Дьявол на испытательном сроке (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 31

Она выскальзывает из его кабинета как можно беззвучней, стремясь не вызвать лишнего всплеска в омуте чувств Джона.

Самый неудачный расклад (3)

Утро начинается с того, что от голода сводит желудок. Генрих некоторое время лежит на кровати вниз лицом, затем встает и ищет, куда вчера задевал просфору. Нюх Генриха обострился настолько, что кажется, что чует он не только тех, кто близко к нему на этом слое, но и на двух нижерасположенных. Руки мелко подрагивают, однако Генрих без особой жалости скручивает собственную сущность и заставляет себя есть медленно, растягивая процесс насыщения. Необходимая победа над собой и сколько их еще предстоит совершить — подумаешь, и от этой тоскливой перспективы хочется сбежать. Туда, в свободный смертный мир, где так легко потерять голову, где голод так легко утолить, но в памяти прекрасно живет воспоминание, что и то насыщение — недолговечно. Греха хочется неумолимо и успокоиться в этом голоде невозможно никакими средствами.

В голове проясняется медленно, во многом из-за чрезвычайно паршивого настроения. Он уже и забыл, что терпеть не может спать в одиночестве. Пустая постель ассоциировалась с торопливыми вечноголодными годами, когда он жил от ночи к ночи, от охоты к охоте, и тогда соседка в постели либо плохо кончала и не была особенно приятной, либо попросту не была достойна доверия. Не то чтобы его тяготит одиночество, но оно ощутимо портит настроение. Он был наедине с собой уже довольно долго, даже если не считать времени, проведенного не на распятии. С одной стороны, это не могло не воспитать в нем самодостаточность, с другой стороны… с другой стороны, именно предыдущие несколько дней были… опьяняюще теплыми. Он просыпался рядом с Агатой, он забывался в ней, утопал в её поцелуях, объятиях, чувствах, запахе. Это было нормально — для первого этапа отношений, когда кроме гормонов в крови ничего не было, да и тем более для Генриха, чья жизнь после амнистии еще не была заполнена ничем кроме этой девушки. Даже необходимость работы не особенно заботила его — лишь только она, её теплота, её улыбки, её время, которое она совершенно без сожалений отдала ему. Черт возьми, это даже напоминало то идиотское наивное счастье, в существование которого Генрих не особенно и верил в посмертии. И ведь надо же было это все так бездарно испортить…

Вчерашний вечер Генрих с удовольствием бы забыл, если бы не педантичная привычка отдавать себе отчет в своих действиях. Вчера он опасно близко оказался рядом с границей срыва, и если вдуматься о том, что подтолкнула его к этому сущая мелочь, получается эта граница и сейчас находилась всего в двух шагах за спиной. И стоило ли в таком состоянии находиться рядом с такой искусительно порядочной душой, как Агата?

Становилась ясна паранойя Триумвирата, весь этот учет, обязательные явки с проверкой состояния кредитного счета, добровольно-принудительные «прогревания» и экзорцизмы тех, чьи счета демонстрировали незначительную отрицательную динамику. Если явился отметиться — есть шанс, что закроют глаза на то, что ты вчера кому-то соврал… Но при этом вымолят в тебе демоническое дотла, до тошноты, до головокружения, без особой жалости или трепета. Бесы после экзорцизмов сидят за своими столами как побитые и пытаются удержать в пальцах хоть что-то. Многих отправляют после экзорцизмов во внеочередные отгулы, если, разумеется, трудоголизм не стучит в сердце пристыженного демона.

У Генриха вчера в сердце стучал совсем не трудоголизм… Ей богу, этот свой вчерашний выкрутас он бы понял, если бы был сопливым пацаном. Ну вот… Приспичило же… Ревность, кипучая, яростная, раздирала все швы на душе, даже при том, что экзорцизм так-то слегка притупил чувства.

К чему ревность? Казалось, не к чему. Но почему, почему Агата так легко простила Миллера? Почему так быстро остыла и даже бросилась с ним вместе на Поля?

Миллер по-прежнему был не дурак. Быстро опомнился, бросился извиняться сразу же — пока Агата не успела понять, насколько далеко его к ней отношение от визируемой дружбы, решил поддержать в сопротивлении запрету Триумвирата. Это было вполне нормально для человека, решившего сделать ответный ход в завоевании девушки, которую уже «осадил» другой. Миллер по праву «старого друга» мог заставить Агату усомниться в её выборе, в Генрихе. Обратить внимание на «несерьезность отношений», он уже резанул правду по живому, ткнув Агату в то, что она, мол, нужна Генриху для притупления чувства голода. И девушка это запомнила — Генрих чуял в ней эти горьковатые мыслишки, резко менявшие вкус её эмоций. И Генриха эти намерения Миллера подшатнули, заставили его ощутить неуверенность. Хотелось ответить ему чем-то… Чем-то аналогичным этой его «правде» о демонической инстинктах.

Ответил… В планах попадаться не было, в планах имелось оставить на месте преступления женские трусики и пару собственных волос. Миллера бы тряхнуло, он бы психанул… и отстал бы. Очень вероятно, что он бы так сделал. Куда уж доходчивей разъяснить выбор девушки… Но вышло по-другому. Трусы остались в кармане, Миллер вернулся раньше конца смены, появился гораздо ближе, чем ожидал Генрих, да еще трепачи эти не смогли себе выбрать другое местечко для сплетен, короче говоря, все условия сложились ужасно неудобно. Самой неудачной комбинацией карт из всех возможных.

И реакция Агаты на слова Миллера Генриху не понравилась. Она была слишком сильной, слишком эмоциональной. Даже слова близких друзей не воспринимают так близко к сердцу. А Агату практически трясло от каждого высказанного ей оскорбления, так, что Генрих поневоле напрягся. Может ли такое быть, что он недооценил степень её симпатии к Миллеру? Это подозрение оказывается очень неприятным. Ему необходимо выдохнуть, отойти, чуть-чуть подумать. Дать подумать ей наконец. Сейчас он для нее — виноватый. Инициатор. Подтолкнувший её к неправильному выбору. Нужно стать кем-то другим. Нужно, чтоб она увидела в нем что-то другое.

— Мистер Хартман, как так вышло, что с «прогрева» вы вернулись под конвоем?

Исполнительный инспектор Штрафного Департамента, Рон Уоллес — серафим-страж, от беспощадного экзорцизма которого можно не встать постели двое суток (бесы рассказывали, сам Генрих ещё не проверял), сегодня, по идее, проверять явившихся отметиться не должен был, значит, Генрих должен сам себе сказать спасибо за такую сомнительную честь. Рон не кажется особенно искренним, хотя он очень старается относиться к демонам вокруг себя спокойно, просто делает свою работу, пытаясь обеспечить своему отделу минимальную статистику срывов.

— Мой поручитель попал в опасную ситуацию, пришлось вмешаться, — вообще-то к докладной о конвое прилагалась и объяснительная Генриха, и жалоба от серафимов-стражей, и резолюция от Триумвирата о том, что карательных мер к Генриху принимать не нужно.

— «Опасная ситуация» сейчас сидит в моем кабинете, кстати, — замечает Рон, — составьте нам компанию, мистер Хартман. Раз уж у вас с «опасной ситуацией» один поручитель.

Особых причин отказываться нет, дел «со вчера» не осталось — вчерашний рабочий день Генрих благополучно закончил в камере, из которой его и забрал Артур.

— Анна Фриман, — Рон представляет суккубу практически сразу как входит. Девушка сидит прямо, как палка, но в сторону двери поворачивается. Красивая. Как картинка — темные гладкие волосы, томные яркие губы. Такие всегда становятся суккубами — пленницы собственных страстей, красоты и ветренности. В прошлой жизни Генрих был без ума от такого типажа, сейчас же у него не очень приятные ассоциации.

— Ну привет, — сухо улыбается Генрих, скрещивая руки на груди.

— Ты мне расскажешь, что происходит? — девушка смотрит на него из-под прямой челки. Пытается выглядеть слабой.

— Происходит? — Генрих пожимает плечами. — Странное. Я сам еще не понял.

— И никто ничего не понял, — бурчит Рон, а сам роется в стеллаже с личными делами. В углу уже стоит коробка с личным делом Генриха. Несколько папок даже грозят свалиться на пол.