Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна". Страница 43

Господин Новази, однако, был невнимателен и даже не заметил ее смущения.

— А потом, Птичка, я понял, что угодил в западню. И это заняло у меня очень много времени. Я дозревал очень медленно, пока не осознал, в чем заключалась беда. А до тех пор все было очень плохо.

— Плохо?

— Я привез ее домой. И мне пришлось выкинуть все телефоны, перекрыть окна, выгнать слуг, кроме самых доверенных, и следить за дверями. Я не мог никуда с ней пойти, потому что каждая попытка заканчивалась одинаково — я перехватывал ее недалеко от телефона. В кафе, в гостиницах, в магазинах. Она проявляла большую изобретательность в своих попытках убежать от меня.

Что любят женщины? — думал я. Обычно женщины любят путешествия, украшения и красивую одежду. Но оказалось, что путешествовать мы не можем, появляться где-то на людях нельзя. В доме царила враждебность. Красивые наряды не имели смысла. Говорить нам было не о чем.

Так мы прожили бок о бок несколько месяцев. Днем она закрывалась в своей комнате, а вечером не разговаривала со мной. Я никуда не выходил, не мог — из страха, что пока меня не будет, она убежит. Я превратился в цепную собаку, сторожащую сокровище, которое она не может ни съесть, ни отдать кому-то еще. Это было мучительно, и больше всего — мне самому.

— И между вами не было…?

— Что?

— Вы не пытались?

Птичка отчаянно пыталась сформулировать вопрос, но это ей не удавалось. На самом деле ей хотелось сказать: «Уважаемый господин Новази, не может быть, что сделав все это, вы ни разу не занимались сексом с этой женщиной». Но спросить об этом у него?

— Так вы и она… вы не?

— Нет, этого между нами не было.

Ах, как было это важно услышать! Какой камень упал с души Сезен-Марты! Словно солнце опять засияло, и, если б рядом не было Омара, она запрыгала бы по комнате, щебеча от счастья.

Сквозь эту радость пробился голос, возвращая ее к действительности.

— Был, правда, однажды момент, когда мы чуть не упали в объятия друг друга. Был — и прошел.

Стамбул, 2005.

— Соль?

— Спасибо.

Ужинали они всегда вместе, на этом он сумел настоять. Но, чаще всего, ужин проходил так же молчаливо и холодно.

Мужчина встал и, пройдя несколько шагов, передал женщине соль. Для этого ему пришлось обойти угол стола и сделать несколько лишних движений, хотя это было необязательно. С того места, где она сидела, она и сама могла бы достать солонку. Но ему нравилось формальное соблюдение правил. Огромный стол в полупустой кухне, мерцание приглушенного света, богатая сервировка, дорогие наряды, которые он носил так, словно это были простые джинсы и рубашка, она — как забавную, но нелепую навязанную игрушку, от которой нельзя избавиться, не обидев дарителя.

Оба немолоды и красивы. Он — высокий, крепкий, она — женственная и нежная.

Ужин прошел в молчании. Закончив, оба перешли в салон, где предстояло провести несколько часов перед сном. Женщина взяла книгу и сделала вид, что читает. Хотя она не забывала перелистывать страницы и смотреть в текст, было видно, что мыслями она блуждает где-то далеко. Образы, мелькающие перед ее глазами, отсвечивали на лице то нахмуренными бровями, то мечтательно-ласковой улыбкой, то скрытым смехом в глубине глаз. Так было всегда, он знал эту ее привычку смеяться и радоваться чему-то своему, невидимому снаружи. Но последнее время смех бывал редко, а горечь и грусть — постоянно. Этим молчанием она отгораживалась намного лучше, чем если бы использовала слова или ставила требования. Темно-лиловое платье, так хорошо подчеркивающее фигуру, не делало ее доступнее. Все те дни, что она провела в его доме, он делал попытки сблизиться, но каждый раз натыкался на это тихое «нет».

— Марина!

Вздрогнув, она машинально захлопнула книгу. И вопрос, наконец, вырвался из него. Измученно и враждебно.

— Чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу от тебя?! — Она рассмеялась хрипло и зло. — Ты знаешь, чего.

— Я не могу это сделать.

— Почему?

Она просто отмахнулась. Этот разговор происходил у них уже многократно, и доводы были не интересны обоим. Но он, все же, повторил.

— Ты прекрасно понимаешь, что и сама не сможешь вернуться. Тебе некуда возвращаться. Для них ты мертвая. Как ты объяснишь своему мужу, что провела полгода с другим мужчиной?

— А мне нечего объяснять. Я скажу ему правду.

— Что? Думаешь, он поверит?

— Господи, да когда же ты поймешь? Не важно, поверит он мне или нет, важно, что все мы перестанем врать.

— Ты же не хочешь меня убедить в том, что он один из тех современных мужей, которым все равно, изменяет ли им жена и с кем.

— Нет. Он не из тех современных мужей — если такие вообще бывают. Но дело же не в этом! Представь себе, что женщина, которую ты любишь…

— Женщина, которую я люблю — это ты.

— Хорошо — я. Я умерла бы. Или я бы изменила тебе. Если бы я умерла, разве ты бы не захотел узнать, что я жива, хотя и изменила тебе?

— Нет. Вот этого я совсем бы не хотел. Твой брак сидел у меня поперек горла.

Значит, это тщеславие — подумала она. Если тебе лучше знать, что я мертва… Горло еще раз перехватила судорога. Не время. Если семейная жизнь и научила ее чему-то, то — необходимости контроля в секунды, когда хочется сорваться.

— Когда ты умер…

— Я не умер.

— Тебя не было. Так что для меня ты — умер.

Он промолчал. Странное, непонятное суждение. Что тут ответишь?

— Когда ты умер, — продолжила она, — если бы я узнала, что ты жив, и живешь с кем-то другим и счастлив… я была бы рада узнать это…

Голос ее сорвался, и пришлось заканчивать полушепотом.

— Я понимаю. Ты винишь меня в том, что я ничего не написал. Я действительно виноват, но…

— Ты не понимаешь. Это совершенно несопоставимые вещи. Если человек мертв — то его нельзя вернуть. Он мертв. А если жив — то какая разница — где, с кем? По сравнению с тем, что его вообще нет. Нет нигде.

Ну что тут скажешь? Дурацкая логика — то он, оказывается, умер, то жив. Непонятно, в чем теперь оправдываться.

— Неужели ты думаешь, я могу оставить его в этом кошмаре? — между тем, продолжила Марина. — Я же не оправдаться хочу, а избавить его от этого горя.

— Ты описываешь свои чувства в этой ситуации. Но так ли чувствует он?

— Не знаю. В самом деле — не знаю. Но что должна, то должна… Мне пора спать. — Оборвала она спор.

И, согласно неписаному ритуалу, он довел ее до двери комнаты, как было заведено. Взял ее руку в свою, как обычно, прижал к губам. Она давала ему такую поблажку — за право закрыть на ночь дверь.

Это жалкие крохи, которые она кидает мне, — подумалось ему. Вот, сейчас она опять уйдет. И нет повода задержать хотя бы на минуту. Или есть — повод всегда есть, возможность тоже есть, но последствия… разрушить тот хрупкий мир, который еще остался.

— Тебе совсем не жалко меня? — Спросил он возле двери.

— Мне жалко нас обоих. Но это ложная жалость. Она заведет нас в ловушку, из которой мы уже не выберемся.

— Я надеялся…

— Что?

— Ты скажешь, что любишь меня… помнишь, ты говорила, что я любовь всей твоей жизни?

Это как в низкосортной бульварной книжонке! Боже, что мы делаем, о чем мы говорим? Умереть от смеха можно. Страшно.

— Нет, — чеканя звуки, ответила она, — ты не был любовью моей жизни. Ты был человеком, которого я использовала, чтоб наделать глупостей.

Он зарылся лицом в ее ладонь. Мягкая, нежная, бархатистая, гладкая. Запах — ее сладковато-кислый запах, запах имбиря, корицы и теплой кожи. Тот же, что и раньше. Воспоминание об этом запахе сводило его с ума в первые годы жизни с Алией. Самым неприятным было то, что сам запах вспомнить он не мог, он помнил только то, что у нее был этот особенный, ее запах. И очень часто, уловив первые ноты в букете аромата духов Алии или в цветах, в движении ветра, пытался вспомнить продолжение — и не мог. Может быть, он бы мог думать, если б не запах…

— Ты хоть немного любишь меня?