Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 253

Эрвин пожал плечами. У него оставались три месяца и неделя, а дальше деньги, в принципе, большого значения не имели. Откуда бы Дэмонра ни брала нелегальную сыворотку, этот секрет она им не оставила, и обижаться на нее было не за что. Она и так подарила ему пять с лишним лет жизни взаймы. А теперь готовилась унести свои тайны или в ссылку, или в могилу — второе вернее.

Эрвин, впрочем, не очень удивился бы, узнав, что ее попытаются освободить силой. Его скорее удивляло, что за прошедшие с момента ареста месяцы никто еще не попробовал это осуществить. По всей вероятности, дело объяснялось тем, что Дэмонра, не считавшая себя виновной, из гордости не стала бы удирать из тюрьмы до суда. Но теперь, когда сделалось ясно, как далеко пойдет Дэм-Вельда в своем стремлении ее устранить, нордэне было самое время пересмотреть эту позицию. Наверняка Магда Карвэн уже пекла хлеб с начинкой из напильника в лучших книжных традициях, а Зондэр Мондум готовилась перевести некоторую сумму на виарские счета калладских друзей.

— Ты задумался. И ты печален, Эрвин.

— Нет.

— Так тебя не вылечили?

— Конечно, нет. Это не лечат, Марита.

— Ну, люди всякое болтают. Я знала еще одного — как ты — тоже такого тихого и грустного. Он к морю уехал и написал потом, что, вроде бы, вылечился.

— И с тех пор лет пять, наверное, уже не пишет? — сначала усмехнулся, а потом подумал Эрвин.

Лицо Мариты дернулось.

— Не пишет. Можно подумать, ты бы стал проститутке писать.

Любопытно, если бы он наплевал на приказ Дэмонры и собственные страхи и все же написал Марине, стала ли бы она тем, кем стала.

— Я не знаю. Но ваш друг, скорее всего, уже мертв. Сыворотка Асвейд имеет обыкновение довольно быстро заканчиваться. К сожалению, море тут мало помогает. Марита, здесь довольно ветрено и становится холодно. При моих обстоятельствах очень небезопасно появляться там, где могут случиться облавы, так что, не обессудьте, до комнат я вас не провожу. Возьмите это на первое время. Я… постараюсь устроить вас в больницу.

Ассигнации чуть дрожали на ветру. Марита поднесла к ним пальцы, но тут же отдернула, словно обожглась.

— Я не хочу умирать в богадельне, Эрвин. Я вообще не очень хочу умирать — мне нет тридцати, представляешь? — но умирать там — совсем не хочу.

— В больницу, а не в лечебницу для безнадежных.

— Негражданку? С сифилисом? В больницу? Это же смешно.

Это смешным как раз не было. Это было очень страшно.

— Я сделаю все, что смогу. Я вам обещаю.

Марита задумчиво помолчала, потом негромко сказала:

— Я бы пообещала, что однажды отплачу тебе добром, но — уж извини — рассчитаться я с тобой смогу только на том свете, угольками да кипящим маслом.

— Что за странная мысль…

— Вполне себе простая мысль, очень даже доступная. Я проститутка, ты убивал. В раю нам обоим делать нечего. Но, если у меня будет такая возможность, я попрошу Создателя не за себя, а за тебя.

Эрвин мрачно подумал, что, если Создатель есть, просить его ей ни о чем не придется. Марита быстро свернула ассигнации в трубочку и засунула куда-то под шаль.

— Я вообще в сказки уже мало верю. Но, если что, остановлюсь в комнатах Виссэ, которые на Литейном. Там не задают лишних вопросов. Заходить не предлагаю — тебе там делать нечего — но…

— Я вас понял, Марита. Как только что-то выяснится, я вас найду.

Марита, напоследок осенив его знамением, ушла в холодное золото, а Эрвин все сидел на скамейке с таким чувством, будто весь мир собран из битого стекла. Чего ни коснись — порежешься.

«Хорошо жить в стране ура-патриотов. Куда ни плюнь, попадешь в герб. И хорошо, что у моих предков не имелось ни на грош фантазии…»

Эдельвейс представил, что случилось бы, вздумай он в таком состоянии прогуляться по имперским лебедям. От этой вполне идиотской мысли ему захотелось смеяться. Конечно, это был бред.

Винтергольд шел, старательно наступая только на белые плиты пола. Другого способа сохранить прямую траекторию он не видел. Рука горела до сих пор, хотя меч вроде бы остался в зале суда, в ушах шумело, как будто он нырнул на глубину, и временами накатывало ощущение, что это не он продвигается вперед, а само пространство наступает на него, относя окружающие предметы куда-то за спину.

Коловращение черных и белых клеток под ногами скоро бы закончилось. Краем глаза Эдельвейс увидел то, что искал: приоткрытую дверь в уборную. Оставалось только повернуться, не свалившись, и спрятаться за ней от десятка доброхотов, вознамерившихся оказать ему помощь.

«Еще два метра, запереться, и можно начинать орать. Дыши. Спокойно. Не разжимай зубы».

Эдельвейсу каким-то чудом удалось выполнить по-военному четкий поворот — видимо, сработали рефлексы — и не вписаться в дверной косяк. Кафель в уборной уже не был черно-белым и истинно калладским — хоть на это мозгов у архитектора хватило. Винтергольд добрался до умывальника, стараясь не смотреть перед собой — ему совершенно не хотелось видеть то, что показало бы зеркало на стене — резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и здоровой рукой попытался открыть холодную воду. Ручка крана дважды повернулась, но ничего не произошло.

«Извечное калладское разгильдяйство. Хоть штрафуй, хоть вешай», — почти без эмоций подумал он — как вдруг его сильно качнуло. Пытаясь удержать равновесие, Эдельвейс по привычке схватился за бортик раковины правой рукой. У него аж искры из глаз посыпались. Падая, он налетел подбородком на этот самый бортик, а потом свет ярко сверкнул и померк.

В себя Эдельвейс пришел уже в больничной палате — это он понял по характерному запаху лекарств еще до того, как открыл глаза. В не зашторенное окно падали красноватые лучи. Значит, горела заря, неизвестно только, утренняя или вечерняя. Винтергольд обвел помещение взглядом — в голове все еще несколько мутилось — и наткнулся на хмурое лицо их семейного врача, Фрэнсиса Майлза.

— Здравствуйте, Френсис. Почему я не дома?

— Добрый вечер, мессир Винтергольд. Вы в госпитале Герхарда Гэссэна, — невозмутимо ответил тот. — Мы не посчитали целесообразным перевозить вас в таком состоянии.

«Они кололи мне что-нибудь?» — хотел спросить Эдельвейс, но удержался. Страх перед врачами был одним из многих страхов, которые он более-менее удачно прятал от окружающих. Вместо этого Винтергольд поглядел на свою руку и увидел свежие повязки. Поморщился. «Если они хотели занести мне какую-нибудь заразу, они успели», — механически подумал он. Ломило челюсть, а руки он просто не чувствовал.

Фрэнсис поглядел на часы.

— Ваш отец настаивал, чтобы я сопроводил вас домой уже сегодня и оказал квалифицированную помощь. Но, принимая во внимание ваше состояние, я бы не стал настаивать на немедленном переезде.

Врач явно намекал, что отец жаждет поговорить по душам на предмет сегодняшних его поступков. К счастью, Эдельвейсу было уже не семь и даже не семнадцать. Впрочем, он даже не побоялся бы объяснить родителю свое поведение, если бы только сам его понимал.

«Там стояла женщина. Она звала на помощь».

Эдельвейс напрягал память, пытаясь вспомнить, что же все-таки подхватило его как шквал ветра и заставило слететь вниз, делать то, чего он не собирался делать. Может, и хотел, но не собирался. Уж точно не таким образом. Но в голове стоял туман. По всей видимости, над ним поработал высококлассный маг. К счастью, он всегда мог попросить Феликса проверить Мглу.

Вопрос, сожалел он или нет, являлся сугубо гипотетическим. Сожаления — равно как и их отсутствие — не меняли реальности. А в реальности папенька, к гадалке не ходи, орал бы очень долго и громко.

Но даже это было лучше, чем одетые в белое улыбчивые люди со шприцами в руках.

— Я хочу уехать домой.

— Но…

— Немедленно.

— В вашем состоянии…

— Люди не умирают от ожога руки в любом состоянии. Если, конечно, рану своевременно дезинфицируют.

— Могу вас заверить, это более чем достойное заведение.