Пугливая (ЛП) - Сен-Жермен Лили. Страница 23

Меня охватывает ярость. Я сжимаю кулак и бью им себе по голове так сильно, что на какое-то мгновение у меня из глаз сыплются искры.

«Даже не думай о том, чтобы причинить ей боль», — приказывает мне моя совесть.

Я снова бью себя в мясистую часть виска.

«Никогда больше не показывайся на глаза этой бедной девушке».

Не покажусь. Я буду держаться подальше от Кассандры Карлино, даже если это меня убьет. Даже если мне придется прикончить себя, чтобы мое алчное сердце не попыталось ее заполучить.

Она не станет моим пороком. Моим прощением. Моим искуплением.

Я даю себе эти обещания. Эту ложь, которую не могу признать.

От старых привычек избавиться трудно, а от старых зависимостей — еще трудней. Потому что они, блядь, просто никуда не деваются. Словно мотылек у гребаного огня, я вновь оказываюсь перед холодильником. Дверь распахивается, и я, исходя слюной, ищу свой любимый яд. Когда замечаю упаковку «Будвайзера», у меня загораются глаза, и я уже чувствую на языке вкус чего-то, чего не пробовал почти целый десяток лет. Я лихорадочно хватаю стеклянные бутылки, этот бальзам, который облегчит мои страдания, нечто, что развеет запах Дженнифер, воспоминания о Кэсси, вкус Карен и колодца. Я выставляю на кухонный стол упаковку из шести бутылок и вырываю оттуда одну. Откручивающаяся крышка аккуратно поворачивается у меня в ладони, словно острое лезвие в масле, словно лопата во влажной почве. Это так просто, дзынь, и вот я уже подношу бутылку к губам, в ожидании пены, хмеля и прохладного утешения.

Я взволнован, но в то же время мне страшно. У меня трясутся руки от предвкушения, от осознания того, что будет дальше.

— Лео.

Меня так заворожило зажатое в ладони пиво, что я чуть не умер от инфаркта прямо на кухонном полу в дерьмовом трейлере своей матери. Резко вздрогнув, я проливаю пиво себе на рубашку, на джинсы и на пол — гипнотические чары разрушены. Теперь мне просто стыдно. И липковато. И холодно.

— Ханна.

Она стоит в дверном проеме, отделяющим жилое пространство от спален, с таким видом, будто только что плакала. Обеспокоенный за сестру, затмившую — по крайней мере, на данный момент — моё гадкое пристрастие к спиртному, я ставлю пиво на стол. Потянувшись к ней, я замечаю, что она с полными страха глазами держится за свой растущий живот.

— Что случилось, малявка?

— Я что-то чувствую, — говорит она. — Здесь.

Она берет мою руку и кладет себе на живот. Что-то в животе у моей сестры бьет меня прямо в ладонь, и я, уставившись на нее, одёргиваю руку.

— Видишь? — снова начиная плакать, произносит она. — Что со мной?

Улыбаясь только ради сестры, я снова прикасаюсь к ее животу.

— Ханна, это твой ребенок. Твой ребенок толкается. Он с тобой здоровается.

Я прислоняю ее ладонь к тому месту, где в этот момент ее ребенок проводит, как минимум, боксерский поединок. Она потрясена, и я могу ее понять. В детстве я так много раз слышал эти «Лео, дай мне свою руку». Когда у мамы выдавались хорошие дни. Когда она была беременна Ханной, она брала мою маленькую ручонку, клала ее себе на живот и говорила:

«Лео, твоя сестра передает тебе привет. Ты чувствуешь, как она с тобой здоровается?»

И я всегда поражался тому, как можно любить кого-то ещё до его существования, когда он еще даже не знает об этом мире. Я всегда поражался тому, как моя мать с того момента, как узнавала, что беременна, могла быть такой жестокой, такой доброй, такой влюбленной в своих детей; и вместе с тем так рьяно стремилась всех нас уничтожить.

— Все нормально? — неуверенно спрашивает Ханна, заглядывая мне в глаза в надежде найти там подтверждение.

Я киваю, сглатывая подступивший к горлу ком. Потому что ей четырнадцать. И она моя сестренка. И с ней не должно было этого случиться.

— Поспи немного, малявка, — говорю я, нежно обняв ее за плечи.

— Спасибо, Лео, — отвечает она и уходит.

В этом вся прелесть Ханны — что бы ты ей ни говорил, она с этим соглашается. Я знаю, что она больше не будет переживать. Теперь она, скорее всего, проведет остаток беременности, тыча пальцем себе в живот и здороваясь в ответ.

Я возвращаюсь к пиву. К моему сладкому яду, разрушителю миров. Что бы ни текло по моим венам, оно взывает к молекулам алкоголя, плавающим внутри бутылки с пшеничным напитком, умоляя: «Возвращайтесь ко мне». Меня охватывает сильное отвращение, добивая меня, снова и снова.

«Ты просто жалок».

Я открываю остальные пять бутылок и, перевернув их все вверх дном, безучастно наблюдаю за тем, как пиво, пенясь, выливается в раковину.

Я слышу позади себя какое-то движение и оглядываюсь через плечо. Это Пайк.

— Привет, — говорит он.

Я издаю какой-то гортанный звук. Я бы рад ответить ему «привет», но у меня жжёт глаза, а в горле стоит такой ком, что я не могу говорить, поэтому просто таращусь в раковину. От запаха пива меня мутит.

— Рад, что ты вернулся, — говорит Пайк, подходя ближе. — Ты в порядке?

Я жадно втягиваю в себя воздух. Киваю.

— Ты всегда умел за всеми приглядывать, — говорит Пайк. — Знаешь? У меня никогда так не получалось.

Я напрягаюсь над раковиной. Снова киваю.

ГЛАВА ДВЕННАДЦАТАЯ

Кэсси

Всю пятницу свирепствует буря.

Дэймон вынужден работать весь день, и когда он, наконец, приходит домой, то, даже не поздоровавшись, сразу же исчезает наверху. Я не пытаюсь выяснить, что с ним.

Иногда он любит общество людей, а иногда ему необходимо, чтобы его оставили в покое.

Около одиннадцати я слышу, как он принимает душ и закрывает дверь своей спальни. Как только я понимаю, что он спит, то перепроверяю в доме все замки и ложусь спать.

Меня будит раскат грома. Раскат грома и неистовый лай. Я откидываю одеяло и тянусь за толстым халатом и ботинками, затем натягиваю всё это и спешу вниз.

Открыв заднюю дверь, я жду, что Рокс проскочит мимо меня в дом, но она этого не делает.

— Рокс! — шиплю я. — Эй!

На улице жуткий ветер. Сыпет град, холодные маленькие шарики льда, напоминающие мне о вечере той аварии. Мне надоело всё время об этом думать.

Я слышу наверху какое-то движение, звук открывающейся двери. Дерьмо. Если Дэймон спустится вниз, то разозлится. Он ненавидит эту собаку. Других собак он любит, но эта раньше принадлежала Лео. Болезненное напоминание о том, что случилось с мамой. Но теперь Рокс — моя собака, и её я ни за что не позволю у меня отобрать. У меня больше нет настоящих друзей, кроме Рокс, и думаю, это единственная причина, по которой он разрешает мне её держать.

Я еще несколько раз зову собаку по имени, но она не обращает на меня внимания. Господи. Держась за перила, я выхожу на улицу, и тут рядом вспыхивает свет. Глупая собака.

— Иди сюда! — кричу я ей.

Она даже на меня не смотрит. Замерев на месте, она не сводит глаз с дома. Такое впечатление, будто она лает прямо в окна спален, чтобы привлечь наше внимание.

Я уже на полпути к собаке, когда вдруг чувствую кого-то у себя за спиной. На верхней ступеньке стоит Дэймон.

— Быстро в дом, — рявкает он сквозь шум непогоды.

Проигнорировав его слова, я приближаюсь к Рокс.

— Кэсси! Господи боже.

Он идёт за мной.

— Ей не нравится погода, — говорю я. — Дэймон, она старая и дряхлая.

Он пожимает плечами.

— И что?

— Позволь мне впустить ее в дом.

Он качает головой. Он ее ненавидит.

— Нет.

— В гараж.

Он открывает рот, будто собираясь что-то сказать, но вдруг меняет своё решение.

— На одну ночь, — говорит он. — На одну чертову ночь, а потом я отвезу эту дворнягу обратно на их участок. Она даже не твоя.

Он грозился это сделать бесчисленное количество раз, поэтому я даже не спорю. Никуда он ее не отвезёт. А если и отвезёт, то она вернется ко мне раньше, чем он вырулит на дорогу от дома Лео.