лица
просто совершенно нет. Это, между прочим, очень показательный жест.
Дело в том, что… он был очень красивый, поэтому он так поступил (что
мне очень понравилось!). При таких стихах, в сущности, можно сказать,
что это не важно… Но на самом деле это не так.
Внешность человека пишущего имеет очень большое значение.
Я когда читаю Кушнера (к которому отношусь очень хорошо, мы об этом
уже говорили), я всегда слышу, что он небольшого роста. И все это слыш-
112
но, видно. В стихе поступь есть, какой-то шаг. Это все связано, без вся-
кого сомнения, с внутренним энергетическим зарядом. Ну и вот, была
у нас связь телефонная и письменная. Я об этом писала: в то время в моде
был стиль немедленного братания, снесения всех барьеров, неуважения
к дистанции. Это казалось современным, это реализация скорости и все
такое прочее. В то время это было так модно.
К примеру, спускается Евгений Александрович Евтушенко по лесен-
ке, и стоит девушка, он говорит: «Вы не меня ждете?» По законам того
времени стоило отвечать: «Тебя» – и все, и, как говорится, ваша дружба
уже решена. Надо сказать, что были люди, которые в этой стилистике
достигали очень больших высот, и это, уверяю вас, было красиво. Люди,
которые умели это делать, которым это шло, делали это очень грациозно,
красиво, на хорошем энергетическом нервном уровне. А Леша Решетов
был не такой. Он даже, когда в начале письма здоровался, писал это не-
пременно в две строчки. Потому что, вот если я пишу «Здравствуй, до-
рогой Юрочка!» в одну строчку, значит, я мало тебя, гада, люблю. Надо
писать: «Здравствуй», а «дорогой Юрочка!» надо писать отдельно, пото-
му что отдельность твою, Юра, я должна ставить превыше всего.
Ю. К.: Угу…
М. Н.: Может быть, это у него все воспитание бабушки, может, эта
его какая-то старая дворянская кровь, просто он делал всегда только так.
Что еще относительно его непереезда в Москву: он абсолютно не вла-
дел никаким современным стилем общения, контакта. Не владел, и все.
Что ему, надо сказать, очень шло. И еще одно: не будем забывать (это,
может быть, тоже сыграло какую-то роль, я в этом не копалась, это не
мое дело) – он был очень пьющим человеком. В чем я его прекрасно по-
нимала. Как-то, я помню, несколько раз говорить по телефону он просто
не мог. А потом, через некоторое время, он это все объяснял (это большое
достоинство) прямо так: не мог, потому что был пьян, потому что было
ему просто тяжело. «А я выпью бутылку «Солнцедара» – и все забуду».
Я, честно говорю, что если б мне было предложено купить, я бы тоже
пошла и купила ему бутылку. Какой разговор? Вообще-то, товарищи,
жизнь – это страшная штука. В его раскладе – тоже страшная (если взять
все эти его лагери, нищету и т. д.). Страшная! И, в общем-то, я всегда
к этому отношусь так: если правда «я выпил «Солнцедара» – и я забуду»,
я пойду и эту бутылку тебе куплю. Но Яков, конечно: «Так, Никулина-а!
Закрыто, день рождения. И не забудь его поздравить».
Ю. К.: Да-да-да…
М. Н.: Надо сказать, Яков делал очень хорошее дело – никогда не
забывал Лешу. Всегда к нему заезжал, там кашеварил, потом приезжал
113
сюда, т. е. он как-то там его раскачивал, таким образом, отвлекая его от…
Яков безумно пиететно, с трепетом относился к людям талантливым,
к людям означенным, к людям замеченным. Допустим, к Евтушенко – ну
просто со слезами. Леша Решетов был в этом ряду… (Леша, вы знаете,
не был никогда замечен, озвучен. А вот Яша, как бы так сказать, допер,
услышал сам и т. д.) Так что в этом отношении Яков совершенно прав. То,
что он делал, было хорошо.
Ю. К.: Вот есть такая формула, что поэт всегда в катастрофе. У Ре-
шетова катастрофа ведь была абсолютно всенародная?
М. Н.: Да.
Ю. К.: Сколько народу было пострадавших, там, в 37-м…
М. Н.: Сплошь!
Ю. К.: Всегда, когда Лешу читаешь, чувствуешь, что там какая-то
катастрофа есть. Какая?
М. Н.: Ты посмотри, что сделали со страной с 17-го года, даже рань-
ше, когда пошел весь этот разврат большевистской агитации… Ведь
Виктор-то Петрович Астафьев совершенно прав, но он говорит просто
про крестьян, но то же самое сделали и со всеми остальными. Людей,
которые тысячу лет занимались своим животворящим, плодоносящим
делом, которые были крестьяне, хлеборобы, у которых были устойчивые
отношения с этой землей, которые друг без друга жить не могли, у них
эту связь разрушили, их просто убили. Но то же самое сделали и с дво-
рянством. Это же ужас, что делали с людьми! Были люди, которые по-
разному на это реагировали. Вот Юрий Олеша замолчал (ну, правда, он
еще и Россию не любил). Кто-то категорически сменил тему (о чем очень
хорошо написано у Надежды Яковлевны Мандельштам, где они все стали
советскими писателями)…
Ю. К.: Катаев, Федин, Фадеев…
М. Н.: Ну, Федин – это вообще очень небездарный человек, очень!
Фадеев – очень талантливый человек. Вот он написал «Молодую гвар-
дию», а ему говорят: «Добавьте то-то и то-то». Ну как вообще надо от-
ветить: «Да иди ты!..». А он садится и добавляет! Это вопрос ужасно
сложный. Вот этот прикорм власти, то, что ты занимаешь какое-то место,
ведь это, наверное, как-то сказывается на человеке? Никаких контактов,
все, я ухожу в Березники, под землю, и с вами не работаю. Но ведь это
не все могли. Поэтому, конечно, катастрофа ужасная. Я вообще не знаю,
когда мы от нее и оклемаемся, а особенно после капиталистической ре-
волюции.
На мой ум, народ не прикончила ни Октябрьская революция, ни Оте-