À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ) - Крам Марк. Страница 10

Что за писатель, не способный писать? Насмешка над искусством. Плевок в сторону великих мастеров.

Но я писал и то были короткие записки, словно вырванные из дневника увлеченного натуролога или поклонника творчества Мопассана…

Я часто любил гулять вечером и до поздней ночи. Это помогало мне думать.

Люблю вечер за его недосказанность, за его тайну, которую претворяет ночь. За имманентную красоту. Люблю ночь за тот свет, что она дарит. Шепот, который невозможно услышать пробудившимся шумным днем. Мистерии ее, касающиеся всего вокруг, от пыльной травинки до пролитой капли невинной слезы, сверкающей на листьях подлунного цветка, и кажется тебе будто ты ступаешь по дороге вымощенной горой самоцветов… Мир оживает, но ты, неотделимый от него, несчастный глупец, не исчезаешь в его славном сиянии, он не растворяет тебя, но дает заполнить собою полностью. Льется водопадом, но не поглощает. Даже несчастье выглядит совсем иным в этом свете, пронизывающем тебя насквозь, как он пронизывает камень, словно нет больше преград или различий. Я люблю ночь… Ты налитый колос, одинокий, под открытым ночным небом, ласкаемый прохладным воздухом, впитываешь в себя без остатка все его дары. Мир смеется. И твой раскаянный плач — это смех пробудившегося ребенка…

Чувствуешь ночь у себя в ладонях? Как страстная первая любовь, незабываемая ностальгия. Тяготы бренности и невзгоды судьбы спадают с плеч, и каждый раз надеешься что утро не наступит — не разлучит тебя с твоей возлюбленной, которой верен, которую ждешь как прихода весны или лета. И с наступлением ночи ты познаешь ее новой. Удивляешься будто впервые — смотри! — луна надела новое платье, прикрывая свою хрупкую наготу легким облаком. Твои слезы не душат так крепко, и мрачные думы и чувства — все едино перед этой ночью восторгов и разочарований, страданий, любви и надежд. Она будет длиться вечно, владеть тобой и вести как заблудшего путника в лесу. Хотел бы в это верить…

***

— Господь Всемилостивый, обитающий в высотах! Дай обрести душе покой в местах святых и чистых, лучащихся сиянием, подобным небосводу…

Я стоял на кладбище поодаль от всех остальных, продрогший от холода, закутавшись в пальто. Ненавижу подобного рода представления. Толпа собралась возле гроба, чтобы прочесть над усопшим последние молитвы. Кажется в их числе был и тот странноватый мужчина, Джулиано Мёрц. Не знаю каким образом он был знаком с покойным — это и не важно.

На фоне густых тяжелых предгрозовых туч в небе летели вороны. Я опустился на корточки и прикоснулся к сырой земле. Затем выпрямился и оглядел ряды надтреснутых могильных плит, торчавших из серой травы, как каменные книги с историями судеб тех, кто под ними похоронен.

Аделаида была в числе прочих скорбящих, наряженная в черное элегантное платье, подчеркивающее ее стройную фигуру. Слезы блестели на ее милых бледных щеках. Боже, даже в этом похоронном наряде она выглядела просто неотразимо и вызывала во мне бурю чувств — смесь ужаса и восторга. Среди этих бесчисленных руин она была богиней смерти, Гекатой. Почему я испытываю к ней такое влечение? Что ведет меня к ней и пугает так, что мурашки пробегают по коже? Это магическое состояние неясности — оно тревожит дух. Хвост ветра застрял в волосах и слабо трепал их, лапками отталкиваясь от лица, чтобы расправив крылья полететь дальше.

— Скажу я Богу: Ты — защита моя и оплот мой, Всесильный мой, на Которого я полагаюсь! Ибо Он спасет тебя от западни, от губительного мора. Крылом Своим прикроет Он тебя, под крыльями Его ты приютишься, щитом и кольчугой будет для тебя Его истина. Не будешь бояться ни страхов ночных, ни стрелы, летящей днем, ни мора, который во мраке ходит, ни гибели, свирепствующей в полдень…

Вороны отвратительно громко закаркали в мрачных небесах, перекрывая молитвенные вопли священника. Это звучало словно… жуткий сардонический хохот. Тогда я приблизился к молчаливой процессии, чтобы узнать кого это из знатных господ хоронят.

Белые розы обрамляли деревянный трухлявый гроб. Какое странное сочетание: выглядит так, будто его только что откопали спустя тысячелетия, только чтобы посыпать мертвыми цветами. Но кто же в нем находится?

На истершимся могильном камне насмешливо зияла надпись: «Это тот свет который ты искал Томас?». Томас? Мое имя при крещении.

Крышка гроба со скрипами открылась. Внутри лежал человек. Можно было решить, что он спит мирным сном, если бы не выражение его лица, свидетельствующее об обратном. Это было мое тело, мое лицо только с некоторыми изменениями. Кудри соломенных волос превратились в грязные седые корни дерева, кожа вздулась и полуразложилась, губы иссохли и утратили цвет, а серые щеки впали — это был мертвец, но некоторые черты сохранились от меня прошлого.

Отяжелевшие веки мертвеца резко распахнулись, открывая безобразно-белые зрачки, внутри которых отражался мутный туман. Он дернулся из гроба, попытался встать со стоном. Судорожными движениями извиваясь между стенками досок, корчился, будто в огне. Зрелище выглядело ужасающее и я не мог сдвинуться с места, оторвать от него взор, превратившись в одну из этих неподвижных мраморных статуй плачущих ангелов.

— Боже, Ты видишь нашу скорбь из-за того, что внезапная смерть унесла из жизни нашего брата Томаса! — продолжал священник. — Яви Своё безграничное милосердие и прими его в Свою славу! Через Христа, Господа нашего! Аминь!

Парочка крепких рослых мужчин взяли гроб с разных сторон и поместили его в землю, на глубину шести футов, в то время как оживший покойный активно рвался наружу и безмолвными криками сотрясал холодный воздух. Никто его не слышал.

В земле образовались чьи-то корявые когтистые руки с облезшей кожей, которые тянулись к нему, желая утащить вниз. Как он сопротивлялся — черты лица исказил неподдельный страх. И я лишился дара речи, со странным любопытством наблюдая за его попытками бегства, когда вот уже десятки мерзких уродливых рук, проломив доски, лапали его худое тело, сжимали его плечи и нагло путешествовали по его лицу. По моему лицу.

Он хотел что-то сказать, в этот самый краткий миг мне почудилось как его выпуклые белые зрачки остановились на мне. Ледяная усмешка тронула губы, а затем труп скрылся под землю. Все вокруг начало трястись, кладбище пронзил истошный женский крик, я обернулся и увидел посреди могильных крестов Аду с перерезанным горлом, вокруг которой летали черные вороны… Не знаю чей-то это был страшный вопль — мой или ее, но после этого шума я внезапно пробудился на кровати…

Это был всего-лишь сон. Чертов сон, в котором все выглядело реальным. Неужели я так боюсь смерти?

***

И мне ничего не оставалось делать кроме как совершать все эти пустые, монотонные и ненужные действия, словно созданный исполнять предначертанное чьей-то больной извращенной воли. Я уже не спрашивал себя: зачем это? Уже не задавал вопросов, не искал смысла, человеческое как-то внезапно утратило ценность в безмозглом поглощении и гонке по дороге к славе — бульвар, вымощенный испражнениями. Кто первым дойдет до конца получит корону и звание тошнотворной выскочки.

Он создал меня таким же как и все они… он создал меня таким же… ненавистным к миру.

***

Помню однажды, когда горе и отчаяние стали вдруг невыносимы, подавленный в стенах, Аделаида взяла меня за руку и плавной поступью, как весталка, повела в лес. Мы целый час смотрели на то, как вечереет небо в закатных превращениях, словно в природном горниле жизнь воплощается в главный алхимический символ. Как оно розовеет, устало сбрасывая с себя краски дня — блистательный Феб лениво клонится к закату и медленно сгорает в собственном огне. Все это время Ада не проронила ни слова. Не сводила больших изумленных глаз с небес, по-прежнему держа меня за руку. И я не говорил ничего, не спрашивал, не нарушал тишины, словно понимал, что эта тишина и то небо единственно важное, что связывало нас сейчас вместе.

Зла не существовало в этом мире. Тоска, печаль, уныние, ненависть и гордость, коварство, клевета и ложь, лицемерие, жестокость, вожделение, злоба, алчность, страсть, грех — эти слова были вычеркнуты из списка, они словно потеряли власть, стали вдруг поддельными, и больше не довлели над природой, не могли оказывать влияния на сердце или душу. В славном сиянии лучей заходящего солнца они обратились в ничтожный прах, но мы продолжали жить. Мы не исчезли вместе с ними. Какая это была невыразимая радость.