Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел. Страница 47

Рвач допил водку. — Мы с Шальным обсуждали дела. Не буду тянуть, твой человек советовал сжечь бордель конкурентов. — С людьми советовал сжечь? — Просто сжечь. — И как же так вышло, что в «Вишневой косточке» сгорели люди? — Понимаешь же, что шлюхи — товар, который прилагается к борделю. — Понимаю. Но ты же понимаешь, в каком городе находишься? — Понимаю… — рвач сделал паузу. — Я понимаю, но Шальной… Брат — человек с улицы. Простой и… Был простым и немного… Заносчивый он, брат мой. — Иво участвовал в поджоге? — Нет, он не стал. Наотрез отказался. — Почему — объяснил? — Нет. Рвач взял несколько человек и принялся за дело. Они повязали девок, охрану и заколотили ставни. Снаружи, чтоб вернее. Потом закрыли входную дверь. — Дальше что? — Дальше Жизель, баба, которая еще на Кузена работала. Она увидела на улице девку, у нас с ней личные счеты. Враг она наш. Брат потащил эту козу ко мне, а Иво организовал все, чтобы на нас не могли подумать законники. Ну, когда будут искать виноватых в поджоге «Косточки…». — Так. — Мы допрашивали девку… — Ага. — Потом я пошел наверх, перекинулся парой слов с твоим ублюдком и… отлучился. — А дальше? — А дальше — три трупа в подвале. Брат… Деро его имя… Деро погиб. Ценная для «семьи» Жизель мертва. Наш человек… Хуго тоже мертв, а у него ведь трое детей осталось и жена. Псарь твой никого в живых не оставил и эту паскуду утащил с собой. — И чего ты от меня хочешь? — Хочу, чтоб ты сказал, где искать твоего выродка. — Мстить будешь? — Буду. — Не умеете вы мстить. — Да… — Рвач горько выдохнул. — Но оставлять все, как есть, тоже нельзя. — Мои парни покажут тебе, где находится Иво. — Тебе это зачем? — Собаку, которая кусает руку хозяина, следует пустить в расход. То, что ты рассказал, не является причиной, по которой Иво мог бы нарушить договор. Здесь нет его личного интереса и… Да, просто спекся человек. Личное горе, знаешь ли. Он и для меня теперь опасен. — А с Луизой как? — Как пожелаешь. Кац вышел из-за стола. Хозяин Псарни искренне не понимал, зачем его человек устроил в борделе резню. «Что ему за дело до жизни какой-то девчонки, мало ли подобных историй он видел на своем пути?» Хозяин хотел понять поведение своей собаки, ну а прощать его отучили.

В отличие от хозяина, Иво знал, что, перечеркнув всю свою жизнь, он поступает правильно. Кое-как усадив девчонку на коня, украденного из боксов «Шелков герцогини», наемник дал деру из Златограда, откупаясь золотом, украденным у Рвача, от останавливающих его стражей. Девушка то и дело приходила в сознание, но тут же его лишалась. Причиной тому был здоровенный ушиб на её затылке. — Тише ты, курвина струна! — рычал то и дело наемник. — Тише! Свалишься — зашибешься насмерть, и тогда труды дяди пойдут псу под хвост! Конь Рвача был ретив и, вышибая из-под копыт щебень, нес их мимо деревень, пролесков, ручьев, проносил, поднимая в воздух дорожную пыль, через поля и луга. Фрида пришла в чувства ближе к ночи. В пламени костра трещал хворост. Она ожидала увидеть и котелок с похлебкой, и телегу Юрека, рядом с которой сидели бы купец и Фридрих, а ночная тьма отступала бы, услышав звуки лютни. Да, она хотела видеть Волдо, стоящего на телеге и исполняющего какую ни то новую песню. Эта ночь была до боли похожа на ночи во время их путешествия через земли Трефов. Те же звезды, тот же огонь костра и летняя ночь, но ни котелка, ни друзей у телеги здесь не было. Голова раскалывалась, сильно тошнило. Она попыталась подняться, но вышло скверно. Фрида огляделась: ни души. Стрекот цикад, крики ночных птиц и более ничего. Он появился из темноты. Человек, который вырвал её из лап смерти. Человек, страшнее которого она не видела никогда прежде и на фоне которого меркли даже Врановы кавалеристы, являвшиеся к ней в ночных кошмарах. — Проснулась. Она молчала. — Понятно. Меня зовут Иво. — Где мы? — В сутках пути от Златограда. Фрида понимала, насколько она беспомощна, в сколь страшной находится ситуации. За пятнадцать лет жизни девушка успела понять, что люди ничего не делают просто так и уж тем более не проливают кровь ради незнакомцев, не ожидая ничего взамен. — Зачем ты… Вы… — Затем, — выдохнул Иво. — Затем, что так было нужно. Спи, с рассветом мы продолжим путь. В глазах двоилось. — Тебе отлежаться надо, но такой роскоши мы не можем себе позволить. — Куда мы едем? — Домой. Туда, где никто не сможет до тебя добраться. — Зачем ты… — Спи. Псарь выглядел потерянным. Если он что и понимал в жизни, так это людей, с которыми привык иметь дело, — гадов и мерзавцев. — За нами идет погоня, — бросил он. — Клади голову на мягкое и набирайся сил. Под головой девушки была свернута куртка с нашивкой цеха. — Спасибо, — прошептала она. — Спасибо тебе… Вам большое.

Гончая привез Фриду туда, где жила Агни. Крохотный, но уютный домик на краю леса, за которым несколько лет приглядывал лесничий. Времени подготовиться к бою было совсем мало. Иво на руках внес девушку в дом, уложил на кровать Агни. — Лежи, — коротко наказал он ей. — Сон либо убьет тебя, либо, наоборот, поможет. Не отвечай. Говорить тоже не надо. Если ты веришь в Бога, молись, что травма головы не обернулась… — он махнул рукой, — не бери в голову. Возможно, нам и жить-то осталось всего ничего. Лечить мне тебя нечем, сейчас дела поважнее есть. Она не отрывала от него взгляда. Глядела, как наемник приподнимает ножом половицу, как достает из-под нее обмотанный тряпкой ключ. Смотрела, как этим ключом Иво отпирает массивный сундук, извлекая на свет сложенную кольчугу. — Да не гляди ты так на меня… — Псарь прислушался. — Скачут твои дружки. — Иво. — Да? — все тем же ножом он подковырнул еще несколько половиц. — Смотри, какая штука у дяди! А! — В его руках оказались ножны с вложенным в них мечом, на яблоке которого Фрида увидела лилии Трефов. Псарь извлек меч и отбросил ножны в сторону. Указательным пальцем дотронулся до острия и ухмыльнулся: — Ох, Лукаш, острый же, сукин сын. — Лукаш? — Да, я назвал этот меч так. Чувствительный я стал, ох… Сучья струна… Топот копыт усилился. Гончая расстегнул куртку, снял и, положив на край кровати, подмигнул девушке. Во всяком случае, ей так показалось, а может, одноглазый просто моргнул. Он огляделся по сторонам и, не найдя того, что искал, подошел к лежащей, прикоснулся к её волосам: — Я заберу твою ленту. Волосы убрать надо. Она кивнула. Голова раскалывалась. — Прятать мне тебя тут особо негде, а убежать ты не сможешь, — надевая поверх кольчуги свою потрепанную куртку, сказал он. — Так что надейся и молись. Она молчала. — Молись, Фрида, чтобы дядя не растерял сноровки. Чтобы дяде было чем удивить твоих дружков. И она молилась, а топот копыт смолк. — Эй, ты! — голос Рвача Фрида узнала бы из тысячи других голосов. — Я знаю, что ты здесь. Иво спрятал нож за голенище сапога и положил меч на плечо. — Обожди, падла, — крикнул он. — Сейчас дядя будет тебя убивать. Судя по хохоту, доносившемуся со двора, слова, сказанные предателем цеха, не возымели должного эффекта. По её подсчетам, на улице не менее четырех человек. — Что может он один сделать в неравной схватке? — спросила она саму себя, и ответом на вопрос явились воспоминания об убитом в еловом пролеске менестреле. Иво сплюнул на пол и матерясь вышел из комнаты, оставив Фриду трястись от ужаса.

Волны Седого моря неспешно облизывали гальку. Там, вдалеке, над спрятанными в утренний туман лодками, крича кружили чайки. Глаза Эгиля слезились от злости и обиды. Жрец с вымазанным сажей лицом бил в барабан, едва слышно напевая себе под нос ритуальные песни на языке предков. Каждый житель Мошны Цвергов вышел на берег. Скальд Фолки Медовый Язык пригладил усы и вошел в каменный круг: — Время пришло, братья. Бог света и славы протрубил в рог! Кальтэхауэры одобрительно закивали головами. Поднялся одобрительный гул. Фолки говорил ладно и красиво. Скальда ценили за этот дар богов, но также ценили в нем прекрасного воина и отчаянного храбреца, который не боится сначала испачкать руки в крови, а уже потом — усы в меду. — Но сегодня замысел богов иной. Мы не будем пить хмель, предвкушая грядущие битвы, мы не будем мечтать о сокровищах, кои нам предстоит добыть в славных битвах. Сегодня мы будем скорбеть. Сегодня мы будем прощаться с одним из сыновей конунга Свейна Серебряной Колесницы, ибо брат вызвал брата на бой. Унферт Соколиный Клекот и его дружина стояли неподвижно. На лице ярла Унферта играли желваки. Астрид тоже была здесь, с интересом смотрела на происходящее. Её люди стояли при ней. — Сегодня решится судьба нашего народа, — продолжил Фолки Медовый Язык. — Остаться ли нам погаными торгашами, довольствуясь редкими набегами, или, восславляя деяния славных предков, вплести в корни мирового древа свою историю, дать потомкам возможность сложить о нас песнь и после погребального костра пировать в чертогах Великого Отца. Ярл Кнуд, сын ярла Гарольда, стоял неподвижно в окружении сыновей и во главе дружины. Он согласно кивал головой. Кнуду нравилось, как и что говорит скальд Фолки. Ветер дышал льдом на обнаженную кожу молодого Эгиля. Начинался дождь. Он стоял в центре каменного круга, и его крепкие руки сжимали древко секиры. Он чувствовал на себе одобрительные взгляды ярлов Унферта Соколиного Клекота, Кнуда, сына Гарольда, и Болдра Медведя Березовой рощи, что поддержали его решение выгнать из бражного зала Мошны Цвергов его старшего брата Орма Рассудительного. Фолки Медовый Язык поклонился и покинул каменный круг. Молчание. Тишина нарушалась лишь воем ветра, рокотом гальки и дальним журчанием водопада Вдовьей косы. — Орм! — взревел Эгиль, поднимая секиру к небу. — Я пришел, чтобы забрать то, что мое по праву! Двери бражного зала распахнулись. В окружении свиты, верных ярлов, детей и жен вышел рыжебородый конунг Орм Рассудительный, старший сын Свейна Серебряной Колесницы. Конунг оглядел собравшихся у каменного круга людей и молвил: — Брат. Ты вернулся из изгнания и настроил против меня моих же ярлов. Достойно, ничего не скажешь. Теперь ты хочешь справедливости? Ты жаждешь пролить мою кровь ради воплощения своих жалких амбиций? А? Ты тень мужчины, Эгиль! Ты жалок, и отец стыдится тебя. Ты омрачаешь радость нескончаемого пира и веселья чертогов Великого Отца! Ты хочешь драться?! Отвечай! — Я не просто так стою в каменном кругу с оружием, — ответил Эгиль. — Если у тебя хватит смелости, бейся со мной. Если ты трус, выставь вместо себя своего воина! Боги решат твою судьбу сегодня! — Я принимаю твой вызов, — отвечал брату Орм. — Но только и ты не жди пощады. Когда поединок иссяк и Орм, сын Свейна Серебряной Колесницы, лежал на холодных камнях, уставившись соловеющими глазами на серое исенмарское небо, Эгиль поднял покрытое кровью брата оружие и прокричал: — Сегодня в присутствии богов я стяжал себе право стать конунгом! Вы все видели это! Вы тому свидетели! — Боги не одобряют братоубийства! Да и не видела я здесь богов, — произнесла Астрид конунга. — Ты не станешь конунгом, Эгиль. Ярлы не пойдут за тобой. А те, что уже пошли, быстро сообразят, что ты не достоин и пряди волос своего брата Орма. — Астрид, дочь Магнуса Косматого. Мстительная фурия, — Эгиль расплылся в широкой улыбке. — Ты не права во всем. Ты оскорбляешь меня, но я все равно тебя уважаю. А что до богов, так я исполняю именно их волю. Среди собравшихся началось волнение. — Что ты такое говоришь?! — закричал ярл Тости. — Не вплетай свою жажду власти в замыслы Всеотца! — Острова Двух озер не пойдут за тобой! — Каменные палаты не поддерживают тебя, и нам стыдно, что Медведь Березовой Рощи позволил себя одурачить! Только рыжая дева и может видеть все как есть. А Фолки? Как ты его подкупил? Ярлы, верные Оруму, оставались верны тому и после смерти конунга. Ропот и крики разлетались над Мошной Цвергов. Крупнейшее поселение кальтехауэров было подобно натянутой струне. Исенмарские острова были готовы окунуться в междоусобные войны за право занимать бражный зал великого конунга. Гхарр видел это и не был доволен, ибо замыслы Эгиля вели к созреванию Семени Войны. Сын Рогатого Пса давно потерял из виду спасенного мальчишку, но чувствовал готовность Семени. Гхарр любил кальтехауэров, ибо те были великими воинами, змей знал культуру этих людей и был её частью. Когда-то в незапамятные времена один из воинов, что обладал особенным для человека взглядом, смог увидеть присутствие Гхарра на поле брани, и позже его нарекли Великим Змеем Исенмара. Богом войны и кровопролития. — Отруби брату голову и брось в море, — прошептал Гхарр Эгилю. — Быстрее! То, что произошло потом, изменило историю сразу двух народов. Под крики ярлов молодой Эгиль отсек голову брата и швырнул ее в холодную воду. Даже жрец выронил барабан. Кто-то крикнул о бесчестии, кто-то схватился за оружие. Даже Фолки Медовый Язык посчитал Эгиля покойником, но позднее он переменил мнение и сочинил множество песен, прославляющих поступок братоубийцы. Под крики и гомон море вспенилось. — Я принимаю твой дар, конунг Эгиль, — голос был громче ветра, моря и плеска воды водопада Вдовьей косы. — Я укажу кальтэхауэрам путь к славе. Видя, кто вышел из моря, жители и гости Мошны Цвергов пали ниц, и один лишь Эгиль остался стоять на ногах. Потрясенный, напуганный. Закованный в латный доспех, из воды вышел Гхарр Великий Змей Исенмара и преклонил перед Эгилем колено. — Созывай ярлов Исенмара, — молвил он. — Веди великое войско на Гриммштайн. Я присягаю тебе на верность и буду помогать советом. Эгиль потерял дар речи. Впервые он воочию увидел того, кто шептал ему на ухо. Впервые увидел того, кто надоумил его вернуться из изгнания. — Лишь однажды я вступлю в бой, — продолжал Гхарр. — Но только тогда, когда посчитаю нужным. Исенмар, дорогой мой друг, — это островное государство. Шесть крупных и четыре малых острова были испокон веков разделены холодными водами Седого моря и древними распрями вождей. Явление Гхарра положило конец распрям, и его присутствие в дружине конунга Эгиля сплотило кальтэхауэров. Так родилась великая островная армия.