Рус Марья (Повесть) - Краснов Николай Степанович. Страница 2

Подумалось: на погляд грубой, а так вроде бы ничего, не дюже вредный…

Направилась к дому по чапыжнику, логом. Вошла незамеченной в свой проулок. Хата стоит целехонька, никаких следов разбоя. Поспешила в сарай.

— Ночка, Ночка!..

В ответ — тихое, протяжное мычание. Ишь ты, признала хозяйку!

Стефановна выбегает, радостная, в слезах — измучилась, видать, за нее переживаючи. Хорошая женщина, добрая!

— А ну, подруга, держи-ка! Вот гостинец…

Соседка в нерешительности: брать ей гуся или не брать?

— Бери, бери!.. Вас трое — вам три части, а мне подкрылок отрежешь или булдыжку… Не горюй, проживем!..

2

Не случайно доверился ей Покацура: она, как и он, родом из Шумихи, на глазах выросла, и закваска у нее особенная — от родителей досталась.

Сперва-то она отца-мать не понимала. Еще когда неразумной была, ехали всей семьей на телеге мимо барской усадьбы. Клумбы кругом, цветники. «Мама, как здесь хорошо пахнет!» — «Здесь не пахнет, здесь уже воняет!» Глупая, что ли, у нее мать: это же цветы!.. На пути оказалась ветхая избушка. «А тут, Маня, пахнет?» — спросил отец. «Нет». — «Так вот тут скоро цветы зацветут!» А где уж тут цветам быть: лопухи, навоз, хата вот-вот рухнет… Глянула иными глазами родителей, когда вспыхнула помещичья усадьба и крестьяне поделили барскую землю.

Началась гражданская война. Пришли белоказаки. Пятеро детей было у матери, а она старшая. Чуть что: Маня, сбегай, Маня, помоги. Однажды вечером отец снарядил ее с узелком в лес: «Знаешь, где горелая сосна? Там есть дупло, положи туда вот это и возвращайся». На другой вечер — то же самое. Глянула в дупло, а там сумочка уже пустая. И так много вечеров подряд. Как ни старалась подсмотреть, кто он такой, кому она еду носит, — не удалось… В одну из ночей услышала: родители в хате с кем-то переговариваются. Притаилась, краешком глаза наблюдает. Бородатый кто-то. Угадала по голосу: председатель комбеда, Покацура, дядька Петро. «Что сочилось?» — шепот матери. «Стражники напали. В болоте отсиделся и — к вам…» — «Вот, смени барахлишко…» — Отец подает ему свою одежду. Потом — за окном стук отъезжающей телеги… В лес ее уже не посылали.

Приходили к ним и другие, и все ночью. Как-то целая семья пришла. У старой бабки все плечо в крови: саблей ее поранили беляки за сына-коммуниста. Мать перевязала бабку и всех куда-то увела. Пришла утром усталая, озабоченная. А днем нагрянули деникинцы, вышибли окна, двери. Детишки с криком повыскакивали на улицу, а Марья спряталась на печке. Все видела: и как отца поволокли, и как матери усатый унтер наган приставлял к виску. «Где семья большевика, говори, красная шкура!» А разве она скажет. «Обоих расстрелять!»

Все село сбежалось, люди кричат, детишки плачут. Мать беременной была, народ ее отстоял, а отец погиб… Видно, сказалось все это на здоровье матери: на третий день после родов и ее не стало.

Спасибо людям — не оставили сирот: кто кусок даст, кто одежонку. А больше всех Покацура заботился. Марья с ребятишками и сама зарабатывала: у кого гусей стерегла, у кого — скотину, меньшого из рук не выпускала.

Разразился голодный год. Народу на станции — тьма. Всем надо в город, за хлебом. Туда и Марья с такими же подростками. Взрослые штурмуют вагоны, а мелюзга — на платформы, на крыши. Их сбрасывают оттуда кондуктора, они снова лезут, их снова сбрасывают, и так всякий раз, пока не наловчились сбрасывать вниз самих кондукторов.

Ребятишки с голоду пухли, и тогда она поступила в больницу, где ухаживала за тифозниками да туберкулезниками. Сколько они тогда тифов съели да туберкуле-зов, и ничего, все остались целы.

А когда советская власть вошла в силу, проводила Марья ребятишек в детские дома. Это ей всего-то пришлось две зимы в школу ходить, а у них у всех образование высшее. Теперь два ее брата — инженеры, третий — учитель, младший выучился на офицера, а сестра дальше всех пошла — директором завода под Ленинградом. Жить бы да жить, если бы не война…

«Ты, дочка, вся в меня», — часто слышала от матери в детстве. Действительно, и глаза у нее такие же большие, и волосы курчавые, сама низенькая да ловкая. С малых лет — сорвиголова. Играют мальчишки в «тарана», и она с ними. Есть такая ребячья игра: один сидит с копной шапок на голове, остальные через него сигают. Хоть одну шапку собьешь — становись на четвереньки, а играющие раскачают за ноги да за руки того, кто сидел, да его задком по твоему задку — аж кубарем летишь!.. Не каждый мальчишка отважится ночью через кладбище пройти, о девчонках и говорить нечего, а она проходила на спор за две конфетки. Ни омуты ее не пугали, ни высота — все деревья были ее, все крыши, все горки! Ей и прозвище дали подходящее: Маня-Чапай. Что ни задумает — расшибется, а сделает. Попробуй обидь ее — сдачи даст обязательно! Прежде чем осудить кого-то, сначала присмотрится: что он, совсем плохой человек или только наполовину. И никогда не побоится за правду постоять. На что уж зверь Жорка Зозолев, и его не испугалась. Он к ее подруге приставал, та плачет, бедная. Просто зло взяло. «Отстань, она же тебя не хочет!» Словно не слышит, подлец! Маня и столкнула его в копанку с водой. Смеху было!..

Все ей удавалось, только парень, которого любила, не ей достался. Матери его показалась она слишком! бедной, так они богатую подыскали, хоть и лядащую….

Однако в женихах не было недостатка. И приглянулся ей Иван Самонин, скромный и тихий комбайнер из Любежа. Покацура их сосватал. «Девка-непоседа, — говорит, — красива и работяща, но что ни заработаешь, все раздаст. Хочешь такую?..» Жила с мужем душа в душу, любое дело у них спорилось. Она самовар трусит — он воды несет, она уголь сыплет — он воду заливает, она крышку закрыла — он спичку зажег. И так во всем, с той привязанностью друг к другу, какая бывает у бездетных: он для нее все, ему вся ее ласка. А что детей нет — вину на себя взяла.

Муж — заядлый охотник, и она пристрастилась к этому занятию. Похвастался он как-то перед гостями: хороший стрелок Марья! А над двором ястреб парил. Она вышла с ружьем и сбила птицу с одного выстрела.

Иной раз дождик, слякоть, собаку на охоту брать и то жалко. Иван тайком выносит ружье, жену запирает на замок, а то обязательно увяжется. Тем только и спасал ее от утомительных походов. Обычно же он повсюду был с ней, и никто не называл его иначе, как «Самонихин мужик».

Кто ни придет к ним — всем по душе приветливость хозяйки. Один все шутил: «Я на твою жену, Иван, свою вместе с тещей променял бы!» И сами они всюду были желанными гостями. Бывало, оденется — любо поглядеть. Муж зарабатывал хорошо, и сестра с братьями не забывали: к каждому празднику посылки от них.

И всегда Марья Ивановна в курсе всех общественных дел, всегда на людях. Четыре года в Любеже прожили, и все четыре года в совхозном женсовете была. Сколько уже лет при МТС в Ясном Клину, а и дня не провела без дела. Хоть одно мероприятие, которое обошлось бы без нее! На собраниях выступит не хуже других. Если надо в спектакле кого изобразить — и это может. Спеть или на гитаре сыграть — всегда пожалуйста! Кому какой совет нужен — идут к ней. Покацура сказал: «Да если бы ей дать хоть какое-нибудь образование, она вон где сидела бы — в области, а то и в Кремле!»

3

Ясный Клин примыкает к лесам. На бывшей помещичьей усадьбе, под вековыми соснами и дубами, — поселок машинно-тракторной станции. В центре поселка шумно, оживленно, а здесь, в проулке, где живет Марья Ивановна, — глухо. Будь ее хата в другом месте, давно бы немцы и кур побили, и корову увели, да и дело свое делать было бы ей куда опасней. То, что прежде было неудобством, сейчас обернулось выгодой.

Часто по ночам условный стук в окно: люди от Покацуры. Делятся лесными новостями. Горюют, что нет связи с Беспрозванным и нет никаких о нем известий. Черноруцкий все планы им порушил, гад… Срочно нужны сведения о постах и укреплениях, о численности и настроении вражеских солдат, о расписании поездов.