Коллеги - Аксенов Василий Павлович. Страница 37

Федька перекосился:

– Слушай ты лепилу этого лопоухого!

– Ничего нельзя, – повторил Ибрагим и приосанился, – язва двенадцатиперстной кишки у меня.

– Во-он как! – с насмешкой протянул Федька. – Ну, как знаешь, будь здоров!

Он запрокинул голову. Заклокотала водочка. Сладостно хрустнул перекушенный пополам огурец. Ибрагим глотнул мучительную слюну и вырвал из Федькиных рук бутылку. Через пять минут они сидели обнявшись на скамейке и голосили мало кому известную песню «В кошмарном темном лесу». Ибрагим действительно опьянел, а Федька только притворился, вторил песне и хитро блестел глазами. Неожиданно они услышали голоса и смех. По тропинке со стороны озера шла парочка с лыжами на плечах. Спустя минуту они узнали доктора с женой. Инна что-то весело тараторила, а Зеленин хватался за живот, хохотал и задыхался. Он прошел бы мимо Ибрагима и Федьки, не заметив, если бы Инна не подтолкнула его. Тогда он остановился, протер очки и уставился на Ибрагима, который сидел не двигаясь.

– Та-ак, час коктейлей? – протянул Зеленин и воскликнул: – Как вам не стыдно, Ибрагим! Водка и соленые огурцы! Неплохая диета для язвенника! Я очень огорчен, но придется вас выписать за нарушение режима. А вас, – он обратился к Федьке, – я попрошу больше не появляться на территории больницы.

Он сказал это, как будто не было между ним и Федькой каких-то особых отношений, и Бугров промолчал, не трогаясь с места.

– Ух ты, какой строгий доктор! – засмеялась Инна, когда они отошли на несколько шагов. – Неужели ты его действительно выпишешь?

– Инна, – тихо проговорил Зеленин, – этот человек, тот, что был с Ибрагимом, мой самый страшный враг.

Что-то было в его голосе, от чего Инна сразу посерьезнела.

– Кто он, Саша?

– Он бандит.

– Что у тебя общего с ним?

– Не хотел я тебе об этом говорить...

Инна остановилась, схватила Александра за шарф и сказала взволнованно:

– Я должна знать все.

– Ну хорошо. Ты ведь уже знаешь Дашу Гурьянову? Федька в нее влюблен и вообразил, понимаешь ли, что я тоже... Стой, если уж говорить, то все.

– Ты действительно был в нее влюблен? – небрежным тоном спросила Инна.

– Нет, но одно время казалось, что между нами что-то возникло. Ты знаешь, человеку иногда трудно разобраться в своих чувствах и наклеить на них ярлыки: любовь, дружба, ненависть и так далее. Так вот и мне на какое-то короткое время показалось, что я испытываю к Даше не просто дружеское, теплое чувство.

– Это когда ты в письмах стал описывать природу? – перебила она.

– Да, примерно тогда.

– В последних письмах?

– Да. Пойми, ведь ты была так далеко! В сущности говоря, я тебя совсем не знал... – заскулил Зеленин, думая о том, рассказать ли про сцену в домике лесника. Нет, сейчас его на это не хватит. Расскажет после. Может быть, через год.

– Перестань! – оборвала его Инна. – Что я, дура!

– Ну вот, – продолжал Зеленин, – Федька возненавидел меня, во-первых, за это мнимое соперничество, во-вторых, за то, что я выявил его как симулянта, в-третьих, за то, что я однажды его ударил. А сейчас он ненавидит меня уже за все: за то, что я врач, за то, что ношу очки, за то, что народ меня тут полюбил.

– Тебе не страшно, Саша?

– Было страшно, а сейчас мне почему-то кажется, что Федька сам меня боится. Может быть, это слишком самонадеянно.

Они сбились с тропинки и молча прошли несколько шагов до крыльца, с трудом вытаскивая ноги из снега.

– Во всяком случае, я не отступлю перед ним ни на шаг! – пылко воскликнул Зеленин и посмотрел на Инну, ожидая увидеть улыбку. Но не увидел.

...Когда Зеленин и Инна скрылись из виду, Ибрагим вскочил и шепотом стал ругаться по-азербайджански.

– Чего всполошился-то? – процедил Федька.

Он сидел, нахохлившись, громоздкий, бесформенный и мрачный. И что-то было в нем прибитое. Исчез ловкий молодой парень. То ли своей позой, то ли чем-то иным Федька сейчас почему-то напоминал Ибрагиму соседа по нарам, старого «домушника» Сучка, от которого всегда несло каким-то противным жиром.

– Как чего?! – горестно воскликнул Ибрагим. – Пропал мой диет, ай, пропал диет совсем! Скорей бы жена приходил! Доктора просить будем! А ты, Федор, пожалуйста, не ходи сюда. Ну тебя к черту, понимаешь!

– Эх ты, хорек вонючий! – со злостью проговорил Федька, харкнул под ноги Ибрагиму и пошел прочь.

Он шел по пустынной улице, смотрел на теплые огоньки под нависшими белыми кровлями и впервые в жизни почувствовал себя одиноким и несчастным. Впервые он захотел куда-то побежать, уткнуться в чьи-то колени и навзрыд расплакаться. Он приехал сюда, на стройку, с двумя целями: для того, чтобы окрутить давнишнюю свою зазнобу и сколотить теплую компанию для настоящей работы в Питере. Дашка его видеть не желает. Парни все чистягами стали, даже те, кто рад был хлебнуть за его счет, отворачиваются сейчас вроде бы с насмешкой. Щипачи, мелкое племя! В передовики лезут, на красную доску. Хавальники откроют и слушают, как им лепила лекцию травит. А главное то, что сам Федор не чувствует себя таким, как прежде. Что-то сломалось в нем. Надо же, лепилу стал бояться! Посчитать ему не может за ту историю в клубе. Чего проще, развернуться да влепить ему по рубильнику – стекла вдрызг! Или пером пощекотать! Так нет же, дрожь его разбирает, страх. А мысли ночные, сумасшедшие покоя не дают, плакать хочется по ночам, вроде как сейчас. Будто шепчет кто: «Лопух ты, Федор, жизнь-то бортом мимо тебя идет! Останешься один, как сыч». Хочется сжаться, спрятаться в какой-то темный закуток и лежать там, пока не вытащит на свет добрая и большая рука.

Слабый шум долетел в поселок со Стеклянного мыса. Федор Бугров ссутулившись шел по промерзшим мосткам. Он боялся поднять голову и взглянуть вверх, туда, где плавала безжалостная луна.

Придя к себе в нетопленую пустую избу, он выругался, достал почерневшую от копоти консервную банку, высыпал в нее две пачки чая и заварил чифирь. Чифирь всегда помогал ему даже больше, чем водка. Тело наливалось силой, сердце сжималось от восторга и ярости, хотелось драться. Пусть попадется ему сейчас кто-нибудь под руку, ого! Федор ходил из угла в угол, рычал, пел, сжимал кулаки.

Неделю назад ему исполнилось двадцать три года.

...Ибрагим говорит Инне:

– Инночка, скажи, пожалуйста, доктору спасибо. Больше водку пить не будем, диет соблюдать будем, лечиться будем. Человек я семейный, ребятишки на руках. Жить будем!

В воскресенье Зеленин потащил Инну в клуб.

– Сашка, иди один! – взмолилась она. – Я лучше почитаю – сегодня принесли свежий номер «Нового мира». Ей-богу, мне эти клубы в Москве надоели! Сегодня хочу только тихой, сельской жизни – пеньюар, лампада и вольнодумный роман. Хочу быть Татьяной.

– Поздно, – сказал Зеленин, – ты уж другому отдана и будешь век ему верна, а он закружит тебя сегодня в вихре светских развлечений.

– А что там за действо сегодня?

– Сначала будет лекция об умении красиво одеваться... Что с тобой?

Инна содрогнулась от беззвучного смеха.

– Сашенька, милый, все-таки, может быть, мне не ходить? Вдруг мне станет дурно?

Зеленин обиженно шмыгнул носом:

– Напрасно смеешься! Лекция интересная, чехословацкие моды через проектор будем показывать.

По дороге в клуб он не умолкал ни на минуту:

– Понимаешь ли, Инка, просто обидно за людей. У большинства есть врожденный вкус, чувство гармонии. Посмотришь на них на работе – все так ладно пригнано: спецовки, косыночки, даже телогрейки. А в выходной день, подчиняясь какой-то несусветной моде, напыжатся и выходят этакими чудовищами. Сапоги гармошкой, пальто колом и обязательно белый шелковый шарфик чуть ли не до земли. А у девушек платья со средневековыми оборочками, шляпища, черт знает, вроде пропеллера... Обидно. Вот мы и решили вести войну за хороший вкус.

– Кто это «мы»?

– Правление клуба.

– А ты тоже в правлении?