Иллюзия свободы (СИ) - Грэм Анна. Страница 19

— Ну, и чего ты ржёшь? — интересуется Данэм, откинувшись на сиденье и сматывая с члена презерватив.

— Я тебе сейчас всю машину уделаю, придурок, — Ривера уже откровенно хохочет; её усталое, но торжествующее лицо изредка корчится в попытках побороть ложные позывы опорожнить кишечник. Она натягивает платье и плюхается рядом, поджав под себя ноги — сидеть на заднице жутко неприятно.

— Я тебя тогда выкину отсюда, — беззлобно бросает он, выкидывает резинку прямо из окна и перемещается за руль. — В общем так. Я вызову тебе машину, поезжай домой и жди инструкций.

— Как скажешь, босс, — Ривера хихикает, словно пьяная. Она действительно чувствует себя, как после бутылки крепкого и пары затяжек крека, и пусть все говорят, что эти две хрени между собой не сочетаются. Сочетаются, ещё как, всё дело в пропорциях и времени принятия. Когда Эйса нетвердой походкой добирается до вызванного Оливером седана, то вспоминает, что не выпила таблетки. Пошли они. До старости ей всё равно не дотянуть.

В квартире включён свет — Беккет, не таясь, уже ждёт её в гостиной.

— Какого хрена? — он яростно трясёт обломками браслета-прослушки, найденного им на дне раковины. Её отчаянно-глупый план агент раскусил на раз-два. Что ж, этого стоило ожидать.

— Мы уже говорили об этом.

Ривера мягко прикрывает за собой дверь и, проходя в комнату, бросает взгляд в зеркало. Выглядит, как проститутка, которую поимели оптом в подворотне — Эйса лишь хмыкает, позволяя себе чуть заглянуть в совсем свежие воспоминания. Отчего-то этот животный акт придал ей какой-то необъяснимой уверенности на грани самодурства, а усталость и звон натруженных мышц — полнейшего равнодушия. По ней плачет школа Ли Стразберга, потому что в таком состоянии ей врётся на Оскар.

— Я же сказала, он всё поймёт. Пришлось импровизировать, — пожав плечами, отвечает она. Усаживаясь на диван, Ривера роется в сумочке в поисках закурить. Где-то во внутреннем кармане заныкана пачка, которую ей строго запретили врачи. — Он думает, что я буду работать на него.

— А разве это, чёрт возьми, не так?!

— Я сказала, он так думает, — Эйса выделяет слово «он» и многозначительно дёргает бровь, мол, всё под контролем, остынь, но на Джона Беккета это не действует. — Он думает, что я буду сливать всё ему, а на самом деле…

— Не надо держать меня за идиота, — агент обрывает её. Кажется, он готов приседать от злости, но  держится, как того требует профессиональная этика. Эйса читает в его глазах презрение, ненависть и уязвлённость, будто она предала его личное доверие. Будто он заранее спланировал все её возможные ходы, но она не вписалась ни в один или выбрала самый нежелательный. — Вы сняли прослушку, свалили с объектом в закат и теперь думаете, что я поверю, что вы сделали это специально?!

Он подходит к ней так близко, что ширинка его оказывается почти у её лица. Забавная демонстрация силы и власти, когда все остальные вербальные аргументы исчерпаны. Эйса на это лишь шире улыбается —  ему остаётся только изнасиловать её, потому что пестовать его самомнение с помощью своего рта она не собирается, а делать это в доме, напичканном под завязку камерами Беккет не будет. Да и вообще нигде не будет — слишком дорога репутация, слишком безупречна чистота, которую он не станет марать. Следующее звание ему гораздо важнее примитивного акта похоти в грязный рот мексиканской преступницы.

— Не надо играть в шпиона, сеньорита Ривера, у вас нет ни соответствующего образования, ни опыта. Ваше богатое прошлое не имеет ничего общего с тем, с чем мы имеем дело каждый день…

— Вы не знаете Данэма, его знаю я, — диалог грозится превратиться в базарную перепалку, потому что Ривера сдаваться не собирается. — Только я могу к нему подобраться, иначе вам придётся придумать другой план выйти на Холта.

— Я подстраховался, не сомневайтесь, — приходит его черёд улыбаться. Беккет подносит к уху телефон. — Работаем по схеме «Д», — говорит он кому-то, суёт телефон в карман и обводит её пристальным взглядом с головы до кончиков туфель. — Омерзительно.

Слизанная, размазанная по подбородку помада, мятое платье в пятнах, ошалелый взгляд — развязный видок уличной потаскухи, дающей не ради денег, а ради кайфа. В одном этом «омерзительно» слишком много смыслов.

Омерзительно, когда дамочка вызывает интерес тем, что пришлась по вкусу одному из самых опасных преступников в стране, ублюдочному головорезу, хитрожопому киллеру, который ювелирно обходит все выставленные ему ловушки — крайне занимательному типу с нестандартным мышлением, которого Беккет допросил бы лично просто потому, что ему интересно влезть ему в голову. Омерзительно, когда хочется понять, что же такого этот тип в ней нашёл. Омерзительно для самого молодого специального агента, без пяти минут зятя директора, сына полковника, обладателя медали за заслуги, вручённой самим президентом, хотеть попробовать тоже. Чтобы убрать грязь с улиц порой приходится вымазаться в ней самому — Беккет этого не учёл.

— Это работает, — невозмутимо отвечает Эйса. Когда Беккет делает шаг назад и топает к двери, она выдыхает. На ней нет наручников, значит, этот раунд за ней.

— Определяйтесь, на чьей вы стороне, — говорит ей агент, прежде чем закрыть дверь.

Теперь задача номер один для неё не запутаться в собственной лжи.

7. По соображениям совести

Вечером, в раздевалке после смены, напарник сообщает ему, что Суареса выпустили сегодня днём.

— Думаешь, с разборками придёт? — как бы невзначай интересуется Хантер. Он и без него знает, что с копами «Кобрас» связываться не станут, но вот за внеплановую отсидку могут на ком-нибудь отыграться. Кали Рейес — первый кандидат.

— Он — хрен отбитый, конечно, но не настолько, чтобы на копов лезть. Тут это, — Мигель мнётся, подбирая слова, делает к нему шаг ближе, чтобы их разговор не стал достоянием чужих ушей, — просили его временно не трогать, ну, если попадётся. Оклемается пусть, поймёт разницу между волей и неволей, потом потише будет.

— Кто просил?

— У меня на имена память плохая, — отшучивается Эрнандес. Тут дураку ясно, что это Гарсия за кузена впрягается. Только вот Эрнандес у Гарсии на прикорме, Хантер же на это плевать хотел.

— То есть, если он опять на кого-нибудь свой хер нацелит, нам мимо ехать и не вмешиваться?! — Хантер со злости хлопает ладонью по дверце шкафа, а самому хочется напарнику затрещину отвесить, чтобы тот пришёл уже в себя и вспомнил, наконец, кто он и где работает.

— Да ладно, не доказано же ничего, — Мигель машет рукой, мол, забудь уже, проехали, но забыть об изуродованных телах школьниц, о которых уже всё Управление забыло, Кайл, наверное, никогда не сможет. Не настолько ещё он в этой жизни оскотинился, чтобы спокойно смотреть, как виновник, счастливо избежавший наказания, бродит по улицам.

— Да брось, — Кайл делает последнюю попытку воззвать к здравому смыслу, но она бесполезна. Эрнандес очень бережёт свой зад.

— Короче, не хочу я проблем. У меня жена, дети, — Мигель отмахивается от него, нарочито громко звенит ключами и уходит, понурив голову. С совестью Эрнандес давно договорился, бесполезно его лечить.

Кайл с досады прикладывается лбом к дверце шкафчика, понимая, что время начинает работать против него. И против Кали. А аргументы напарника лишь разбередили гнев, который он едва-едва сумел обратно в себя затолкать. Подождав когда коллеги выйдут, он достаёт мобильник и набирает брата.

— Надо встретиться.

— Я домой еду, подгребай, — Коул не задаёт лишних вопросов, ему предельно ясно, что разговор не телефонный.

«Домой» в лексиконе братьев Хантер означает их старую квартиру, где они жили с матерью до её смерти. Этажом выше до сих пор живёт мать Риты, но застать её дома сейчас практически невозможно. Она стала брать дополнительные смены в больнице, чтобы забить свободное время — обе дочери съехали от неё, а в госпитале всегда дел невпроворот. Хлоя не привыкла жить праздно, несмотря на то, что старшая дочь удачно вышла замуж и теперь помогает ей материально. Он не уверен, знает ли она вообще, что они с Ритой разбежались. Врать, что у них всё хорошо, придумывать несуществующие вещи, лишь бы её не беспокоить, ему не хочется, говорить правду тем более, потому он внимательно смотрит на пустые окна её квартиры, пытаясь угадать, есть ли там сегодня жизнь. Он надеется, что сумеет проскочить незамеченным.