За зеркалами - Орлова Вероника. Страница 50

Сколько может мчаться белка в колесе? Столько, сколько оно крутится…или пока она окончательно не выбьется из сил. Пока не упадёт истощённая и опустошённая с разорвавшейся в ошмётки разочарования картиной мира, в которой бег по кругу оказался никчёмным, бесполезным, бессмысленным занятием. Бег по кругу, являвшийся всей её жизнью. Но что ему нравилось в этой схеме: порой только это падение и было способно показать действительно сильных людей. Раскрыть их характер и дух как для окружающих, так и для самого свалившегося. Оно наглядным образом демонстрировало способность одних собраться, встать в полный рост и, тщательно отряхнувшись, наконец, оглянуться вокруг себя, чтобы заметить, что мир гораздо шире, выше и объёмнее их небольшого колеса с такими неудобными, тонкими перекладинами, с которых они постоянно соскальзывали. Впрочем, подобное могут сделать лишь немногие. Большая часть остаётся валяться на своём месте или же, опустив голову и не разгибая спины, уныло шагает к осточертевшему до оскомины в зубах, но такому привычному колесу, прикрывая горечь от разочарования самим собой и осознанием собственной ничтожности привычными, заученными до скрипа действиями. Просто потому что так удобнее. Так легче.

Вилберн Джонсон отвёл взгляд от высокой фигуры молодого хозяина, облачённого в чёрный однобортный приталенный пиджак с тремя блестящими пуговицами и лацканами с заострённым углом. Из-под него выглядывала белая рубашка и черные сужающиеся книзу брюки. Он сухо улыбался в ответ на слова одного из гостей, очередного партнёра по бизнесу. Судя по тому, что мистер Дэй предпочёл переодеться в более официальную одежду вместо своего любимого домашнего костюма, он возлагал определённые надежды на эту встречу, назначенную ещё две недели назад.

Джонсон недовольно шикнул на юную горничную, едва не споткнувшуюся, бокалы, наполненные самым лучшим бурбоном, опасно зазвенели, и Вилберн сделал себе мысленную зарубку серьёзно поговорить с девчонкой. Она прошла мимо него, затаив дыхание, знает, негодница, что именно старик распоряжается штатом прислуги. Хозяин дал своему управляющему карт-бланш во всех вопросах, связанных с домом. Правда, чего до сих пор Джонсон понять не мог, так это единственной установки Кристофера – нанимать работников только из определённого агентства. И в первый раз посетив это место по поручению хозяина, Джонсон едва не получил инфаркт, узнав, что агентство это было социальным и набирало только бывших воспитанников детдомов. Для старого верного управляющего, проведшего всю свою жизнь в доме Дэев, отличавшемся особой чопорностью и повышенными требованиями ко всем, чья нога переступала порог их особняка, подобная информация стала откровенным шоком, не желая укладываться в убеленной сединами голове. Впрочем, человек со временем привыкает ко всему. Вот и Джонсон по истечении долгих дней научился не прятать столовое серебро и драгоценности в сейф, когда к ним приходили устраиваться новые работники. Правда, в этом была и некая заслуга самого Кристофера, который разговаривал с немногочисленной прислугой лишь раз – при приёме на работу. Что он говорил молодым людям, чем запугивал их или, наоборот, поощрял, Джонсон не имел понятия. Только видел, что эти люди выходили из кабинета господина с явным отпечатком страха и настороженности на лицах. Кстати за всё это время управляющий ни одного из них так и не поймал на воровстве.

Всего на мгновение закрыть глаза, позволяя себе насладиться приятной мелодией, играемой оркестром, что-то из современных мотивов. Молодой господин не очень-то и любил музыку. Джонсон тут же одёрнул себя – если только в юности. Он тогда говорил, что она дарит ему тишину, позволяет не слышать шипение. О, управляющий помнил и это самое пресловутое шипение. Помнил, как подбегал к нему ещё такой маленький ребёнок и спрашивал, глядя пристально огромными чёрными глазёнками, обрамлёнными пушистыми ресницами, откуда оно раздаётся. Сколько ни прислушивался тогда Вилберн, так и не понял, о чём именно говорит ребёнок. Несколько раз эти вопросы повторялись, и Джонсон начал беспокоиться за здоровье мальчика, пока однажды не услышал довольный голос хозяйки, сообщившей мужу, что если доктор подтвердит, и мальчик окажется «ущербным», то они отдадут его в приют, так как она не собиралась позориться больным ребёнком. А когда её муж промолчал на это заявление, Джонсон просто пошёл в детскую и взял с Кристофера обещание, что тот никому и никогда, а особенно доктору и матери, не расскажет о том, что слышит, о том, что приходит к нему по ночам страшными звуками.

Мелодичная трель заставила старика вынырнуть из воспоминаний и подойти к двери, взять конверт, протянутый ему пареньком в простенькой одежде и чёрной кепке с коротким козырьком. Она предназначалась Кристоферу Дэю. Приказал мальчонке стоять на пороге до дальнейших распоряжений и, дождавшись, когда хозяин останется один, молча протянул ему письмо. Тот удивлённо вздёрнул бровь, раскрывая конверт, так же молча ознакомился с содержанием письма…и усмехнулся. Долгий взгляд куда-то поверх головы Джонсона, и управляющий вытягивается в струну, стараясь не застонать от боли в спине.

Кристофер оставил его всего лишь на несколько минут. Ровно столько понадобилось, чтобы зайти в свой кабинет и что-то написать в ответ на полученное письмо, а потом вернуться в гостиную к стоявшему на том же месте Джонсону.

- Особые распоряжения, мистер Дэй?

Спросил, пряча уже знакомый конверт в свой большой ладони.

- Нет. Ничего нового, Вилберн, просто отошли это письмо отправителю.

И управляющий едва заметно выдохнул. Его опасения всё же не оправдались, и господину не придётся снова срываться из города по делам. Всё же без него этот огромный особняк напоминал старику больше могилу, чем дом.

***

Я смотрела на аккуратно выведенные буквы внизу моих же и чувствовала, как изнутри поднимается ураганная смесь возмущения и злости. Что вообще о себе возомнил этот Дэй?

Сколько раз я уже прошлась по комнате отеля туда-обратно, думая о том, что, конечно, я могла пойти к этому богатому выскочке с ордером, но его получение заняло бы определённое время. Впрочем, это не значит, что я не позвонила уже в отделение и не попросила подготовить его для меня.

«Ожидаю вас завтра до двух часов дня».

Зажмурилась, пытаясь представить себе напыщенное лицо очередного состоятельного ублюдка с затаившимся в маслянистом взгляде вечным презрением ко всему остальному миру. Я знала десятки таких мужчин и сотни женщин. Ничего не представляющих из себя, смотрящих свысока на окружающих их людей. Ровно с высоты денежного мешка, набитого некогда их предками. Я ощущала их липкие тошнотворные взгляды на себе с самого детства. О, на членов моей семьи они смотреть так не смели. Только с плохо скрываемой злостью, смешанной со жгучей завистью и унизительным заискиванием. Со временем, правда, это выражение стало иным. Исчезла злость, вместо неё появилось выражение триумфа, а зависть сменилась на злорадство и притворную жалость. Когда мама ушла от нас. И сейчас не покидало ощущение, что завтра меня ожидает встреча с подобным ничтожеством, взирающим на мир сквозь золотой блеск монет.

«- Я не хочу, чтобы ты ехала туда одна, - Люк запустил пальцы в густые чёрные волосы и грузно опустился на стул напротив меня, - лучше поеду я. Всё-таки я мужчина.

Еле сдержалась, чтобы не закатить глаза. Ещё в университете подобные заявления злили. Затем, уже работая в следственном отделе, я научилась не обращать внимания на такие высказывания. Тем более, что зачастую ни один из этих мужчин не мог привести и пары аргументов в том, что женщины чем-то хуже них. Но ведь установку в головах и воспитании никто не отменял. И даже если женщина гораздо успешнее, богаче, образованнее мужчины, то она по определению не может быть наравне с потомками Адама. Почему не может? А потому что тогда весь привычный мир покатится к чертям, перевернется с ног на голове и окажется на прямой дороге в саму Преисподнюю.