Иллюзия свободы (СИ) - Грэм Анна. Страница 20

Три лестничных пролёта вверх, длинный, обшарпанный коридор с разбитыми светильниками, вонь испражнений и гулкая, почти зловещая тишина — за каких-то семь лет всё изменилось. Раньше здесь гремела музыка, мелкие соседские оборванцы, такие, какими были они с братом, сновали туда-сюда, изобретая всё новые и новые игры, за дверьми лаяли собаки и ругались жильцы, а сейчас кажется, будто здесь случилась война или стихийное бедствие. Каждый клочок стены отдаёт безнадёгой. В распахнутых окнах воет сквозняк, навевая уныние, несколько квартир пусты и брошены, словно жильцы в спешке покинули их, спасаясь от стремительно надвигающегося облака ядерной пыли. Кайл звенит ключами в кармане, с трудом находит нужный — в последний раз он был здесь год назад.

Коул отыскивается на диване в общей комнате, которая служила им и гостиной, и маминой спальней. Напротив него стоит высокий, темнокожий парень в чёрной бандане, Кайл узнает в нём Дре, лидера банды «Кровавые», контролирующей территорию западнее земли «Хантеров». С ними у «Хантеров» давно объявлено перемирие. Присутствие их главаря здесь кажется Кайлу весьма дерьмовым знаком.

Дре уже собирается уходить.

— Здорово, братан, — Кайл принимает от него «краба» и пропускает к выходу. — Бывай, Коул.

Он делает взмах здоровенной чёрной лапищей в сторону дивана и скрывается за дверью. Кайл молча садится в то же кресло и наблюдает, как брат жонглирует двумя мобильниками — один прижимает к уху, на втором набирает сообщение.

— Что это было? — подаёт голос Кайл, когда брат откладывает гаджеты в сторону.

— Да вот, перетереть встретились. Мне склады нужны, через два дня здесь погрузка-разгрузка будет у старших. Тут, блин, левые мексы шныряют, а нужно, чтобы эти пути были чистые, помнишь, я рассказывал? С копами я договорился уже, ну, чтоб ты в курсе был. Я говорил старшим про левых, сказали, разберутся сами. А Дре такой, типа, слушай, вы тут какие-то мутки мутите у нас, а я не при делах, пришлось ему денег отвалить и сказать, что если что вся ответка на меня пойдёт. В общем работы дохренища. Я, как сраный дипломат тут, блять. Они ещё и маршрут поменяли в последний момент.

Коул вываливает на него всё, без пауз и лирических отступлений. Он выглядит озабоченным и усталым, это видно по сизым пятнам недосыпа под впалыми глазами, по наспех зачесанным назад, мокрым волосам, которые Коул обычно тщательно укладывал.

— Они это кто?

— Да старшие. Я с этим Данэмом завтра встречаюсь, сивый такой хрен, помнишь?

— Что они перевозят, узнал? — Кайл чувствует, что эта тревожность, которую брат так тщательно пытается скрыть, заполняет его сверху донизу.

— Ну, ты меня прям допрашиваешь, эй, — Коул смеётся, но смех его звучит звоном лопнувшей струны, слишком сильно натянутой. Губы тянутся в оскале улыбки, но взгляд остаётся серьёзным, цепким, пронизывающим, словно то, что они по разные стороны баррикад, неумолимо, день за днём проедают брешь в их братской преданности.

— Профессиональная деформация. Понять, простить, — отшучивается Кайл, с досадой понимая, что у брата вскрылось двойное дно, на которое ему доступ закрыт. От этого где-то в груди ворочается раскаленный прут, и Кайл едва держит себя, чтобы не выскочить, не схватить Коула за грудки, не проорать ему в лицо «Это же я! Я, чёрт побери. Хватит играть!» Настроение, подавленное новостью о выходе Суареса, становится вовсе паскудным.

— В душе не ебу, честно. Моё дело маленькое, всё прикрыть, чтобы муха не пролетела.

— Ну, а сам что думаешь? — Кайл не сдаётся, и Коул, словно почувствовав этот груз отчуждения, лежащий на плечах Кайла, открывается ему, пусть и привык уже без брата обходиться.

— Ясное дело, наркота. Самый головняк, чтоб его.

— Коул, — Кайл подаётся вперёд, внимательно и серьёзно смотрит на брата, чтобы тот понял, что шутки кончились. — Тут федералы на каждом шагу.

— Знаешь, как я понимаю расклад, — Коул новость проглатывает молча, решая не подавать виду, что эти чёртовы федералы ему, как кость в горле, и проблем ему без них хватает, уводит тему чуть в сторону, пытаясь его успокоить, да и себя заодно. — Там два босса сцепились на чём-то, а моё дело маленькое. И его надо нормально сделать. Конечно, надо в оба смотреть, но я думаю, всё чисто пройдёт.

— Ты сам-то себе веришь? — Кайл со свойственным ему спокойствием, с холодной выдержкой хирурга лезет ему под шкуру.

— Не из такого дерьма выходили, — нетерпеливо отмахивается Коул, вскакивая с дивана и утыкаясь в мобильник.

— С федералами ещё не тягались.

— Чего ты хочешь, Кайл?! — Коул вдруг взрывается, повышает голос, но тут же осекается, взглянув на брата. Они ни черта не похожи, несмотря на то, что когда-то делили одно материнское чрево на двоих, но он видит в его усталых глазах отражение собственных тревог. За абсолютной уверенностью в благополучном исходе дела, он прячет страх за своих людей, за свою семью.

— Чтобы ты притормозил, — не меняя тона отвечает Кайл.

— Соскочил то есть? Ты угораешь? — весь пыл Коула разбивается о железобетонную невозмутимость брата, впрочем, как и всегда.

В юности Коул даже злился на него за это.

<i>«С тобой даже спорить скучно, хер тебя выведешь!» </i>

Кайл никогда ничего не доказывал ему с пеной у рта. Он предпочитал переждать вспышку ярости, а после начать бомбить железными контраргументами так, что Коулу просто нечего было возразить. И сейчас Кайл не изменяет себе.

— Я не хочу тебя хоронить.

В квартире повисает плотная, наэлектризованная тишина. Кайл водит языком по зубам, будто после слова «хоронить», сказанного в сторону брата, во рту чувствуется мерзкий привкус трупного яда. Его хочется выхаркать, выплевать или запить чём-нибудь крепким и забыть навсегда, больше никогда не произносить вслух. Коул смотрит на него в упор и молчит, а Кайл без толку, слепо водит взглядом по выцветшему ковролину и не может поднять на брата глаза. С него будто свалился панцирь, обнажив душу, болезненно-ранимую, которую себе самому-то стыдно показать, не то что ещё кому, пусть даже самому родному человеку. Этот страх — страх потерять друг друга —  вспыхивает у обоих одномоментно и прогорает, как спичка, сменяясь у одного опустошением, у другого злостью.

— Я тебя тоже, но я ведь тебе ничего не говорю. Твоя форма, сука, здесь как мишень, но я же молчу! — Коул обрушивает на брата то, что так долго замалчивал, делая вид, что понял и принял его выбор. Его крик обрывается на высокой ноте и рассыпается эхом где-то под потолком у лампочки, висящей теперь вместо старой кованой люстры, давно проданной на барахолке. В ушах остаётся звон, а в душе — тупое желание спустить всё на тормозах или вообще никогда не начинать этот разговор. Оба слишком глубоко увязли, чтобы соскочить, и на фоне этой простой истины такие разговоры — пустое сотрясание воздуха, лишняя трата нервов.

— Я хочу, чтобы ты был осторожнее, понимаешь? Пока мы мелкие были, нам всё с рук сходило. Детство кончилось, брат, если ФБР или УБН насчёт прижимать, ни ты, ни твои ребята не вывернутся. И я не смогу помочь, — но Кайл продолжает напирать, сколько ни юли, его с мёртвой точки не сдвинуть. Как баран, которого тянут в сторону бойни. Коул лишь обессиленно падает обратно на диван.

— Твои ребята, — едко усмехается Коул, повторяя его слова. — Когда-то они были и твоими тоже.

— Я всё помню. И ни от чего не открещиваюсь.

Кайл помнит, как превратил рожу одного из «Шакалов» в фарш и что мудак этот теперь не может ходить, да и самих «Шакалов» с тех пор не существует. Помнит, как грабил продуктовый, как бил окна, как выворачивал карманы заблудшим туристам, одетым в модные лейблы, потому что мать болела и нечего было жрать. Помнит, как брат впервые убил и как после он помогал ему скидывать тело в канал. Помнит, как кормил бездомного пса, пока того не переехала машина —  тогда он переживал больше, чем после того, как впервые произвёл смертельный выстрел из табельного пистолета. Он никогда не ставил себя выше брата, понимая, что они оба слеплены из одного дерьма, и что право на убийство, данное ему Департаментом полиции, не делает его меньшим ублюдком, чем он есть на самом деле. Наивные юношеские мечты сделать мир чуточку лучше подло ударили его по загривку, теперь же он просто хочет, чтобы его близкие продержались в этом блядском мире чуть подольше.