Трон Знания. Книга 2 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир". Страница 31

— Помнишь их?

— Нет, не помню, — ответил Мебо еле слышно, вглядываясь в темноту за окном.

— Дом матери далеко?

— Не надо… Они услышат.

Хозяева установили на стол глиняные тарелки с огурцами и помидорами, картошкой и брынзой… От изобилия еды желудок и вовсе скрутился.

— Ешьте, пока он молчит, — сказала Разана, расположившись рядом с супругом. — Когда у нашей Клуши цуценята были, сосали её запоем, житья не давали.

— А вы… просто приятель, — усмехнулся Валиан, — чего за стол не садитесь?

— Я не голоден, — ответил Мебо, но к столу подсел.

— Приходилось видеть моранд? — спросил Адэр.

— А то ж, — кивнула хозяйка. — Долина Печали аккурат за резервацией.

Валиан почесал небритую щёку:

— Самок видел. Самцов ни разу не видел. А цуценят и подавно не видел. — Сузил зелёные глаза, такие же яркие и чистые, как у Разаны и Мебо. — Что же тезам в наших землях надо?

— Мы пришли проведать родственницу нашего товарища, — сказал Адэр и покосился на стража.

— Её зовут Ални, — откликнулся Мебо, стараясь не выказывать волнения.

— Ални? — переспросила Разана. — Так померла Ални. Год восемь, как померла.

Мебо резко поднялся и выскочил из комнаты.

Валиан указал пальцем на дверь:

— А он ведь из нашенских… — Посидел, помолчал, глядя перед собой. Ткнул пальцем себя в щёку. — Ямки, как у неё. Неужто, Мебо?

Адэр кивнул:

— Он самый.

— Ну и дела, — протянул хозяин. Похлопал себя по коленям и вышел из дома.

— Не подскажете, где у вас постоялый двор? — спросил Адэр.

— А нет никаких дворов. Ночуйте у нас. И Мебо уговорите. — Разана вытерла глаза уголком фартука. — Его-то дом пустой, стылый.

Адэр толком не понял, спал он этой ночью или ему только казалось, что спал. Как ни откроет глаза — в руке бутылочка с молоком. В ушах — несмолкаемый писк щенка, которого Адэр уложил возле кровати на подстилку. Потом каким-то образом зверёныш, замотанный в пуховый платок, оказался под боком. Как выяснилось позже, платок принесла Разана, а немного погодя Валиан подсунул щенка хозяину, явно жалея, что комнаты разделены занавесками, а не дверями. Когда питомец в очередной раз запищал, за окном брезжил рассвет. Адэр подумал сквозь полудрёму: не допустил ли он ошибку, приняв из пасти моранды её детёныша. Услышав довольное урчание и причмокивание, поцеловал морщинистую кожицу на широком затылке. Это не ошибка — это счастье…

Валиан куда-то ушёл с утра пораньше. Разана решила занять гостей и предложила после завтрака прогуляться по посёлку. Адэр чуть было не отказался, хотелось утопить гудящую голову в подушке. Но взглянув в осунувшееся лицо стража, сказал:

— Пошли, Мебо, у мамы прощения просить.

Засунув в карман бутылочку с молоком, прижал к себе писклявую ношу, вышел на крыльцо и вздохнул полной грудью. Перед бревенчатыми домами звенела сочная трава и пестрили цветы. Раскидистые клёны и стройные берёзы отбрасывали тень на протоптанные дорожки.

Обогнув сруб вслед за Мебо и Разаной, Адэр очутился в саду. Ветви яблонь, груш и айвы клонились к земле под тяжестью ещё не созревших плодов. Краснела малина и поздняя вишня. Из-под разлапистых листьев выглядывала клубника. В стороне тянулись грядки со всякой всячиной.

Выйдя из селения, маленькая молчаливая компания побрела по просёлочной дороге и вскоре свернула в лес. Между елями виднелись поросшие травой холмики.

Мебо остановился. На овальном бугорке среди травы рос цветок: лепестки белые, сердцевина ярко-красная.

— Как ты догадался? — спросила Разана.

— Такие цветы росли у дядьки Тима. Я воровал и приносил маме, она ругалась, а я снова приносил.

Разана покачала головой:

— Перед смертью Ални просила каждый год ей на могилку цветочек садить.

Мебо встал на колени. Качнулся взад-вперёд и вдруг рухнул на холм, обхватил его руками:

— Мама… Твой касатик вернулся…

Адэр вышел на дорогу. Закрыл глаза. Шумел лес. В вышине жалобно кричала птица. Пахло свежевскопанной кладбищенской землёй…

— Её жалко, а его ещё жальче, — прозвучал голос Разаны. — Ведь ни в чём не виноват. А жизнь ишь как повернулась.

Адэр посмотрел вокруг и не поверил глазам. Вдалеке паслись кони…

— Ваши?

— Нашего посёлка, — ответила Разана.

— Это не рабочие лошади.

— Рабочие лошади пасутся отдельно.

— Я могу покататься?

— Конечно. Но они не оседланы.

— Неважно.

Адэр вложил щенка Разане в руки и побежал через луг.

Ветер хлестал лицо, волосы путались, как и мысли. Слившись с резвым жеребцом, Адэр летел, словно истосковавшаяся по воле птица. Спереди из высокой травы испуганно вспархивали куропатки, за спиной клубилась цветочная пыль. Конь радостно всхрапывал, чувствуя опытного всадника.

Адэр легко спрыгнул на землю и прижался лбом к лошадиной шее.

Из травы поднялся рослый пожилой человек в косоворотке и соломенной шляпе с широкими полями:

— Всегда говорил, что хорошему ездоку седло — помеха.

— А резвому коню — удила, — сказал Адэр и хлопнул ладонью жеребца по крупу.

— Тиваз, старейшина Зелейнограда, — представился незнакомец.

— Яр.

— Каким ветром к нам: попутным али заблудшим?

— Удачным, — ответил Адэр и пошёл через луг.

Засунув руки в карманы просторных штанов, Тиваз шагал рядом. Поля шляпы скрывали лицо, лишь колыхалась травинка, зажатая между зубами.

— Ты не шибко разговорчивый, — произнёс старейшина.

— Валиан тебе всё рассказал — зачем повторяться?

— И дюже догадливый. Надолго к нам?

— Как будете привечать.

— Гостям-то мы рады. — Тиваз выплюнул травинку и сдвинул шляпу на затылок. — Да гости до нас не шибко охочи.

— Чего ж так?

Старейшина поддел босой ногой пышные головки одуванчиков. Белые пушинки, подхваченные ветром, взмыли к небу.

— Ужель не знаешь? Отделили наши земли от Грасс-Дэмора, что натянули колючую проволоку.

— От Порубежья.

— Порубежье у тех, кто развалил страну, а у нас Грасс-Дэмор.

— Почему Моган так с вами поступил?

Тиваз преградил Адэру путь, прищурил зелёные глаза:

— А ты погостюй у нас — авось разберёшься. Я вот двадцать лет понять не могу. Может, со стороны виднее?

Адэр оглянулся на коней и побежал к Мебо и Разане, поддевая сапогами головки одуванчиков.

Часть 12

Хлыст лежал на примитивном приспособлении для сна, которое и койкой назвать тяжело, и нарами не назовёшь: накрытый двумя досками металлический каркас, сверху тонкий тюфяк с въевшимися пятнами мочи и испражнений. Хлыста не коробила вонь, как не коробил ни запах блевоты, исходивший от плоской подушки, ни смрад помойного ведра в шаге от ложа. Ему не мешал надрывный кашель за стеной, не прекращающийся кашель — до рвоты. Хлыста не злило, что в отверстие под низким потолком даже муха не залетит, не то что ветер: мелкие ячейки решётки были забиты мохнатой белой пылью. Не раздражала лампочка над железной дверью — она горела круглые сутки, и утро начиналось не с рассвета, а со скрипа тележки для развоза баланды. Его не угнетали землисто-серые стены, испещренные надписями: братки, не жалея ногтей, вели счёт времени либо царапали послания тем, кто забрал у них свободу.

Хлыст был знаком с больничными «хоромами», где проводят последние часы изуродованные в каменоломне искупленцы. Ему приходилось выносить оттуда трупы. Но с тех пор как к Хлысту вернулось сознание, камнедробилка ни разу не загрохотала. Что-то гремело, но непривычно глухо, будто шум шёл из-под земли. И в воздухе плавала не каменная пыль, а белый порошок. И странный привкус во рту…

Хлыст перевернулся на живот. Скользнул взглядом по проходу между стеной и койкой. Идти можно только боком: шаг влево до ведра, три шага вправо до двери. На полу кружка; воду покрывала седая как пепел плёнка.

Хлыст уже несколько дней не ел и почти не пил. Он столько раз боролся со смертью, что лютая жажда жизни иссушила его изнутри. Он устал цепляться за жизнь. Сдохнет он сегодня или через неделю, загнётся в муках или уснёт вечным сном в глухой степи, скинут его труп в общую могилу или бросят на съедение шакалам — ему всё равно. В голове было чисто и пусто, тело казалось лёгким, воздушным. Перед правым глазом клубился туман, левый и вовсе не видел.