Дьявол на испытательном сроке (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 20

— Пошли, — выдыхает Агата, подлетая к столу. Спорить не хочется, по напуганной роже Миллера видно, что его торопливо нагоняет раскаяние, и как бы парниша не побежал умолять о прощении прямо сейчас, и как бы Агата не простила его сгоряча. Пусть позлится всласть, позже будет меньше рассматривать Миллера как вариант.

— Ты хотела поесть, — напоминает Генрих, залпом выпивая чай и забирая с тарелки остаток круассана.

— Обойдусь печеньем, — бурчит Агата. Она выглядит сбитой с толку, нахохлившейся. Что-то ей все-таки сказал Миллер, из-за чего она сейчас выглядит такой растерянной.

У общежития она тормозит, а затем взлетает, но не на семнадцатый этаж, нет, она летит на самую крышу, а он летит вслед за ней. Лишь там, оказавшись на самом верху здания, Агата останавливается, уставляется в небо.

— Это правда? — произносит она.

— Что? — уточняет Генрих, даже не притворяясь.

— Ты же все слышал, я видела, что ты смеялся! — сердито восклицает Агата, и кажется, сейчас он впервые видит её твердую сторону.

— Я не слышал, почему ты заехала Миллеру по роже, — Генрих пожал плечами, — устроил себе шоколадное затмение.

— Почему? — кажется, в её лице он впервые видит недоверчивость. Что такого сказал ей Миллер. Чем внезапно вызвал сомнения? Поразительный у Миллера талант — её подобные чувства во время молитвы не одолевали.

— Это ваше… Личное, — нехотя поясняет Генрих. — Мне было интересно, но в личное я не полезу, пока ты не разрешишь.

— Странно звучит от тебя, при том, что я для тебя эмоционально практически голая.

— Отличная метафора, — губы сами разъезжаются в улыбке, а Агата недовольно заливается краской.

— Правда, что ты со мной, просто потому что удовлетворение похоти частично утоляет греховный голод? — Агата тыкает демону в грудь пальцем, а Генрих молчит, пытаясь подобрать слова. Вот ведь… Миллер. Из всех возможных правд он резанул именно эту, самую неприятную.

— Отчасти, — осторожно произносит он и тут же ловит вспыхнувшую от обиды Агату за руки, — птичка, дослушай.

— Разве у завтрака просят выслушать? — едко интересуется Агата.

— Я тобой мог позавтракать по-настоящему, между прочим, — сухо сообщает Генри.

— Какая честь… — с каждой секундой она злится все сильнее. Приходится менять ключ беседы.

— Малышка, что бы ты сказала, если бы я тебе сейчас начал заливать про любовь? — насмешливо уточняет Генрих. — Поверила бы?

Она качает головой, отводя взгляд, но он разворачивает её лицо к себе за подбородок. Пусть смотрит в глаза. Пусть оценивает искренность.

— Нам пока рано еще о чувствах говорить, ты же понимаешь, да?

— Рано, — недовольно бурчит она, — хотя кувыркаться нам почему-то не рано.

— Ага, — Генри не удерживает на губах смешка, — кувыркаться нам не рано, потому что страсть до нас добежала первее.

— Ага, стра-а-асть, — Агата кривит губы, пытаясь изобразить брезгливость, но видно, что она практически плачет, — хороша страсть. Ты бы еще бонусом к амнистии потребовал — хочу, мол, спать с Агатой Виндроуз. Чтоб легче голод сносить.

— Похоть можно удовлетворить с кем хочешь, — терпеливо вздыхает Генри, ожидая, когда она уже наконец успокоится, — но я хочу лишь тебя. Понимаешь?

Она куксится. Кажется — понимает, кажется, её слегка отпускает, но все равно, наверное, хочется услышать чего-то другого, вовсе не «нам еще рано говорить о чувствах».

— Если уж ты тут развела всю эту болтовню, — Генрих осторожно её обнимает, гладит по волосам, слушает, как она тихонько хнычет, пряча лицо в его груди, — хочется вернуться к вопросу, что я толком тебе и спасибо-то не сказал.

— Мне, спасибо? — Агата удивленно глянула на него. — Генри, я всего лишь молилась, не я освободила тебя — такова была воля Небес.

— Но лишь по твоим словам Небеса обратили на меня внимание, — возразил демон, — я не знаю, что они там разглядели в моей душе, я не знаю, почему они мне дали этот шанс, но ты — ты обо мне молилась.

Говоря это, Генрих пытается откопать в себе искреннее чувство благодарности. Изобразить его он может легко, почувствовать по-настоящему — пусть даже слабым импульсом — совсем другое дело. В таких вещах важней всего искренность с самим собой. Сейчас он может сказать Агате про преждевременность разговоров о чувствах, но что он сможет сказать ей через месяц? Через два? Солгать? Даже малейшая ложь отразится на кредитном счете, даже за такую мельчайшую отрицательную динамику он поставит под удар свою судьбу? Нет. Возможно, этих пары месяцев ему не хватит, тогда от неё придется отказаться. Ему не удастся заставить себя потерять голову, он слишком много знает о женском вероломстве, он давно не верит в слово «любовь». Но одно он знает точно — Агата достойна искренней благодарности. За её честность, за её великодушие, за её взаимность. За эти теплые губы, что прижимаются сейчас к его губам.

Еще один раз (1)

Теплая вода сбегает вниз по телу, рисуя на белой коже невесомые узоры. Агата сейчас предпочла, чтобы он был ледяной — потому что раскаленный жар, казалось, готов разорвать её грудь изнутри. И теплая вода кажется практически кипятком и не приносит облегчения.

Генри совершенно не ведает жалости и не особенно умеет уступать самому себе. Он захотел её, когда Агата пошла в душ — и вот сейчас она стоит, упираясь ладонями в стенку, напряженная как струна, и пытается не умереть всякий раз, когда его раскаленный член проникает в её тело. В душевой тонкие стены, она частенько слышит по утрам, как поет сосед, поэтому сейчас Агата вновь и вновь прикусывает губу, подавляя в себе стоны. У Генри завязаны глаза — он сам предложил, потому что Агате по-прежнему тошно от мысли, что он увидит её голой — уж больно неприятным, как ей кажется, её тело может показаться стороннему зрителю. В иную секунду Агате мнится, что Генри жульничает и подглядывает, потому что он совершенно безошибочно нашел её в душевой комнатке. Хотя нет, вряд ли он жульничает, все-таки сам он сказал, что зрение — не его основной орган чувств. Черт возьми, как же сложно молчать! Агата смеется про себя, по-прежнему напоминая себе дурочку, уж больно легко она соглашается с его предложениями, слишком просто уступает его губам, слишком много теряет в самообладании от его ласк. Кажется, ему для того, чтобы её возбудить, нужно просто поцеловать её покрепче, и ткань трусиков уже начнет предательски влажнеть. Но разумеется, ему этого недостаточно, ему всякий раз нужно довести её до конвульсий, до забвения, до затмения, чтобы она забывала, как вообще возможно дышать, пока его чертовы пальцы терзают её тело.

— Генри, — шипит она, когда его палец касается её клитора. Это перебор. Она не выдержит. Она точно не выдержит. И он над ней издевается, пытаясь вырвать из её груди крик.

— Тише, — твердая ладонь ложится на её рот, — ты сама сказала — не болтать.

И это тоже издевка. Он снова и снова толкается в её лоно, всякий раз наполняя её раскаленным сладостным удовольствием, его пальцы играются с её клитором, и силы у неё становится все меньше с каждой секундой, Агата вообще не знает, как до сих пор держится на ногах, кажется — еще пара мгновений — и она растянется прямо тут, на белой мокрой плитке. Но она держится, сжимается еще сильней, и у самой перед глазами летят звезды, от такой остроты — она чувствует его член, весь его твердый член, каждую секунду, каждый миллиметр его проникновения в неё, и это невыносимое наслаждение, от которого хочется кричать так, чтобы чертов сосед по душевой приперся бы выяснять, кто тут кого убивает. Но нет, на губах — жесткие пальцы, при каждом толчке члена Генри в её тесное лоно под плотно сомкнутыми веками полыхают фейерверки невиданных цветов. Она хочет умереть еще раз — снова, теперь — от наслаждения, но с этим нельзя спешить, Генри явно хочет, чтоб перед этим она себя забыла окончательно.

— Прогнись сильнее, — от хриплого, срывающегося от крайнего удовольствия голоса Генри по коже бегут мурашки. Она не может с ним спорить, не сейчас — он, кажется, может свить из неё веревку и завязать её в морской узел. Да и в перспективе вряд ли Агата сможет внятно ему отказать. Генри знает, чего хочет, знает, как этого добиться. Такой неопытной дурочке, как Агата, остается лишь только слушаться и получать удовольствие. И какое удовольствие… Оргазм накатывает, вышибая дух, накрывает безжалостной белоснежной волной, от бессилия Агата даже впивается зубами в зажимающие её рот пальцы. Генри яростно рычит, отдергивает от её рта руку, стискивает её бедра, с силой насаживает её на свой член. Торопливей, быстрей, резче. Это происходит всякий раз после оргазма Агаты, он будто торопит самого себя побыстрей получить удовольствие. Агате нравится и это, в его силе таится что-то необузданное, дикое, ненасытное. Ощущать себя объектом его вожделения — как же это приятно. Ведь он — удивительный, страстный, восхитительный в каждом движении, и он дарует эту свою страсть не кому-нибудь — он дарует её Агате, только ей. Когда кончает он — его потряхивает, он и сам с трудом дышит, он просто зажимает Агату между своим телом и стеной, стискивает её тело сильными руками, прижимается губами к плечу. Сверху на них падает вода, смывая с их тел следы этой страсти. Агата поднимает голову, подставляет лицо теплым струям, едва удерживается от того, чтобы не открыть рот и не наглотаться теплой воды. Пить хочется нестерпимо.