Рус Марья (Повесть) - Краснов Николай Степанович. Страница 4
— Добри вэчэр!..
Кто входит, было безразлично, и лишь голос и твердый нерусский выговор, показавшиеся знакомыми, заставили ее обернуться.
Словацкий капитан! Стоит у порога: шинель внакидку, фуражка в руке. И, кажется, удивлен не меньше.
— Рус Марья?! Мы с вами старые знакомые! Подруги вас ругают, так ругают!..
Выполнила Пальгул свою угрозу. Всего ожидала от бывшей подруги, но только не этого. Предала!..
— Я пришел позвать вас на вечер, паненка…
И этот о том же. Вот наказание!
— Какая я паненка! Я жена рабочего! Панов у нас еще в семнадцатом году всех перевешали!
— А как же мне вас называть?
— Никак!
Душа ожесточилась, ни робости в ней, ни страха. Слезы встают у горла, говорить не дают.
— Мужа у меня убили немцы… Четыре моих брата на фронте и сестра… А куда зовут меня эти изменницы и что нужно вам от меня?!
Спохватилась: зачем я это все ему говорю, разве он поймет! Отвернулась, давая понять, что никакого разговора между, ними больше быть не может.
Слушала и следила краешком глаза, как офицер молча ходил по комнате, курил, задумчиво разглядывал развешанные на стене портреты и фотографии, изредка вздыхал о чем-то. Что он за человек, о чем он думает и что у него на душе? С какой целью прибился он к Пальгул и ее компании, с какой целью он постоянно ведет разговоры с местными жителями и заходит в их дома, какой интерес привел его сюда — ведь только что ему расписали, кто она такая?.. Не пострадает ли теперь она или ее дело? А может, пока еще не поздно, надо развеять впечатление Крибуляка, пересилить себя, рассмеяться и сказать, что это она только притворялась, что она готова идти с ним на вечеринку. Туфельки на высоком каблуке, кажется, есть в шкафу. Платье и кофта — в чемодане, только погладить. Жаль, шубка в тайнике! Но ничего, можно надеть плюшевый жакет!.. Эх, была не была! Тогда и предательницам никто не поверит, возможно, и для дела будет больше пользы…
Кровь прилила к лицу, все в ней напружинилось — вот-вот она ринется в игру, как в отчаянную, смертельную схватку.
Скрипнула дверь: капитан собирается уходить. Обернулась к нему и вдруг по его виду, по его глазам поняла, что он не из тех, с кем можно фальшивить, и что с его стороны ей пока ничего не грозит. Ладно, пусть уходит.
Попрощался тихо и вроде бы виновато:
— Добра ноц!..
5
По первозимью дал знать о себе Беспрозванный. От села к селу прокатилась весть о ночном взрыве на железной дороге под Шумихой, о крушении немецкого эшелона. На станцию Дерюжную привезли раненых и убитых. Немцы в панике: «Партизанен!» Не до улыбок, не до «рус Марьи». Полицаи забегали. Жорка Зозолев ходит, хвастается:
— Будет Беспрозванный в моих руках! Вот для него!
Каждому показывает четыре больших граненых гвоздя, специально откованных в кузнице. Так и носит их в кармане. Люди от Покацуры принесли Марье Ивановне срочное задание — выйти в Шумиху на поиск связи с подпольным райкомом.
Позвала к себе в дом двенадцатилетнюю племянницу Нину. Соседке своей, Стефановне, наказала, чтобы и она присматривала за ее хозяйством. Убедила их, что идет будто бы вещи поменять, чем-нибудь разжиться и пусть о ней не беспокоятся — староста даст ей бумагу.
Наутро она уже была в хате старосты Петракозова, сидела за столом, выпрашивала всеми правдами и неправдами нужную справку. Староста, как и полагается по его должности, принял ее грубо, а ей это забавно: она же знает, что это человек свой, а он не знает, что она разведчица. Не подымая глаз, сердито ворошит седую бороду, грозит какими-то законами, всячески медлит — в общем-то очень хорошо играет свою роль.
Вдруг на улице скрип санного обоза, шум, возбужденные голоса. В хату вваливаются четверо полицаев.
— Почему не дал людей для облавы на партизан?! — Один из них норовит схватить старика за душу. Другие тоже наседают на Петракозова, размахивая кулаками. — Вот тебе, вот тебе, сволочь! — Хлоп, хлоп ему по загривку.
И началось. Детишки Петракозова завыли да на мороз, раздетые и босые. Марья Ивановна закричала: «Раз-бой!» — и хотела выскочить вслед за ними, как неожиданно вбежал в хату кто-то высокий и сильный, в словацкой шинели. С изумлением она узнала капитана Крибуляка, который, работая кулаками, вмиг раскидал полицаев по хате.
— Кого бьете? — зашептал в ярости. — Русского, своего!..
Сам оглядывается на двери — не слышат ли его на улице. Перед всеми поучительно повел пальцем:
— Абих вы были умны!..
Шум в петракозовской хате все же привлек немцев.
— Вас ист лос?
Полицаи к ним с жалобой:
— Нас словацкий капитан побил…
Крибуляк объясняет немцам на их языке, как все было, и так спокойно, словно он во всем прав, — да, дескать, я их побил, но они первые начали, избили, черт их побери, своего же старосту, есть свидетели, они могут подтвердить. Марья Ивановна кивает головой:
— Да, полицаи первые начали…
Староста тоже кивает, морщась и разминая пальцами синяк под глазом.
Полицаи не унимаются, еще долго переругиваются со старостой, принуждают его ехать с ними. Обозленный Петракозов надевает полушубок и ушанку, последними словами кляня собачью должность.
Напомнила было ему о деле, за которым приходила.
— Завтра! — Махнул рукой, ругнулся и вышел.
Тоскливым взглядом проводила его до саней, смотрела задумчиво вслед подводам до тех пор, пока не исчезли за поворотом. Пропала справка, и как-то надо обходиться без нее…
Не уехал лишь один Крибуляк, о чем-то разговаривает с женщинами у соседнего дома. Как он не похож на других, кто носит вражескую форму! Его сегодняшний поступок стал загадкой для Самониной: из каких побуждений он вмешался в драку? Почему он будто не обратил внимания на нее? К этому человеку надо приглядеться повнимательней.
Разведчица прислушалась к разговору, подошла. Шепнула одной бабе:
— Как его звать, спроси…
— Товарищ! — обратилась та к офицеру, и все засмеялись. — Господин пан, как вас звать?
Смеется и он.
— Зовите: Ондрей…
— А по отчеству как? — спросила Марья Ивановна. — Как отца зовут?..
— Ян… По-вашему, Иван…
— Значит, Андрей Иваныч!
— Андрей Иваныч? Добре! — Обрадованно хлопнул в ладоши.
— А где вы научились говорить по-русски?
— О, наши языки много похожи!.. — улыбается.
Оказывается, с ним разговаривать так же легко, как и с теми из солдат железнодорожной охраны, с которыми Марья Ивановна успела подружиться. Может, оттого, что она заняла его сторону во время ссоры в хате старосты, а может, по каким другим причинам, он все больше разговаривал с ней.
Спросил, нельзя ли у кого в поселке купить что-нибудь из продуктов.
Бабка Санфирова назвалась раньше других.
— Хорошо, мамичка, спасибо!..
— Могу продать и я, — сказала разведчица.
— И можно к вам когда-нибудь прийти?
— Приходите…
Одна из женщин поинтересовалась:
— А что у вас за деньги? Кто на них нарисован?
— А на ваших кто?
— На наших — Ленин.
— А на наших — черт, — отвечает, — черт, что затеял войну…
Каждой из собеседниц Крибуляк доверительно заглянул в глаза, и каждый взгляд ответил ему благодарностью.
— Скажите, а партизаны тут есть?
Женщины отворачиваются, у каждой вдруг обнаруживается какое-то спешное дело — расходятся по домам.
6
Думала ли когда Марья Ивановна, что придется ей объявиться в своем родном селе под чужим именем да еще в таком неприглядном виде? Маскироваться пришлось, старой бабкой намазалась: навела морщинок у рта и синевы под глазами, пригодился когда-то взятый из клуба и случайно завалявшийся у нее дома старушечий парик. Подходящей одеждой у Стефановны разжилась в сарае, у самой-то сплошь все добротное, модное да приметное, старье давным-давно на тряпки ушло. На ней шаль кое-какая, латаный-перелатанный полушубок, лапти, юбка обтрепанная, с бахромой до пят. На спине горб приделанный, в руке палка, через плечо сумка холщовая. Убогая, старая, нищая. И это при ев красоте и молодости, при ее достатке! И никакого стыда перед людьми за свой обман, потому что святое дело делает.