À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ) - Крам Марк. Страница 8

— Эта музыка звучала у меня в голове, когда мы были в том лесу, — решился признаться я наконец.

— Что? — спросила Аделаида, удивленно захлопав ресницами.

— Там в баре ты спросила… правда ли то, что я исполняю на сцене и, в общем, ну…

Я не успел договорить. Мы остановились у дорожки, ведущей к ее белому двухэтажному дому, который сразу заставил меня обратить на него внимание.

— А я думал вам пилигримам достаточно разбить палатки и разжечь костер, — кивнул я в сторону ее дома.

— О, нет, в этом плане я люблю комфорт и уют, — улыбнувшись, ответила она. — Ну, мне пора, — Ада замешкалась и тут я воспользовался ситуацией, не дав ей опомниться, страстно приник к ее губам. Мы поцеловались…

Аделаида хлестко ударила меня по щеке. Да так что все мысли вылетели у меня из головы. Ох, не так все должно было произойти, совсем не так. Было холодно и больно. Мы выясняли почему она так поступила, стоя в двух шагах от ее дома. А потом она встала на цыпочки и уже сама с напором впилась мне в губы так, что у меня округлились глаза от изумления. Она вечно любит проворачивать подобные штучки, приводящие меня в замешательство и растерянный вид. Но вместе с удивлением, точнее на смену ему, пришло осознание некой истины. Я почувствовал ее губы и с этим окончательно потерял рассудок…

Эти вещие девичьи губы, прикоснувшись к которым ты узнаешь, как умрешь. Как тебя встретит смерть: в сером плаще и с повязкой в руках, чтобы завязать твои глаза, ибо там, куда ты идешь, легко можно ослепнуть. Я боюсь лишь, что больше не вернусь к тебе и вкус твоих губ — это все, что мне останется от тебя. Напоминание будет подобно адскому хлысту, стегающему чувствительную плоть мученика. Образ твой будет врываться в кошмарах от того, что я сделал неправильный выбор, когда приходило время выбирать. И вкус твоих мягких губ, ставших мне когда-то спасением, в конечном итоге, в дурмане обернется самым жестоким проклятием для того кто их заслужил, и, видимо, послужит ему верной гибелью. Таково было пророчество, увиденное мной с нашим первым долгим поцелуем… ну хорошо, вторым. Первый получился, судя по всему, не очень удачным.

***

Мы лежали на кровати в ее маленькой спальне. Через опущенные шторы пробивался лунный свет, растекаясь по полу бесформенным белым пятном.

— Ну ладно, хватит, — сказала она, поворачиваясь на бок, ко мне лицом.

— О чем ты?

— Я знаю, что ты можешь быть серьезным, я видела тебя в баре.

У меня невольно вырвался смешок, отчего сам не пойму.

— Давай.

— Чего?

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросила она настойчиво.

— Ну, хорошо. Тут нужно собраться и вспомнить что-нибудь… но я этого не хочу.

— Да ладно, — не уступала Ада, — расскажи. Я же тебя не к убийству склоняю.

— Лучше бы к убийству, — мрачно пошутил я.

— Тейт, — сказала она, и я узнал этот мягкий, но одновременно угрожающий тон в ее голосе.

— Вспомнил кое-что, — сдался наконец. Я вздохнул и уставился в потолок. — Ладно… помню, как в детстве гордился тем, что смотрю фильм ужасов один в темноте. В одной напряженной сцене дверь в мою спальню скрипнула, и я напугался так, что потом заикался целый год. Оказалось, что это был пьяный отчим — ввалился в мою комнату, перепутал ее с уборной. Уж я его своим истошным криком мигом заставил протрезветь. Я тогда думал, что он меня просто убьет. Но он развернулся и ушел. Наверное, был в шоке.

— Да, и это конечно научило тебя закрывать за собой двери на замок, — улыбнулась Ада.

— Это меня отучило смотреть фильмы ужасов в кромешной темноте.

Она засмеялась.

— Меня никогда не пугало то, что происходит на телеэкране, — сказала она. — Я всегда знала, что это не по-настоящему. Не могла отделаться от мысли, что они просто играют роли. Как в театре.

— Просто к тебе никогда не врывался в комнату пьяный отчим. Это всегда было оскароносное представление. Он отыгрывал свою роль мастерски.

— Видишь, это не так уж и сложно рассказывать о себе.

— Ты что? В голове у себя я прошел целый ряд испытаний с огненными кольцами и большими раскачивающимися лезвиями!

— Значит воображаешь из себя Индиана Джонса?

— Это в каком из своих фильмов он так делал?

— Во всех.

— Не завидная у него участь. Наверное, поэтому я отказался быть археологом, — пошутил я, — боялся, что придется бегать по горам и удирать от аборигенов, которые пытаются тебя сожрать.

— А жаль, — нарочито печально вздохнула Ада, — мир потерял великого археолога в твоем лице. — улыбка исчезла с ее губ. — ты можешь ответить на один вопрос? Только честно.

— Задавай.

— Ты бы провел всю жизнь, предаваясь всевозможным порокам?

— Что? — я рассмеялся, думая, что это очередной ее специфический юмор, но по ее серьезному лицу и интонации было трудно это понять. — Что ты имеешь в виду?

— Если бы тебе выпал шанс провести всю жизнь в удовольствиях, познать все виды наслаждений, но при этом пожертвовать своей душой — она становилась бы безобразной, разлагалась как живая плоть. Готов ли ты лишиться раскаяния и принять соблазны мира? Ты принял бы такую участь?

— Это как у Дориана Грея что ли?

— Можно сказать и так, — сухо отозвалась она.

— Я и так испорчен, Ада, — ухмыльнулся в ответ.

— Не правда, — сказала Аделаида. — По крайней мере, не настолько сильно. Ты хороший, Тейт, только очень любишь говорить про себя плохое. Таков уж у тебя своеобразный нрав.

— Вот как? — пристально глядя на нее из темноты, прищурился. — Ты так хорошо меня знаешь?

— Иногда достаточно провести с человеком один вечер, чтобы понять каков он внутри.

— И каков же я?

— Ты странный, но это не делает тебя ужасающим и злым. Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос.

Я нахмурился и покачал головой.

— В однообразии есть что-то угнетающее, — протянул задумчиво и с ноткой удовольствия в голосе, она внимательно слушала. — В запретном существует некий интимный момент, пускай даже оно сулит погибель, но не от того ли оно выглядит таким заманчивым и привлекательным в наших глазах? Нам хочется не быть рабами собственных переживаний, но извлечь из них все прелести жизни до капли. Человек не может испытывать одно и то же чувство постоянно, оно, как и все в этом мире, подвержено изменениям, быстро теряет свою красоту и в конечном итоге становится противным, вызывает ненависть и отторжение. Поэтому в добродетели нет ничего благородного. Это лицемерие и иллюзия, которой необходимо было родиться в обществе…

— Не пытайся играть в скептика, — сказала Ада, ткнув меня локтем в бок. — Говори как считаешь ты.

— Да не знаю я, правда, — воскликнул в отчаянии. — Ты бы сама что выбрала?

— Конечно же порок! — без колебаний отозвалась она.

Я громко усмехнулся, но Ада поспешила оправдаться.

— Конечно я пошутила. Лучше сохранить себя.

— Так, и что теперь из этого считать правдой?

— А это, мистер, выбирать вам, — загадочно улыбнулась девушка. — Теперь расскажи с кем встречался ты. — неожиданно спросила она.

— Что?

— В кого ты был влюблен?

— Как быстро вы меняете темы, мисс.

— Что? Не успеваешь? — с вызовом бросила она мне.

— Напротив, считаю, что мы слишком долго заостряем внимание на вопросах. Поэтому следует переходить к другому.

— Ответь сначала на этот.

— Ну хорошо… — я задумался, закрыв глаза и с неохотой окунаясь в прошлое, затем открыл веки и уставился в темный потолок. — Старшие классы, она была умной и даже веселой, но в ней сидел дух высокомерия. И она бросила меня, перестала со мной общаться. Сказала, что я слишком для нее скучный и неинтересный.

— Серьезно? — Ада залилась смехом.

— Да.

— О боже, это ужасно, прости, — она смущено прикрыла рот ладонью, но не смогла сдержать смеха, поэтому уткнулась в подушку. — Ужасно смешно. Извини, я не хотела тебя оскорбить.

— Ничего, думаю это действительно забавно. А у тебя был кто-нибудь еще помимо экономофила?