Заклятые враги (СИ) - Либрем Альма. Страница 237

— Вдруг это тоже какой-то наследник дара? — предположил Са.

Ему хотелось бы отвернуться от Нэмиары. Не следовало так пожирать её взглядом, всматриваться в каждую чёрточку лица, пытаться будто бы вытащить из неё ещё что-то, какие-то странные, непонятные сейчас для него мгновения. Она была настолько идеальной — в его глазах, — что и трава меркла, и небеса казались тусклыми.

— Грета хочет идти на зов, — её взгляд казался мутным, потерянным. — А я знаю, что это не наш бог, что это не наследие. Магия имеет свой привкус — и тут он такой же, но будто бы ещё и запятнанный. Словно кто-то испортил его! Это воровство, следы кражи. Такой вкус был у магии границы, когда она начала застаиваться. Ты никогда не поймёшь, ведь ты полуэльф…

Тэравальду так хотелось коснуться её руки, осторожно утереть единственную слезу, диамантом засверкавшую на щеке! Но от эльфов ему достался только дикий романтизм в воспевании женщины и умение влюбляться — на всю жизнь и множество раз.

— Не смотри на меня так, — разумеется, она заметила этот взгляд — только осталась всё такой же равнодушной, как и прежде. — Я надеюсь, что ты не сделаешь опять такую же глупость, как ранее с принцем. Тогда у тебя ещё было оправдание — никто ведь не знал, что Мастер может так сильно ошибаться. Но теперь у нас нет права на подобные просчёты, ведь ты понимаешь?

Он устало кивнул, будто бы устал что-либо отрицать, и всё ещё пристально смотрел на девушку, словно ждал от неё каких-нибудь ещё слов.

Но Нэмиара вновь замерла, будто бы та берёза, которой она провела столько времени. Взгляд её, теперь потерянный, отдалённый какой-то, и вовсе помутился — и Тэравальд был готов поклясться, что она его не слышит.

Он протянул руку и перехватил её за запястье, но эльфийка только дёрнулась.

…Столько лет Мастер ставил ему Нэмиару в пример, столько лет говорил, что она — истинный пример для подражания, что как только она и вправду оказалась такой, как думал Тэравальд, он не смог сдержать своё пылкое человеческое сердце, зараженное эльфийским идеализмом.

— Это не потому, что ты полукровка, — она вывернулась из его рук и вновь воззрилась на море, разбивавшееся о скалы. — Это потому, что ты трус.

***

Солнце всегда очень рано вставало над островом. Будто бы зная, как сильно его ждут эльфы, оно выбиралось из своего укрытия из туч и гор, поднималось высоко-высоко и замирало на несколько часов, ослепляя любого человека — но не эльфа.

Дарнаэл вдохнул родной — давно уже забытый, впрочем, — воздух и усмехнулся. Наверное, все эльфы, как бы мало их не осталось, любили свой родной дом, рвались к его берегам и стремились вновь ощутить касание морского бриза к своей коже. Но он — даже не Эрри и не Тэл, он один, — ненавидел это место, пожалуй, больше всего на свете.

Ему нравилось искреннее солнце Дарны, яркое и весёлое, освещающее тёплое, ласковое, иногда штормившее, но никогда не обманывавшее море. Ему нравилась мостовая Лэвье, он любил густые леса вокруг элвьентской столицы.

И люди ему тоже были по душе. Они казались открытее, проще; за короткие сорок, семьдесят, сто лет многого не успеешь, но они спешили, постоянно спешили. И только некоторые — те, в ком ещё слишком много осталось от того прошлого, от душ, вырвавшихся на свободу, — умудрялись находить свой покой. Дарнаэл любил слушать бойкую, мчащуюся вперёд дарнийскую музыку, часто останавливался, только-только заслышав грубое, хриплое пение военных — искреннее, с каплями тоски по дому и жажды победы.

Эта эльфийская идеальность его раздражала. Ни одно солнце не кажется красивым, когда тучи не пытаются его скрыть; ни один дождь не приносит облегчения, если он каждый раз одинаковый, такой прямой и тёплый — только чтобы земля могла напитаться влагой. В эльфийском государстве не было и капли честности — тут всё вылизанное, правильное, прекрасное. Если шторм — то без единой капельки солнца на небесах, если радуга — так уж без туч и без дождя, даже если это физически невозможно. Во всём этом не было ни капли искренности — даже привычное любование природой вызывало безмерное раздражение. И все эти острые уши, тонкие черты лиц — они казались Дарнаэлу до горького одинаковыми. Эльфам не хватало уродства — ни того, что будет вызывать отторжение, ни того, что заставит замечать красоту. Впрочем, что ж, он ошибался в этом — у них было много отвратительного и непривлекательного, просто древняя раса умудрилась отобрать это у своей внешности и полным букетом посеять в душах. Браво — лучшего шага от эльфов ждать и не следовало! Пусть лучше на клумбах растут сорняки, а под прекрасным храмом льются потоки холодного, осеннего дождя, чем на идеальных лужайках прогуливаются скрытые предатели — вот только почему-то во многом они, такие чудесные и высокоморальные, были со своим божеством несогласны.

И, признаться, он был рад, что эльфы существовали и до него. Рад, что во всех потоках своих воскрешений он рождался человеком, а не возвращался к своему истинному подобию. Потому что сейчас для Дарнаэла не было ничего противнее, чем вернуться в эльфийскую шкуру.

Он подошёл к краю ущелья — когда-то тут тоже плескалось море, но чары сделали своё дело — и вознесли ещё одну тонкую полосу земли. Сюда прыгали самоубийцы — не эльфийские, разумеется, обыкновенные, если их пускали на Ньевидд, сюда сбрасывали кости умерших недостойных эльфов; достойных, напротив, торжественно обращали пеплом над морем.

Что-то подсказывало Дарнаэлу, что недостойных эта лживая земля вот уж сколько лет не видела.

— Ущелье — замечательное место, чтобы прыгнуть, — послышался за спиной холодный раздражённый голос. — Вот уж не думал, что на рассвете встречу тут своего замечательного предка.

Дарнаэл обернулся, только сейчас заметив, что подошёл уже к самому-самому краю. Ему-то ничего бы не случилось, наверное, бессмертный так просто не погибнет, но одно только присутствие Шэйрана на скале, откуда так часто прыгают всевозможные самоубийцы, совершенно его не радовало.

— Я тут встретил свою любовь и тут умер, — проронил Дар. — В конце концов, имею право пройтись по местам былой славы. Меня куда больше смущает твоё присутствие тут.

— Ну, — хмыкнул Шэйран, — тут родилась моя магия. Судя по тому, как весь этот мир мечтает о скорой моей смерти, возможно, она отчаянно желает тут и умереть.

Он бросил холодный, злой взгляд на ущелье.

— Можно подойти и прыгнуть, — продолжил он. — И надеяться, что я умру быстрее, чем мои кости начнут собираться в кучу. Но, в конце концов, меня не затопили эти твои божественные кровавые рубины. Право слово, для опыта было бы куда полезнее хоть раз и вправду умереть. Да хоть от того меча.

Дарнаэл хмыкнул.

— Ущелье не позволит тебе исцелиться, — протянул он. — Это ведь придумали для убийства и одарённых эльфов тоже. Я просто перерожусь вскоре, но не хочется тратить уникальный шанс научить наследника своего замечательного дара.

— Я не хочу учиться.

— Что за глупость? — фыркнул Дарнаэл. — В тебе плещется такая магия! Ты просто обязан всему этому миру развивать её и становиться сильнее. И что ты сейчас мне заявляешь? Что не желаешь учиться?

— Моя мать ясно продемонстрировала мне, что толку от меня как от волшебника никогда не будет. А ещё, если судить по всему, что я видел, по тому, во что чары обратили Тэллавара, я как-то и не хочу.

— Тебе дарована небесами власть, — Дарнаэл сложил руки на груди. Дарована она была отнюдь не небесами, и он отлично об этом знал, но никогда и не думал, принимая решение насчёт наследования дара, что его драгоценнейший приемник будет так плохо относиться к своим же возможностям. — Воспользуйся ею. В конце концов, ты знаешь, что творится в твоей стране?

Рэй запрокинул голову, всматриваясь в небеса, словно спрашивая, зачем они вообще подарили ему эту силу. Он о ней не просил; в конце концов, с его родителями было бы куда спокойнее прожить безо всякого волшебства — просто не лезть на рожон и не желать устроиться на троне.