Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж.. Страница 15

Некоторых из этих людей я узнал. Женщину, которая работала в супермаркете, и блондинистую подружку Девушки с Карусели, которую видел на ярмарке. Поразительно, но в тот день ее совершенно не зацепило. И какая-то часть меня — не самая лучшая, впрочем, — подумала, что это немного нечестно. Она не была такой же красивой, как Девушка с Карусели, и уж точно не такой милой. Она тоже размахивала табличкой и вышагивала позади человека, хорошо мне знакомого. Это был отец Мартин. Он скандировал громче всех, а еще держал в руках открытую Библию и декламировал что-то оттуда.

Я остановил велосипед и какое-то время наблюдал за ними. После драки на вечеринке Толстяка Гава папа поговорил со мной, и я чуть больше узнал о том, что происходит в маминой больнице. Но в двенадцать лет все равно трудно осознать всю чудовищную гнусность такого дела, как аборт. Я знал только то, что мама помогала тем женщинам, которые не желали иметь детей. Не думаю, что я хотел знать больше.

Так или иначе, даже будучи ребенком, я чувствовал, что от этих протестов исходит какое-то зло и агрессия. Что-то было в их глазах, в том, как они плевались, крича и размахивая своими табличками, как мечами. Они вопили о любви, но сами были переполнены ненавистью.

Я поскорее поехал домой. Дома было тихо, если не считать отдаленного звука папиной пилы. Мама работала наверху. Я выложил покупки, а рядом с ними сдачу. Мне хотелось поговорить с родителями о том, что я видел, но они оба были заняты. Я бесцельно прошелся по дому и покинул его через заднюю дверь. Тогда-то я и увидел его — рисунок мелом на подъездной дорожке.

Мы тоже рисовали мелом — фигурки, какие-то символы. Когда ты ребенок, любая идея напоминает семена, подхваченные порывом ветра. Некоторые так и не падают на почву и не прорастают — их уносит прочь, о них забывают и никогда не вспоминают снова. Но некоторые все-таки приживаются и пускают корни. Пробивают себе дорогу и множатся.

Рисунки мелом стали именно такой идеей. Все сразу ухватились за нее. Конечно, первым делом мы прямо на детской площадке нарисовали кучу человечков из палочек с гигантскими членами, а также много раз слово «Отьебись!». Но, как только я озвучил идею оставлять с помощью этих рисунков тайные послания друг другу, наши меловые человечки зажили своей жизнью.

У каждого из нас был свой мелок определенного цвета, так что мы всегда могли узнать, кто именно оставил послание. К тому же у каждого рисунка имелось свое значение. Например, меловой человечек на круге означал, что мы встречаемся на игровой площадке. Куча палочек и треугольников — лес. Для магазинов и прочих мест имелись свои символы. Были и тревожные знаки — на случай, если на горизонте маячил Шон Купер и его банда. Признаюсь, для матерных словечек мы тоже придумали символы, так что могли с легкостью зашифровать «Пошел на хуй!» или еще что похуже и написать это на стенах домов тех людей, которые нам не нравились.

Кажется, что в какой-то момент мы здорово увлеклись этим? Да, похоже на то. Но ведь именно так и ведут себя дети. Увлекаются, горят чем-то неделями или даже месяцами, но затем идея тускнеет, становится не такой интересной, ее отбрасывают, и больше они в это никогда не играют.

Я помню, как однажды пошел в «Вулли», чтобы купить еще мелков. За стойкой опять стояла Кудрявая Дама. Она как-то странно посмотрела на меня, и я задумался: уж не решила ли она, что у меня еще одна упаковка мелков в рюкзаке? Но вместо этого она спросила:

— Вам, похоже, нравятся эти мелки. Ты уже третий за сегодня. А я думала, что детям сейчас подавай только «Донки-Конга» и «Пакмэна».^[15]

Послание на дорожке было нарисовано голубым, а значит, его оставил Железный Майки. Меловой человечек рядом с кругом и восклицательный знак — это значило «Срочно!». У меня мелькнула мысль: «Странно, Железный Майки редко зовет меня куда-то». Обычно он первым делом звал Толстяка Гава или Хоппо. Но мне не хотелось весь день болтаться по дому, так что я откинул все сомнения, крикнул, обернувшись к двери, что поеду к Майки, и пошел за велосипедом.

На игровой площадке было пусто. Снова. Это не казалось таким уж странным. Она почти всегда пустовала. Вы наверняка подумали: в Эндерберри ведь полным-полно семей и малышей, которым наверняка пришлись бы по душе качели. Но большинство родителей водили детей на другую площадку — намного дальше.

Если верить Железному Майки, никто не хотел играть на этой площадке, потому что она была проклята. Якобы три года назад на ней нашли мертвую девочку.

— Прямо на карусели лежала. Глотка перерезана, причем так, что у нее чуть башка не оторвалась. А еще ей вспороли живот, и все внутренности вывалились и были похожи на сосиски.

Железный Майки умел рассказывать истории, надо отдать ему должное. И чем кровавее история, тем лучше у него получалось. И все же это были просто истории. Он вечно выдумывал что-то, но даже в его выдумках всегда скрывалась крупица правды.

Однако с этой площадкой определенно было что-то не так. На ней всегда царил полумрак, даже в солнечный день. Конечно, причина заключалась в нависающих над ней деревьях, а не в чем-то сверхъестественном, но я все равно чувствовал странный холодок, когда сидел на карусели. Мне всегда хотелось резко обернуться и посмотреть через плечо, потому что мне казалось, будто за мной кто-то наблюдает. И обычно я старался не ходить туда в одиночку.

Сегодня я толкнул скрипящую калитку, увидел, что Железного Майки еще нет, и сразу почувствовал раздражение. Я прислонил велосипед к забору. Постепенно я начал беспокоиться. Железный Майки никогда не опаздывал. Что-то было не так. А затем я услышал, как у меня за спиной скрипнула калитка. И голос:

— Ну привет, говноед.

Я оглянулся через плечо, и чей-то кулак ударил меня в висок.

Я открыл глаза. Надо мной стоял Шон Купер. Его лицо скрывалось в тени. Я мог различить только его силуэт, но был совершенно уверен, что он улыбается. Очень нехорошо улыбается.

— Избегал нас?

Нас? Я повернул голову влево, а затем вправо. Отсюда, с земли, я смог разглядеть еще две пары грязных «конверсов». Мне не нужно было видеть их лица, чтобы понять: это Дункан и Кит.

Мой висок пульсировал от боли. В горле клокотала паника. Лицо Шона приблизилось к моему. Я почувствовал, как он сграбастал меня за футболку и потянул вверх так, что ткань впилась мне в шею.

— Ты бросил кирпич прямо в мой гребаный глаз, говноед. — Он встряхнул меня. Голова стукнулась об асфальт. — Не слышу, чтобы ты извинялся.

— Мнжа-аль. — Слова были похожи на жидкую глину и не складывались друг с другом. Мне было тяжело дышать.

Шон вздернул меня так высоко, что моя голова оторвалась от земли. Футболка еще сильнее сдавила горло.

— «Мнжаль»? — передразнил он высоким голосом, а затем оглянулся на Дункана и Кита. Теперь я мог их видеть — они стояли, прислонившись к проволочной сетке забора. — Слыхали это? Говноед сказал «мнжаль».

Они усмехнулись.

— Не похоже, чтобы ему действительно было жаль, — сказал Кит.

— Не-а. Звучит так, словно это сказал маленький говноед, — добавил Дункан.

Шон наклонился еще ближе. Я чуял табачную вонь у него изо рта.

— Кажется, тебе не очень жаль, говноед.

— Мне… правда… жаль.

— Не-а. Но ничего. Потому что сейчас тебе действительно будет жаль.

Я почувствовал, как мой мочевой пузырь ослаб. Хорошо, что это был жаркий день и я весь пропотел, потому что если бы в моем теле оказалось достаточно жидкости, она бы просто хлынула мне в штаны.

Шон за шкирку поднял меня на ноги. Я скребнул подошвами кроссовок по асфальту, чтобы не задохнуться. А затем он толкнул меня и я ударился спиной о забор. Голова кружилась так, что я чуть не упал, но он держал меня крепко, и я устоял.

Я в отчаянии оглядел площадку, но на ней никого не было, кроме Шона, его банды и их сверкающих велосипедов BMX, небрежно брошенных на землю возле качелей. Велосипед Шона легко было узнать: ярко-красный, с нарисованным черным черепом на боку. Через дорогу от площадки, на парковке у «Спара»,^[16] стояла одинокая голубая машина. Ни номеров, ни водителя видно не было. Потом я заметил еще кое-что: чью-то фигуру в парке. Я не мог ее как следует разглядеть, но кажется, это был…