À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ) - Крам Марк. Страница 13
«Вкусив запретный плод, — шептал ползучий голос, — теперь бежишь? Ты знаешь лучше всякого куда эта тропа ведет… мертвец без снов и без надежды на второй исход… Он проклят! И убийство совершив, ушел в долину Нот…»
В мерцающем пламени свечей сгустились косматые тени на стене. Они показывали прошлое людей. Кошмар, убийства, грех. Который высший из грехов — изысканнейший как вино. Я впитывал как ученик, развратные заветы их, они кружили надо мной и мерзость сеяли вокруг, смеялись мне в лицо.
Луна-блудница вскочила на подоконник и в похотливом танце арабской наложницы раздвинула предо мною свои длинные украшенные мерцающими браслетами сексуально гладкие ноги, открывая сияющий тайник меж широких стройных бедер — я заглянул в их тайну и природу обозрел.
«Смотри внимательнее», — голос мне велел.
Больное чрево, располневшее от яств, источником служило для проказ. Кровь исторгало из себя с капризным визгом, будто что-то поднималось в нем, бурлило, разрывалось и рвалось на свет. Какое порождение адова скрывал тот мерзкий зев?
Младенец! И над ним собрались тени со всех стен.
«Теперь он проклят! Проклят как и мы! Его ждет ад в конце. Иди смелее, пилигрим, где свет рождается во тьме, там будешь ты один. Увидишь все. И смерть, как эликсир, больше не враг тебе. И смерть, как эликсир, больше не враг тебе. Но свет тебе будет не мил…, - сказала тень. — Иди смелей… Увидишь все… В конце пути, где свет рождается во тьме, там будешь ты один»
Дальний конец комнаты, поглощенный густой темнотой, показал у стены жуткую картину. Препарированные люди висели на медных крюках, зацепленными за их спинной мозг, и поливали пол кроваво-красной влагой. За ними стоял чей-то силуэт. Тела покачивались как листья на сухой ветке. Он выступил из темноты.
Я оцепенел от чудовищного страха, когда предстало это фосфоресцирующее белое лицо в сиянии бесконечного мрака. Оно как будто было подвержено тлению и изменялось, изображая невероятные гримасы, словно зеркало, пародирующее того кто на него смотрит, но в каком-то искажено ужасающем виде. Представляясь то одним, то другим — паясничая, ухмыляясь, злорадствуя и свирепея, соревнуясь в своем калейдоскопическом безумии мимических игр. Кровожадный ухмыляющийся уродец.
Мое тело перестало меня слушаться. Дух сотрясался в груди, опаляемый невидимым пламенем ужаса и смерти. Что это за существо? До неприличия воссозданное в реальности, будто злая копия. Ни человек, но и не зверь вовсе. Неживая субстанция из плоти и крови с волчьими глазами. И чувствую опасность от него. Бледный мертвец был окутан, словно перепончатыми крыльями, холодной и безмолвной темнотой. Бесформенный, но я прочел в нем клеймо убийцы.
— Силы небесные! — уста исторгли крик. — Нет! Быть не может!
Он улыбался и лицо его не выражавшее ничего было перепачкано густой свежей кровью, стекающей по белой коже.
Тени сорвались со всех стен точно обезумевшие кошки и бросились ко мне на грудь. Я повалился, ощущая как стремительно свет угасает в глазах, а голоса довольные гогочут, ликуют и беснуются. Проснулся младенец, вылезший из чрева лунной матери. Повернул неуклюже головку, еще должны образом не способный управляться ею, и на меня посмотрел. Его лицо было отражением, в котором тьма выплеснулась как море. Истошный крик разрушил своды пещеры и я потерял сознание, затопленный собственным дьявольским ужасом.
***
Он углублялся в лес, прислушиваясь к ночным звукам, изредка доносящимся откуда-нибудь из-за крон деревьев. Безумное карканье ворон разрезало тишину леса. Следуя по тропе, он нырнул в чащу кипарисов и попал на прогалину, где ему открылось светлое ясное небо, упитанное звездами. А под ним вместо зеленеющей травы предстала черная земля, чему он сильно удивился. Потом я понял, что этот «он» был некто иной как «я». И я стоял на черной поляне, окруженной стволами деревьев и освещенной лунной.
Внезапно в области макушки голову пронзила боль, раскалывающая на части сознание, отчего я схватился рукой и ощутил между пальцами влажную кровь. Чужая кровь! Я не нащупал в волосах раны. Кровь уже была на его пальцах.
— Затопи их всех! — услышал чей-то женский голос.
Я обернулся. На поляне не было никого кроме меня. Голос раздавался откуда-то снизу под ногами. Нежный журчащий голос, как река, но одновременно властный, каким порой бывает море. И ему отвечал другой — тихий, спокойный, но вместе с тем могущественный, гордый и величавый, как скала или горный ветер. Земля говорила и обращалась к Небу.
— Пошли дождь! Пусть он смоет их всех к черту!
«Смоет их всех к черту?»
— Нашли буран! Град! Смерчи! Убей их! Ветер направит чуму и разделит людское племя!
— Что ты такое говоришь? — вступился я в разговор.
— Кто это сказал? — встрепенулось Небо.
— Никто, — отвечала Земля.
— Нет, кто-то говорил.
— Это я говорил, — отвечал я им.
— Здесь нет никого, — сказала Земля. — Вернемся к уничтожению, — попросила она Небо.
— Я не буду повторять опыт прошлого. Ты помнишь, чем все кончилось. Некоторые из них выжили и стали еще злее, умнее и коварнее. К добру это не привело.
— Тогда нужно искоренить их всех! И чтобы наверняка! Проследить, чтобы погибли все! Умертвить до последнего живого дитя человека! Чтобы никого не осталось из них!
— Предположим, сестра, — уступило ей Небо. — Но кто же тогда будет пользоваться нашими дарами?
— Животные!
— А кто будет восхищаться нашей красотой? Твоими растениями? Питаться твоими плодами. Кто кроме людей станет созерцать нас и любоваться тем что мы есть?
— Они нас погубят. Рано или поздно, эти богоборцы и миряне разрушат саму основу существования. Их ничто не спасет!
— Тогда мы погибнем вместе с ними, — отвечало ей Небо, — но не станем причиной этой самой гибели. Прошу от тебя, сестра, смирения.
— Смиряться и глядеть на те гадости, что творят эти неразумные даже по отношению к самим себе? — она презренно фыркнула. — Слышишь, слышишь, братец? Это над твоими словами смеется ветер.
— Он всегда смеется, — отмахнулось Небо, — с тех пор как побывал в горах у старого монаха-отшельника.
— Хе-хе-хе, — раздался чей-то довольный свистящий смех.
— Вот видишь.
— Что происходит? — закричал я в ужасе и непонимании. В голове что-то пульсировало, там где предположительно должна была кровоточить рана.
— Все же здесь кто-то есть, — с подозрением изрекла Земля. — Мне бы только увидеть этого маленького воришку, уж я похороню его в себе, так и знай!
«Молчи! — приказало сознание. — Ни слова больше! Просто слушай…»
— С меня хватит! — закричал я дрожащим голосом. — Больше не хочу! Это кошмар…
— Ну вот опять.
— Да, я тоже его слышу. Ты права, сестра, здесь определенно кто-то есть. Он прячется от нас.
— Я не прячусь!
— Сова мне говорит, что это наглый человек, вознамерился подслушать наши тайны. Неужто им мало того, что уже имеют?! — разгневалась Земля. Голос ее сделался как яростный бурлящий подземный поток.
— Спокойно, сестрица, — утешил ее Небо, — я вижу его. Сейчас швырну в него молнию.
«Не надо!» — испугано взмолилось сознание.
— Не надо! — вторил ему я.
«Говорил же тебе молчать!»
Но было поздно. Ничто не предвещало дождю — сверкающий лилово-синий луч молнии трещиной пошел по небу, громыхнуло так что затряслась вся земля — она хохотала. И молния слетела вниз точно змея-гадюка. Еще секунда. Укусила. Стрелой вонзилась в грудь, пронзив меня насквозь. И я упал на месте, стеклянными глазами узрев на небе как танцуют облака — пляшут ритуальный танец, словно маленькие гномы. Так началась бесконечная история, в которой длительная последовательность дней и ночей чередовались в разнообразных формах и проявлениях, где безумие было демоническим ветром арабской пустыни…
Перед глазами проносилось тысячи людей и миллионы судеб — и каждого ждала смерть. Выстрел, взрыв шрапнели, острый штык, судорожные крики, слезы, кровь. Разорванные тела, хрипло вопящие с оторванными конечностями, запихивающие в себя обратно внутренности и в спешке зашивающие иголкой раны. Полуобгоревшие останки все еще живые, молящие прикончить их. Голова шла кругом. А оно продолжалось быстрее, и быстрее, и яростнее, как карусель. Я лежал там, не в силах сдвинуться с места, ни единым мускулом не пошевелить, глядя за очередным своим трипом, как будто проживал каждую из этих жизней за них и чувствовал и умирал с ними, и снова чувствовал, и снова умирал с ними. Видел юношу, окруженного людьми; его со всех сторон били кинжалами — кто в спину, кто в живот, кто в плечи, — а он стоял упорный в своей воле и кровью истекал. Другой был высечен кнутами. Чье-то горе. Семья на пикнике с младенцем в люльке, из леса вышел человек и всех убил, младенец был последним — и я им был. Кошмар. Шла битва, мускулы рвались, тела ломались и летели, будто щепки. Рубили руки, головы и ноги, словно ветки. Хлестала кровь из ран и наполняла ямы, я плыл в ней как бревно — сплавлялся по реке из гноя. Зловоние, повсюду дым и пламя. Трупы как опавшая по осени листва. Дым словно дух почивших поднимался к небу, молились где-то дети, их родителей загрызли звери. Я задыхался и горел, и гнил, и восставал, и пеплом был, был и слезами, которые, как зеркала, мир отражали. Горе, горе, я ад узрел! Все заслонили черным тучи. И мертвые тела с земли поднялись. В бой рвались, швы расползались и на голом теле пузырились раны. Оружия нет — в грязи они зубами, как зверье, друг друга рвали. На части. Я был одним из них…