Дьявол на испытательном сроке (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 13

Впрочем, вряд ли ему составляет трудность мельком пробежаться взглядом по оставленным на виду рисункам и понять, что рисует Агата многих. Почему-то сейчас это кажется Агате внезапно слишком легкомысленным. Мысль эта настолько смешит её, что Агата в шутку называет себя распутницей и наконец ставит на стол чашки с чаем и снова бежит в соседнюю комнату за печеньем.

Когда она возвращается — чашка Генри пуста, а он сам уселся на кровати.

— Устал, — спокойно поясняет он на её опешивший взгляд, — ты же тоже, да?

— Ага, — Агата ставит на стол тарелку с потерявшим всякое значение печеньем и смотрит на Генри. Либо ей кажется, либо он действительно собирается затащить её в эту вот самую постель.

— Все-таки ты собираешься со мной позавтракать? — щурится Агата, припоминая формулировку Кхатона.

— Ну что ты, это же не просто чаю попить, — ухмыляется Генри, и Агата от возмущения, что он таким способом припоминает ей её же слова, кидает в него печеньем. Надежды, что она сможет попасть ему в лоб, тщетны, граничат с самообманом — демонстрируя дивную скорость движения, он ловит печенье и с довольным видом впивается в него зубами. Замирает — кажется, у кого-то сейчас случился вкусовой шок, и не мудрено, столько лет держаться на одном-то пресном хлебе, Агата даже сахар в чай не добавляла, чтобы лишний раз его не шокировать. Генри жует медленно, кажется, совершенно забыв про существование Агаты и, кажется, через раз вспоминая про необходимость дышать, а ей внезапно и иррационально хочется убрать со стола чертову тарелку. Агата прижимает ладони к лицу, понимает, что очень долго не спала — ну это ж надо, начать ревновать к печенью. Что дальше? Приступ ревности к рубашке, потому что, распутница этакая, так и льнет к его телу?

— Устала? — тихо переспрашивает Генри, и Агата отрывает от лица руки, глядя на него. Он уже расправился с печеньем, ни единой крошки не заметно ни на руках, ни на полу, ни на брюках… Просто нереальная аккуратность. Агата качает подбородком вверх-вниз.

— Иди сюда, — Генри касается ладонью покрывала кровати. Агата делает первый шаг еще до того как до неё доходит, что это ловушка. Да, сейчас она сядет рядом с ним, а потом окажется опрокинута на кровать одним его легким движением. Тем не менее замирать посреди пути глупо, и она выбирает меньшее из зол, что не выставит её дурочкой, вставшей на полшага от постели. Она садится не рядом с ним, но чуть поодаль, сознательно и с большим сожалением отказываясь от его близости, но и лишая его возможности «блиц-атаки».

На губах Генри расцветает загадочная улыбка, а Агата, ловя себя на том, что слишком много внимания уделяет мужским губам, устало запрокидывает голову, уперевшись затылком в стену. Нужно бы сосредоточиться. Она уже раскусила его план, что ей стоит сейчас отправить его обратно на слой серафимов? Но не хочется, по-прежнему не хочется. Черт возьми, да ей по-прежнему хочется вновь соприкоснуться с ним губами, вновь переплестись с ним в объятиях.

— Погаси, пожалуйста, светоч, глаза режет, — тихонько просит Генри, и Агата, разлепляя глаза, глядит в его лицо. Честное лицо. Слишком честное лицо. Он вряд ли врет — демоны действительно не любят света светочей, но вынуждены мириться с ним — других источников света в Чистилище нет. Но это ли единственный мотив для этой просьбы? Остаться с ним в темноте? Осознание такой возможности порождает в душе Агаты немало противоречивых эмоций.

«— Выгнать его, похоже, будет непросто, — мелькает уверенная мысль, — но стоит ли выгонять?»

Агата прикрывает глаза, складывает ладони, говорит святому огню спасибо за его службу, и светоч гаснет.

В вуали ночи (4)

— Спасибо, — шепчет Генри, и кровать негромко скрипит под его весом — он придвигается ближе к ней, практически вплотную, так, что Агата уверена — он точно слышит, как пугливо подскакивает в её груди растерянное сердце. Он слишком близко, чтобы она могла думать о чем-то другом, кроме него и этой близости. И одним только этим дело не оканчивается, он опускает свои тяжелые руки её на плечи, тянет к себе. Опустить голову на его колени оказывается приятнее, чем опираться на стену. Если бы Агата услышала от кого еще вчера, что сегодня будет практически осознанно устраивать голову на коленях мужчины вместо того, чтобы с воплем сбежать от соблазнителя, — она бы лично приложила дурака святым словом. Но сейчас дурочкой является она, она очень сильно «плывет» от того, что Генри сейчас рядом, в голове по-прежнему одни только сквозняки, пальцы то и дело покалывает от желания и самой прикоснуться к нему, и её отрезвлять никто не спешит.

— Ну что, ты отбиваться будешь от гнусного совратителя? — хмыкает Генри, и Агата тихо вздыхает, не зная, что ему ответить. Надо бы отбиться, да.

— Вообще, я понимаю слово «нет», — шепчет демон, — так что давай ты его быстренько скажешь, и я отчалю к своей холодной пустой постели…

— На жалость давишь? — фырчит Агата, а Генри лишь ухмыляется.

— Это я так заигрываю, — невесомо поглаживая пальцами её щеку, отвечает он, — давил бы на жалость — сознался бы, что мне чертовски тревожно остаться в одиночестве.

Вообще, это очень великодушно с его стороны — давать ей шанс отказаться уже сейчас, когда она сама погасила свет. Иной бы мужчина наверняка уже это воспринял как однозначное «Да», но, видимо, Генри ощущает её смятение. И дает ей право струсить.

— Я думаю еще, — Агата и сама понимает, что этот ответ идиотский. Ну о чем тут думать — либо да, либо нет. Но нет же, почему-то так сложно определиться. Кто же прыгает в постель к мужчине после нескольких поцелуев? И почему вообще она размышляет над тем, прыгнуть ей или не прыгнуть?

— Думай, — мягко улыбается демон, и это практически переход в наступление — его бесстыжие пальцы забираются в её волосы, вытягивая из них шпильки и разбирая тугой пучок на пряди, зарываясь в них, осторожно их перебирая. Эти прикосновения к коже под волосами приносят такое неожиданно сильное удовольствие, что Агата не может сдержать слабый стон. В эти мгновения она сама себя ощущает измученной, уставшей, будто бы лишь эти сумасшедшие прикосновения помогали ей возродиться.

Слишком неприемлемые мысли вдруг начинают кружиться в голове. Хочется отказаться от советов сознания окончательно, закрыть уже глаза и забыться. Хочется, чтобы прошлым уже наконец стало что-то хорошее. Вспоминаются минуты сегодняшней ночи, когда она проснулась, а его пальцы рисовали чувственные узоры на ее запястье. Мурашки и сейчас бежали по её коже, и это ощущение знакомо ей раньше, вот только чувство отторжения, никогда прежде не запаздывавшее, явиться сейчас не спешило. Ему, кажется, плевать, что сейчас Агату обхаживает не кто-нибудь, а демон, что ей не должно испытывать к нему ничего, кроме чувства ответственности за его судьбу. Но даже ей самой эти нотации внутреннего голоса кажутся неубедительными. Черт возьми, даже сейчас в груди скребется неуверенное желание сказать уже наконец «да» ему (или себе — он, кажется, уже все сам решил за нее) и окончить этот идиотский цирк. Она уже в Чистилище, здесь нет общества, которое её осудит, если она проведет ночь с мужчиной. Да хоть тысячу ночей — только на работу выходи, пожалуйста.

Агата садится, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, открывает было рот, но Генри перекладывает теплую ладонь на ее щеку, касаясь большим пальцем ее губ, и у девушки напрочь отнимается язык. Он действительно ни капли не сомневается в исходе этой ночи. И явно не собирается отказываться от своей цели.

Генри медленно очерчивает ее губы пальцами, сердце от этого его прикосновения восторженно замирает, Агата, сдается уже и тянется к его лицу. Ей сейчас хочется целоваться, настолько сильно, что без этого сердце биться дальше, кажется, не собирается. Генри накрывает ее рот губами, прижимает ее к себе так тесно, что с трудом удается вдохнуть — он, казалось, хочет ее выпить, вобрать в себя целиком. И остатки сопротивления угасают, встреченные яростным жаром его губ. Агата уже не желает отказываться от его страсти. Так выходит, что Генри не делает ничего, что противоречило бы чувствам, переполнявшим её душу, пожалуй, он просто раньше заставил её прочувствовать их, иначе она еще долго бы не нашла со своими желаниями общего языка.