Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 288

При упоминании «Песни северного ветра» бледное личико стало совсем уж тусклым.

— Безграмотная нимфоманка, — припечатал он.

— Я? — опешила Кримхильдда.

— Автор, — ответил вероятностник после неприлично долгой паузы.

Может, конечно, слово вспоминал, но Агнесса все равно хихикнула в воротник и тут же закашлялась.

— Она ошибку три раза сделала, — грамотная речь Имлада сбилась. Он говорил на морхэнн преувеличенно правильно, как и всякий хорошо вышколенный иностранец, но, волнуясь, путал падежи и переставлял слова местами. — Рагнеда не нордэна есть, она купеческая дочка и северные корни только по матери имеет. На Архипелаге не жила и в Храм над морем не ходила — это первое есть. Второе есть то, что ни один жрец на островах их бы тайно не обвенчал — потому что у нас нет венчания, нет жрецов и даже брак есть совсем другое, что у вас. Третья глупость есть то, что оставить веру — преступление, за которое наказывают.

Агнесса навострила уши. Северяне и впрямь мало походили на религиозных фанатиков, но, как говорили, относились к своим богам серьезно. А тут выяснялось, что отречься от них — небольшая беда.

— Не преступление? — к счастью, Кримхильда тоже удивилось, и заинтригованной Агнессе голос подавать не пришлось. Да она и не была уверена, что сможет издать что-то, кроме хрипа — горло жгло как огнем. Девушка хлебала теплую воду, чтобы хоть как-то притупить боль.

— Преступление — наказуемое действие есть, которое человек над другими людьми совершает. Люди придумали идею преступлений, когда договаривались, как им жить всем вместе удобно. За преступления человека судят, наказывают и прощают люди, потому что людские законы написаны есть и они простые. То, что перед людьми — преступление, то, что перед миром — грех. Отречься от веры — не преступление, а грех, и наша власть никак не участвует в отношениях нас и богов. Мир наказывает или прощает сам.

— Значит, Рагнеду наказал сам мир? — с придыханием поинтересовалась Кримхильда.

Имлад удивленно посмотрел на нее.

— Нет, конечно. Рагнеда не верила в богов никогда. Во всей этой истории действовали только люди и их преступления. Боги не вмешиваются в грязь.

— Но мадам Аннабель писала, что на Архипелаге очень жестко относятся к бракам с иноверцами — неужели это неправда?

— Это чушь псовая, так у вас говорят? На Архипелаге никак не относятся к бракам с иноверцами, я же говорил. У нас просто не заключается таких браков.

— Вообще? — опешила Кримхильда.

— То есть совершенно.

— Но… но как же быть? — пролепетало несостоявшееся семейное счастье Имлада. — Это ужасно, ужасно жестоко!

— Нет ничего жестокого в том, что мы свободны выбирать, — пожал плечами Имлад. — Те, кто женятся на иноверцах, не живут на Архипелаге. Те, кто живут на Архипелаге, не женятся на иноверцах. Все просто, как арифметика.

— И нельзя привезти жену или мужа с континента?

— Нет. Но некоторым из нас можно остаться на континенте.

— Некоторым?

— Некоторым, — предельно холодно повторил Имлад. По комнате как зимним ветром повеяло. Даже словоохотливая Кримхильда растеряла желание продолжать разговор, пробормотала «А, вот как…» и отвернулась, делая вид, что ищет что-то в бумагах. Агнесса прикрыла глаза. Ее потряхивало. Девушка поднесла руку ко лбу и тут же отдернула. Не требовалось термометра, чтобы понять: у нее жар. Лоб и щеки горели так, что, наверное, о них можно было обжечься. Речи о том, чтобы и дальше оставаться на работе, идти не могло, к тому же на нее уже начали косо посматривать, как она ни забивалась поглубже в угол. Фикус, за которым она пряталась, представлял не лучшее укрытие. В довершение всех бед, Агнесса снова закашлялась.

Имлад Иссэн, едва взглянув на нее, безапелляционно заявил:

— Пока это простуда, но, если домой не пойдете, будет пневмония. Умрете в цвете лет, похоронят красивой.

Агнесса, знавшая нескольких вероятностников-аспирантов и одного приват-доцента, понимала, что у них такая нечеловеческая манера шутить, но все равно испугалась.

— Умру? — стукнув зубами, спросила она. — Совсем?

— Нет, на семь восьмых, — отшутился Имлад. Что сказать, как и большинство нордэнов, он был начисто лишен чувства такта или жалости.

Агнесса прижала ко рту платок и всхлипнула. Залетный аспирант нахмурился.

— Простите, госпожа Агнесса! Я только имел в виду, что вам следует немедленно идти домой, вы разболеетесь совсем, а на носу октябрь есть, — Имлад опять сбился со своего идеального книжного морхэнн. — Я бы вас проводить мочь. Мог бы.

Как ни плохо чувствовала себя Агнесса, она прыснула. Что ни говори, а у нордэнов был совершенно очаровательный акцент. При таком раскатистом рычании и звонких гласных почти любая фраза в их устах напоминала немедленный вызов на дуэль. Она бы послушала, как на Архипелаге объясняются в любви. Хотя не удивилась бы, если бы выяснилось, что никакой любви на Архипелаге нет, а есть документально подтвержденный и проставленный в метрику в виде штампа долг перед своей землей.

— Агнесса есть очень больная. Я сопровожу, — буркнул Имлад, и к кому конкретно не обращаясь. — Я возьму вашу сумочку и, пожалуйста, накиньте мое пальто.

Пальто самой Агнессы, конечно, находилось не в лучшем состоянии, но на улице было не больше двенадцати градусов. Даже джентльмен и северянин там замерз бы за пять минут.

— Я не…

— Хорошо, накиньте мое пальто без «пожалуйста». Это не просьба есть. Пойдемте в холл, извозчика ждать там будем. Господин Мейер, будьте любезны, скажите старосте второй академической группы, что семинар переносится на завтра есть, задание вывесят на кафедре. Спасибо.

Агнесса, накидывая теплое шерстяное пальто с необыкновенно приятной на ощупь подкладкой, могла бы сказать, что ее бюджет в лучшем случае позволит ей сесть на омнибус, но, глядя в ледяные глаза Имлада, сочла правильным помолчать. Скорее всего, в ответ она услышала бы, что предложение взять извозчика — тоже не просьба есть. В глубине души она даже радовалась такому обороту событий. Приличная барышне кромность — скромностью, а этот нордэн действительно мог играючи разрешить ее проблемы. Не сказать, что Агнесса так уж любила северян — северяне и сами друг друга не всегда терпели, что говорить об остальных калладцах — но отказываться от бескорыстной помощи было глупо, а подозревать в ней корысть — еще глупее. Она молча последовала за Имладом, стараясь глубоко не дышать. Горло болело нещадно.

Пролетку нордэн поймал быстро — благо, они всегда крутились неподалеку от академии, готовясь развозить золотую молодежь с лекций в игорные дома. Едва Агнесса оказалась на мягком сидении, за плотными шторами, отрезавшими ее от слишком яркого дневного света, она решила, что почти попала в рай. Имлад, как хорошо воспитанный молодой человек, не то чтобы забился в противоположный угол, но уселся на умеренном расстоянии и попросил Агнессу назвать адрес.

— Гончарная, дом восемь. Литейный, — пробормотала она. Имлад разборчиво повторил для извозчика, и мир плавно закачался на рессорах.

Ездить по этому маршруту на пролетке Агнессе ни разу не доводилось, но на конке с пересадками она доезжала за час, и еще минут десять шла через пустырь и переулки Литейного. Это был плохой район, и общественного транспорта там, конечно, не ходило. Так или иначе, в запасе у Агнессы имелось никак не менее получаса тепла и относительного покоя. Перед тем, как закрыть глаза и уснуть, она все же рискнула задать вопрос, необыкновенно интриговавший ее последние четверть часа:

— Имлад, а вам обязательно придется вернуться, да?

— На кафедру? Да нет, не волнуйтесь.

— На Архипелаг.

Нордэн несколько секунд молчал, не враждебно, а как-то отстраненно.

— Что же вы все такие любопытные… Вы-то, госпожа Агнесса, надеюсь, не грезите нашими заснеженными елками?

— Нет. Мне даже в столице прохладно. Дедушка родом из Виарэ. А я даже моря не видела, но очень по нему скучаю.

— Ясно. Вы, наверное, знаете, что на Архипелаге мальчиков рождается значительно меньше, чем девочек.