Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 36

фессионализм: этого-то должно быть столько-то и столько-то, все взве-

шенно, все идеально, в одном месте труп появляется, в другом – стреля-

ют. Все понятно. Это все делают не бездарные люди. Другое дело – зачем

они это делают?

Ю. К.: Деньги… Вот Леша: у него даже не было никаких позывов

уехать…

М. Н.: Что касается Леши, то для меня это тоже большой пробой…

Как он говорил: «Никогда в жизни не видел моря». Понимаешь, в совет-

ское время съездить к морю…

Ю. К.: …огромные деньги.

М. Н.: Нет, это сейчас огромные деньги. Я всегда получала гроши.

Меньше  всего  получали  библиотекари  и  музейщики,  они  были  самые

нищие люди. Но к морю съездить было можно. Более того, тогда ведь

так было принято: люди ночевали где-нибудь в стогу, под скалой. Совер-

шенно не обязательно было снимать номер с видом на море, никакой по-

тери лица не было в этом. Его ситуация героического существования…

Я не к тому, что противостояния, мне самой безумно не нравится жизнь-

борьба,  мне  безумно  не  нравится  идея  конкуренции,  я  совершенно  не

могу понять, как в результате соцсоревнования выяснится, что ты лучше

меня… Это все ужасно. И в этом я его прекрасно понимаю… Но съездить

к морю – совсем другое дело. Тем более у него в Грузии: родня… грузины

народ такой, они бы тебя приняли…

Ю. К.: Они умеют… и любят это дело.

М. Н.: …и любят.

Ю. К.: А он не был там, в Грузии?

М. Н.: Да он нигде не был.

Ю. К.: Он в Москву ездил…

М. Н.: В Питере был. Нигде не был…

Ю. К.: Как-то странно… Нет, наоборот не странно: чем лучше поэт

в провинции, тем лучше…

М. Н.: Зачем?

Ю. К.: Уезжают в основном из-за коммерции какой-то…

М. Н.: Я прекрасно понимаю Распутина, не оставившего Иркутска.

Я  прекрасно  понимаю  Астафьева.  Астафьев  –  другой  человек,  у  него

было и честолюбие…

Ю. К.: …это очень большой писатель.

109

М. Н.: Очень большой. Понимаешь, у нас есть такая дебильная уста-

новка: «Счастье, когда тебя понимают». Она совершенно ошибочна! Дело

в том, что, если у меня что-то над душой есть, то уже не важно, будет ли

это кем-то востребовано и понято – мне этого уже не надо.

Ю. К.: Да…

М. Н.: Валентин  Григорьевич  Распутин  совершенно  естественно,

нормально смотрится в Иркутске. Мне безумно нравится, что для него

важно, что его там ценят и любят, что когда его там избили, чуть не уби-

ли, когда он пришел в себя и сказал, что особо строго ребят не судите, де-

скать, молодые – глупые… И очень нравится, как город к этому отнесся.

Дело в том, что ощущение своего места – это большая доблесть. Че-

ловек, который выходит из деревни в более крупную, потом – в райцентр,

потом – еще куда-то, потом – в Москву, все, товарищи, он никогда нигде

не остановится, никогда себя не найдет. Потом будет Париж, потом будет

Нью-Йорк…  Это  дорога  в  никуда.  Мне  совершенно  понятен  Терентий

Мальцев, который всю жизнь прожил в своей деревне. Человек был при

деле; для того, чтобы это дело вершить, длить, он должен быть на своем

месте. Советская литература существовала, это очень интересное явле-

ние (мы еще вернемся к нему и будем его изучать); так вот люди ( казах ты

там, грузин или азербайджанец…) выходили на какой-то уровень, и начи-

налось свершение большой общесоветской литературы – с большой утра-

той национальных черт. Нужно было быть очень талантливым человеком,

чтобы их в себе сохранить.

Так вот, мы как-то ездили в Грузию. Советская литература – это яв-

ление нам знакомо, давайте посмотрим на месте. И там действительно

были люди (я там некоторых перевела) – это совсем другое дело, там дей-

ствительно слышится иное отношение… Чтобы это переводить, нужно

эту землю увидеть. Ты же просто как в каком-то ковровом шатре… Тем

не менее нашли мы там таких людей. Они очень были рады, что мы туда

заявились… Там был один Бесарион Харанаули, он никуда не собирался

уезжать. Совершенно правильно. Потому что, если, допустим, перебрать-

ся в ту же Москву, эта живая связь кончится, этот питающий слух может

просто прерваться (скорее всего, они это просто понимали). Так что то,

что Леша жил в Березниках, это вообще удивительно. Это не его родной

город, это некрасивый город. Но тут есть такое дело: все, что касается

города, который чем-то большим жив (в Екатеринбурге это было прекрас-

но видно: все наши гранитные мостовые, малахитовые крыши, обилие

листового и кованого железа – это все символизировало собой великое

назначение города Екатеринбурга. Это место, где энергия земли встре-

чается с энергией человека, мастер встречается с горой, земля – с под-

110

земельем… Это наш герб. Плавильная печь – это код металлургии, все

понятно), но Березники, как ни говори, – это шахтный город, это связь

с подземельем. Обратите внимание, что Соликамск… первая наша горно-

добывающая промышленность Урала. Видимо, влияние общеуральского

рудокопного дела как-то срабатывает. К тому же Леша как человек доста-

точно чуткий, чувствующий отношение, он понимал, что он там не чужой

человек. И еще одно: что делать, товарищи, в Москве? – Абсолютно нече-

го! Стиль Москвы – это сплошная амбициозность, это там ценится. Боль-

ше того, иногда это, может быть, некрасиво… это потрясающее первое

место внешнего рисунка роли! Этим Леша никогда не обладал.

Е. Ш.: У него же нет ни одного стихотворения, которое как-то было

бы с шахтой связано…

М. Н.: А я не говорю, что он поэт шахтерского труда.

Е. Ш.: Я понимаю это…

Ю. К.: Нет, у Решетова есть шахтерские стихи.

М. Н.: Есть-есть. …но момент удержания и поддержания есть. Он

там работал очень долго. Больше того, это была чисто символическая ра-

бота. Он стоял при весах, где вешают соль (если вспомнить: «соль зем-

ли», «пуд соли съесть» и т. д.). Ты можешь для себя представить – деся-

тилетиями стоять на весах!.. И еще одно. Я была в соляной шахте: магия

невероятная! Магия безумная! Это что-то просто потрясающее! Со стен

соляной шахты на тебя глядят птицы, звери, люди… Это что-то немыс-

лимое! Магия соляной шахты просто удивительна, она человека во как

держит! Бóльших чудес я не видела… Какой там Эрмитаж!

Ю. К.: А почему в Пермь поехал?

М. Н.: В Пермь почему поехал? Ну, он к тому времени ушел из со-

ляной шахты…

Ю. К.: Почему?

М. Н.: Наработался, наверное… Как тебе сказать, я в соляной шах-

те провела часа четыре: это нелегко, она начинает есть, кусать. Эта ра-

бота не больно легкая. Во-первых, в Перми он стал литературным кон-

сультантом. Ему там квартиру дали… А у него, как говорится, бабушка,

мама, дочь покойного брата. Люди, которых надо было как-то обустроить.

Но пермская квартира так и пропала. А вообще, я не знаю, как ему жи-

лось в Перми. У меня такое ощущение, что не очень… В Березниках его

существование было каким-то более естественным, чем в Перми.

Ю. К.: Ну, переходим «на кухню»? Когда все это началось-то?

М. Н.: Что касается Леши Решетова, то познакомил нас Яков Андре-

ев. Яков Андреев был у нас кем-то вроде министра иностранных дел. Все

эти иностранцы, все эти переводы, все эти, так сказать, сербы, словенцы

111

и грузины – это все Яшино дело. Ему это нравилось, он с этой работой

справлялся, у него получалось, хотя, конечно, такой таранный Яшкин ха-

рактер… Но тем не менее это большая работа, и он ее всегда выполнял.