Пугливая (ЛП) - Сен-Жермен Лили. Страница 12

Праздники крайне не милосердны к людям вроде меня, к тем, кто никогда не выбирался из города. Это время нежелательных напоминаний о том, что могло бы быть, время вьючных крыс, приползающих обратно в канализацию, обратно в гнездо, из которого они давно сбежали. Они тащат с собой мужей, жен и толстых младенцев, пахнущих сладким молоком и кремом для подгузников.

Они заезжают на парковку гриль-бара на блестящих арендованных машинах, потому что они сюда прилетели, потому что им пришлось уехать чёрти-куда, чтобы забыть, насколько безрадостно это место. И то, что они с тех пор вспоминают с ностальгией и в розовом цвете — ах, я вырос в таком милом местечке! — просто пустая реальность для тех, кто здесь остался.

На мгновение окунитесь в прошлое и возвращайтесь к своей блестящей новой жизни, но моя жизнь — именно такова. И когда те, кого сюда забросило, те, вместе с кем я выросла, те, кто раньше мне и в подметки не годился, смотрят на меня с пренебрежением, мне требуется вся моя выдержка, чтобы не выцарапать им глаза своими облупленными ногтями.

Говорят, «где посеяли, там и цвети», но зимой здесь всё увядает и умирает. Даже летом у меня зима. Зима не прекращается уже восемь лет. Я давным-давно сбросила лепестки и зарылась под слой снега, душащего это место.

Моя мама была большой поклонницей закона притяжения. У нее были все эти книги, вроде «Секрета» — и DVD, и тетради. Она стала самопровозглашенной фанаткой самоусовершенствования ещё задолго до того, как всё это дерьмо превратилось в тренд. Мама всегда говорила мне, что если сфокусировать на чем-то всё свое внимание, то это обязательно станет реальностью. Я уже, наверное, лет десять фокусируюсь на том, чтобы убраться из Ган-Крика, но ничего не меняется. Однако сила моего намерения очень сильна, потому что, похоже, я притянула к себе как раз то, с чем сегодня совсем не хотела пересекаться.

Пиздец.

Шелли Резерфорд и Чейз Томас. Они в кабинке, относящейся к моей секции, что в самой глубине зала, подальше от окон. Там тише, и столы занимают реже, поэтому я меньше зарабатываю, но, по крайней мере, когда я кого-нибудь обслуживаю, мне не нужно каждый раз смотреть на шоссе.

В выпускном классе Шелли была капитаном группы поддержки; Чейз — полузащитником, уступавшим по своему мастерству только Лео. Шелли всё такая же красивая, загорелая и стройная, но без болезненной худобы. Единственный излишек веса в ее теле — это беременный живот, такой гигантский, что, кажется, будто она разродится прямо в закусочной. Чейз с ней болтает и ласково гладит ее по животу, в то время как три их дочери, которым еще нет и пяти лет, прыгают на сидениях кабинки и разбрасывают повсюду пакетики с сахаром.

Они попадаются мне на глаза каждый раз, когда возвращаются в город, но обычно я лучше прячусь. Обычно, когда эти двое в очередной раз приезжают домой с совершенно новым ребенком, большим арендованным автомобилем и до неприличия огромным бриллиантом у нее на руке, в закусочной больше работников, которые могут забрать себе их стол. Я вижу у нее на животе его ладонь и больше не могу на это смотреть. Что весьма проблематично, поскольку именно в этот момент меня замечает Шелли.

Ее глаза потрясённо распахиваются, а затем в них отражается жалость.

«Да пошла ты на хрен, сучка».

— Кэсси, — отпихнув руку Чейза, произносит она и изображает на своём красивом лице улыбку лично для меня. — Я так рада тебя видеть. Как поживаешь?

Моя лучшая подруга. Теперь она чужой мне человек.

Я улыбаюсь, надеясь, что мята делает своё дело, и мое дыхание не отдаёт рвотой.

— У меня всё хорошо, — вру я, взглянув на Чейза, который надевает свою пластиковую улыбку и машет мне рукой. — У меня, правда, все хорошо.

Прежде чем принять у них заказ, я болтаю с ними о том, о сём. Шелли может с лёгкостью общаться с кем угодно. Она всегда это умела. С детского сада и до окончания школы Шелли была моей лучшей подругой. Если не считать ее ежегодных посещений родственников, мы не разговаривали с ней уже шесть лет с того самого дня, когда она уехала из города, чтобы вслед за Чейзом поступить в колледж, который в своё время выбрали мы с Лео.

— Как твоя мама? — спрашивает Шелли.

— Ей гораздо лучше, — лгу я. — Врачи говорят, что она может очнуться в любой момент.

Шелли бросает взгляд на Чейза. Эти двое думают, что я не замечаю тех незримых слов, которыми они обмениваются, но я знаю о незримых словах всё. Они уверены, что я вру.

Меня спасает раздавшийся с кухни звонок.

— Я сейчас вернусь, — говорю я.

Разглаживая фартук, я подхожу к стойке выдачи и беру кучу тарелок.

Пока я жду, когда повар Эдди положит в тарелки «большой завтрак Даны», ко мне у стойки присоединяется Аманда, дочь владельцев закусочной. Аманда — дипломированная медсестра, на несколько лет моложе моей мамы. Когда ее родители, Дана и Билл, в отъезде или не здоровы, она подменяет их в закусочной. Аманда красивая, у нее рыжие волосы, крупными кудрями струящиеся у нее по спине. На бледном лице немного веснушек и большие, светло-голубые глаза, которые часто задерживаются на моем отчиме, когда он заходит, чтобы забрать меня после смены. Или когда она приезжает к нам домой. Пару раз в неделю она работает сиделкой моей мамы, моет ее, переворачивает, чтобы избежать пролежней, и следит за правильным подбором ее лекарств. Я видела, как мало Дэймон ей платит — по его словам, всё, что он может себе позволить — и уверена, что Аманда делает всё это только потому, что они с моей матерью были близки. Плюс, ей нравится мой отчим. Она всегда умудряется заканчивать свою смену именно тогда, когда он за мной заходит, или завозит к нам домой вещи ближе к обеду.

Полицейский участок находится всего в нескольких сотнях метров от закусочной, что очень удобно для Дэймона. Он часто здесь бывает, намного чаще, чем следует. С назревшей в этом городе проблемой метамфетамина, он со своим помощником Маккалистером должен быть повсюду. Я знаю, где он должен быть, по мнению медсестры Аманды. В её постели. Однако даже в свои зрелые тридцать девять лет она остаётся женщиной с твёрдыми моральными принципами, и мне известно, что ей не хочется вторгаться на территорию моей матери, пока та не покоится под землей. Она терпеливо ждёт. Моя мать находится на грани смерти уже восемь лет.

Никому не хочется прослыть шлюхой, которая спит с мужчиной в то время, как его жена лежит в коме, и за нее дышит машина. Но при этом, никто другой не стал бы так долго ждать. Она вроде как милая и в то же время жалкая.

Она что-то говорит, но я её не слушаю. Вместо этого я составляю в голове список того, что мне нужно купить на ужин в честь Дня Благодарения.

Батат.

Индейку.

Клюквенный соус.

«Как, черт возьми, мне сделать клюквенный соус?».

— Кэсси, — мое планирование праздничного ужина обрывает голос Аманды.

Я возвращаюсь к реальности и, не ответив, поднимаю глаза. Я уже уяснила, что больше всего на свете люди ненавидят неловкое молчание, и если я не поспешу его заполнить, это неминуемо сделает кто-нибудь другой. Она вглядывается мне в лицо; у нее в глазах больше беспокойства, нежели злобы.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Я откашливаюсь и беру со стойки тарелки.

— Я в порядке.

Я изображаю на лице выражение расслабленной суки, спокойно окидываю ее взглядом, и она присматривается ко мне повнимательней.

Так я теперь действую на людей.

— Оке-ей, — произносит она, первой отводя взгляд.

Я снова выиграла. Как всегда. У меня был хороший учитель.

У меня замерзли ноги. Этим утром я не очень тепло оделась, а от выпитого вчера вечером алкоголя у меня раскалывается голова. Я, как могу, дожидаюсь конца смены, размышляя о том, удастся ли Лео поесть индейки на День Благодарения.

Очень сомневаюсь. Это кажется мне несправедливым, даже при том, что он в тюрьме. Однако полагаю, что моей маме праздничный ужин тоже не светит. Она будет питаться через трубку, дышать через трубку, гадить через трубку, и, в итоге, мы уберем все эти трубки, чтобы бедная женщина смогла, наконец, умереть.