Паноптикум (СИ) - Лимова Александра. Страница 33
— Ты его убьешь?
Вопрос рассыпается в ночной тишине и потерялся в усилившимся снегопаде.
Эмин хмыкнул. Забрал свою пачку. Достал сигарету не сразу, отрешенно глядя на пачку у себя в пальцах. Вынул сигарету, щелчок зажигалки, глубокая затяжка. Стряхнул пепел и облокотился предплечьями о парапет, переводя взгляд на линию шоссе.
— Это не так просто, в этом он был прав. — Негромко и задумчиво. — И, для твоей моралистичной душеньки — скорее всего мне откажут, потому что он красный. Звездочки на погонах, четырнадцать лет работы на два фронта и хорошие подвязки, потому что рулил транзитом и оборотом дури через вашу область и хоть и наебывал по деньгам, да не критично. Ну и отсасывать кому надо умеет хорошо. Так что по ходу увы, не убью.
— Увы? Раньше приходилось, да? — Повернула голову, вглядываясь в его спокойный профиль
Он выдохнул дым и не ответил. Полуулыбка уголками губ, полуприкрытые глаза, затяжка и медленный выдох. Перевел на меня взгляд. Чуть склонил голову и слегка прищурился.
— Н-да. Странно, что я этому удивляюсь… — пальцы онемели. Я хотела затянуться, но сигарета выпала. Проводила ее полет взглядом. Внутри так же. Тихо, беззвучно и угасает, когда достигает… дна.
Глубоко вздохнула, на мгновение прикрыла глаза и пошла к двери. Но Эмин, резко выстрелив рукой, перехватил меня за локоть. Егоголос негромок, спокоен когда он взглядом все так же вдаль, на линию шоссе за соседним домом:
— Приходилось.
Я напряженно смотрела в его лицо и понимала, что если я сейчас поведу локтем, он отпустит. Не хочет, но отпустит. Почему-то сорвалось дыхание и стало больно. Он сейчас прояснит. Скажет одну фразу и мне станет понятно. И будет принято, потому что понятно. Я его знаю. Каждое действие обосновано, даже… такое. Я стиснула челюсть отчаянно не желая слышать вот то, что он скажет, и что у меня в голове нарисует страшную, отталкивающую картину.
— Кровь за кровь, слышала такое выражение?
Но я слушала, и оно нарисовало.
Меня сковало. Отозвалось болью. Давно забитым на дно желанием, задавленным и темным. Отозвалось… нет, не пониманием и принятием, но сродством к нему. Он просто подготовил. Просто подсказал. И дал, сука ебучая, время, чтобы подготовиться еще:
— Еще одну и зайду. Вискарь достань. Разговор для меня тяжелый.
Зашел минут через пять. Я в полумраке гостиной. Слышала как телята, радостно похрюкивая, крутятся вокруг него. Скучали. Очень. Он по ним тоже.
Он зашел не сразу. Тянул время, пока мыл руки, переодевался. Менял воду собакам, отправлял их на места. И долго сидел с ними. Тянул время. И у меня онемели пальцы, разливающие виски по бокалам, когда я поняла, что не для меня. Что он брал паузу для себя. А значит там что-то поистине… Я не считала его животным, пачками приканчивающим народ или тварей или мразей. Там интеллекта дохуя, это и обеспечило ему очень высокое положение при… нынешних условиях развития мира.
Он зашел в гостиную не глядя на меня, подкатил кресло к углу дивана, где сидела я. Взял бокал с подлокотника и сел в кресло, вытянув длинные ноги и скрестив их на низком журнальном столике. Лицо непроницаемо. Махом осушил окал не поморщившись. Молча налила еще и опустила бутылку на пол.
Рим и Доминик только переступили порог, но он кратким жестом, не глядя на них приказал идти на место.
Бокал на подлокотник, палец медленно постукивает по грани бокала, взгляд в стену перед собой. Голос негромок, пробирающий до мозга костей:
— В день, когда мне исполнился тридцать один год, моего отца не стало. Утром он подарил мне двух щенков, а вечером я сидел на корточках перед своим братом, пока в оперблоке за моей спиной пытались вытащить нашего отца. Я сидел перед братом и говорил, что не время для истерики. Ничего не напоминает, Ян? — я, чувствуя как обрывается сердце, смотрела в его невесело усмехнувшееся лицо, задумчиво глядящее на бокал в пальцах. Эмин прикрыл глаза медленно откидывая голову на спинку кресла и продолжил совсем негромко, — сидел вот в той же позе что и ты, интонация была почти та же. И взгляд тот же. Говорил немного иное, чем ты своей сестре. Потому что я знал, что отца не спасут. Мы оба знали. На глазах застрелили. Патрон семь шестьдесят два, сороковой Ремингтон, раздробленная височная кость и в мозг. Нашел всех через полторы недели. Остановил Давида. Себя не смог. — Пачка из кармана, щелчок, зажигалки. Приоткрытые глаза, невидящий взгляд в потолок. — Твой взгляд на сестру, Яна… Твой взгляд на шваль в поле. А теперь сопоставь то, что ты чувствовала с тем, что испытывал я и сделай выводы, смог бы я остановиться.
— За что его?.. — алкоголь по пищеводу, гул в голове, тело слабое от… от нового слома, от желания заплакать, от беспомощности. Потому что чувствовала, что вот там сейчас происходит, за этим спокойным лицом и непроницаемым взглядом на бокал.
— За правду. Опасная это вещь… — Эмин усмехнулся и покачал головой. — Особенно когда внутри что-то еще есть. Когда Кашу у вас убрали, я взялся без разговоров. У меня крыша уже ехала с ними. А мне нельзя, потому что Давид… Мне нельзя, чтобы крыша уехала. Я его тормозить перестану и это будет полный пиздец… Он просто молод и с отцом ближе был. По нему это все очень нихуево ударило, и мозги там тоже нехилые, просто слишком торопится постоянно… Он может не в ту степь уйти и не заметить… Он… не хочу я цирк уродов во главе с ним. И отец просил. За три месяца ни с того ни с сего, будто бы знал, блядь… Тогда в больнице когда на тебя с сестрой смотрел… Нутро будто шилом, будто на год назад, обратно в преисподнюю… Давид тогда сказал «это я виноват», хотя даже не близко… У меня в голове это звучало, а спустя секунду твоя сестра произнесла то же самое. Это забавно вообще… что в свой день рождения я второй год подряд чувствую себя в аду. Так и хотелось сказать здравствуйте, черти, я дома…
Я поставила локти на подлокотник и закрыла лицо руками. Сжала виски пальцами, но хаос в голове это не уняло. Только двинулась с дивана, как он твердо и жестко произнес, пригвоздив меня к месту взглядом:
— Я тебя не жалею и ты меня не смей. Не для того рассказал.
— Я… — все равно встала и подошла. Не шелохнулся. — Я попросить.
Его предупреждающий взгляд.
Внутри пиздец. Почти на грани. А в голове только одно — никогда не предполагала, что Марина сможет мне помочь еще раз. Даже когда ее в живых уже нет.
— Мне нужно навестить подругу. Пожалуйста, отвези меня. На кладбище.
Пауза затягивается. Я смотрела в его непроницаемое лицо уговаривая себя остаться здесь, не падать в тот кипящий хаос в голове, не поддаваться слабости. Это нужно. Важно очень. Сжала челюсть и прикрыв глаза, задержала дыхание. И он негромко произнес:
— Когда? — его пальцы по моей кисти вниз. Кончиками касается моих пальцев.
— У тебя завтра будет свобод?… — я знала, что мой взгляд был затравлен. Это всегда происходило, когда я думала о Лебедевой.
— Когда тебе нужно? — Перебил одновременно перехватывая за кисть и дернул на себя, вынуждая упасть ему на колени.
Я подняла взгляд в его спокойные, серьезные глаза и почувствовала, как ровнее забилось сердце.
— В обед, — неуверенно повела плечом. — Она в Николаевском, это около двухсот километров отсюда и если у тебя не получится, то ничег…
— В обед будем там. — Эмин кивнул и мягко подтолкнул, подсказывая встать. И взял меня на руки.
Я обняла его за шею и прикрыла глаза прижимаясь щекой к его плечу. Мое сердце билось спокойно. Тяжело и больно, но спокойно. Он все поймет. Осталось сделать один шаг. Он поймет, я уверена.
Глава 10
Утром следующего дня позвонила Линке. Степаныч пришел в себя, прогнозы положительные, готовят к операции. И меня, всегда держащуюся, все-таки сжало на постели, когда я услышала глухой, неверный, слабый, но такой знакомый голос Степаныча в трубке «Я-я-н…а… Ян-на…». Сжало и скрутило до боли под хлопковой простыней и швырнуло на сторону кровати Эмина, который тихо, чтобы не разбудить, захлопнул за собой входную дверь пятнадцать минут назад.