Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович. Страница 4

— До свидания, до свидания, — нетерпеливо проговорил Яков Семенович. — Приходите к нам еще.

Баба сыпала реверансы мелким бисером, униженно кланялась, придерживая рукой полу тулупчика. Лика была готова поклясться, что там, в необъятных закромах лифчика, спрятаны денежки, полученные от антиквара. Вытолкав бабищу за дверь, Коростылев обернулся к посетительнице.

— Сашенька, дорогая! А ты к нам каким ветром?

— Попутным, — засмеялась Саша. — Здравствуйте, Яков Семенович. Нам, как всегда, консультация нужна.

— Ну, так входи, входи, голуба моя… Ликушка, а ты нам кофейку, да? С печеньицем…

Он увел Сашу за собой и плотно закрыл дверь, и вдруг, неожиданно фальшиво затянул:

— Па-а-аду ли я, стрелой пронзены-ый!

«Падешь, — зло подумала Лика. — Рано или поздно. К гадалке не ходи».

В кабинете, полутемном от набитых до потолка антикварных диковин, с тяжелым от пыли воздухом, Коростылев преобразился. От былого нетерпения не осталось и следа. Подмигнув Саше, Яков Семенович ловко крутанулся на каблуках и невероятно фальшиво проблеял кусочек арии Онегина, вызвав недвусмысленное хихиканье посетительницы и беззвучные аплодисменты.

— Нуте-с, Сашенька, что тебя привело к старику? Или соскучилась?

— Конечно, соскучилась, Яков Семенович, — бодро ответила Саша.

Коростылев мягко улыбнулся в свою тощую козлиную бороду и погрозил пальцем:

— Врушка ты. У вас, покуда надобности нет, и желания соваться не возникает.

— Яков Семенович, — поморщилась Саша, — вы же образованный человек. Откуда у вас то и дело всплывает стариковское присюсюкивание и словечки эти ветхозаветные: покуда, давечка, надысь… Вы же в реальной жизни так не разговариваете.

Коростылев опешил, а потом хохотнул, чрезвычайно довольный тем, как уела его эта черноглазая малявка, с оленьим взглядом Одри Хепберн.

— Твоя правда. Не разговариваю. Это, как у вас, молодежи говорится, имидж такой. Помнишь, в сериале этом, западном, где убивали за трон направо и налево, был такой вот старичок, который под немощного маскировался? Клиенты от меня ждут стариковского дребезжания, да разговоров обволакивающих. Это тщета, пыль в глаза, я ж, голуба моя, иной раз и сам не понимаю, где играю, где переигрываю, а где истину глаголю.

— Ну, вот, опять, — фыркнула Саша. Коростылев махнул рукой.

— Ликно. Поговорим, как нормальные люди. Что у тебя на этот раз?

Саша сползла с высокого, неудобного кресла, утыканного пуговицами, выудила из портфельчика увесистую пачку фотографий и робко подсунула антиквару.

— Вот.

Коростылев взглянул на фото, поморщился, нацепил на нос очки и раздраженно отодвинул снимки.

— Саня, ну, ты как маленькая, в самом деле. Чего ты ко мне с фотографиями явилась? Нешто я тебе по фото экспертизу проведу?

Саша вздохнула.

Коростылев, который в местном музее искусств числился внештатным сотрудником, консультантом, экспертом, периодически оценивал поступившие экспонаты, но работу эту выполнял крайне неохотно по причинам вполне тривиальным. Музей столь же неохотно платил, поскольку услуги Коростылева стоили дорого, специалиста его уровня было еще поискать, а опускаться ниже установленной таксы старик не желал. Каждый визит к нему требовал остроумных импровизаций, или же тщательно продуманного плана, и это еще в настроение надо было попасть. Так что Саша отнюдь не случайно спрашивала Лику, какую арию пел Яков Семенович накануне. Новый директор музея, однако, в такие тонкости не вникал и вникать не собирался.

— Он обязан и все тут, иначе за что мы ему платим? — говорил он, изрыгая пламя.

Сотрудники музея робко возражали, что как раз не платим. Оплата идет только по факту экспертной оценки. Директор слышать ничего не хотел, требовал отправлять экспертизу в столицу, что стоило баснословных денег, и смирялся только от звонка сверху, из управления культуры, где жестко требовали: пояса затянуть, в стране кризис, оценку проводить на месте. Смиренно выслушав указ, директор, тем не менее, строго настрого запретил таскать экспонаты Коростылеву, мол, не граф, сам придет. Яков Семенович, который в своем салоне зарабатывал куда больше, на распоряжения директора чхать хотел, и никуда не ездил. Вольно или невольно работники либо таскали экспонаты для предварительной оценки на дом Коростылеву, либо приносили фото. В случае, если находка Якова Семеновича интересовала, он мог и в музея явиться. Но, опять же, для этого требовалась немалая смекалка.

Саша этим искусством овладела еще в институте, когда вместе с горластой Ликой прогуливала занятия по уважительной или не особо уважительной причинам. Уж больно хорошо получалось у нее прикидываться сиротой, давить на жалость, заливая все тягучим сиропом лести, на которую Коростылев был падок. Вот и сейчас она была готова причитать изо всех сил, лишь бы тот хоть краем глаза глянул на фото экспоната: страницы из инкунабула, исписанные старославянским шрифтом, пребывающие в весьма плачевном состоянии. На неопытный Сашин взгляд, там говорилось что-то о княгине Ольге, да уж больно текст расползся. Да и место, где был обнаружен этот раритет вызывало сомнения. Так что подделка не исключалась.

— Я бы рада подлинник предъявить, — заканючила Саша, — но директор ни в какую. Вам ведь платить надо, а бюджет не утвердили еще. Ждем с начала года, завтраками уже месяц кормят. Вы хоть на глазок скажите, стоит ли вообще экспертизу затевать?

— Да откуда ж я знаю? Ты бы мне еще фото Джоконды с Лувра показала и попросила узнать, подлинная она или нет. Сама-то что думаешь?

— Да фиг его знает. Состояние документа весьма плачевное, его в идеале на реставрацию отдать, но у меня лично сомнения. Нет у меня такого опыта.

Тут Саша замерла, поскольку причитала достаточно уверенно, и на этом месте Коростылев должен был проявить благородство и пообещать явиться в музей, тем более, что рукописные книги находили редко, а кроме него мало кто мог так мастерски и так терпеливо разглядывать витиеватые червячки старославянского языка.

Яков Семенович, однако, проявил к находке полнейшее равнодушие:

— Ну, так и отдайте, — отмахнулся он. — И на экспертизу, и на реставрацию, если придется. Ты лучше глянь, какое чудо мне принесли. Не вещь — роскошь, роскошь в чистом виде. Нука, давай, деточка, расскажи, что сможешь.

Он сдернул со стоящего на столе предмета салфеточку. Саша дернула бровями и осторожно взяла расхваливаемую вещь в руки.

Это была музыкальная шкатулка. Деревянная, добротная, с расписной крышкой и золоченым крючком. Открыв ее, Саша ожидала, что шкатулка заиграет, но ничего подобного не произошло, лишь фигурка балерины в воздушной юбке-волане выпрыгнула чертиком, дернулась разок, намереваясь закружиться, и застыла. Саша осторожно покачала ее пальцем, но балерина не дрогнула, видимо внутри что-то давно было сломано. Было в шкатулке что-то знакомое, из книжек, энциклопедий, виданное давно и благополучно позабытое.

— Красивая, — осторожно сказала Саша, понимая, что сейчас вновь сдает экзамен. — И вполне приличное состояние. Похожа на шкатулки из мастерской Чарльза Ружа. Неужели Швейцария? Или новодел?

В кабинет вошла Лика с подносом. Цепко взглянув на шкатулку, она без слов поставила угощение на стол и вышла, бесшумно притворив за собой дверь. Коростылев проводил ее взглядом.

— Не новодел. Вещь, конечно, не раритетная. В свое время в мастерской Ружа таких шкатулок выпустили много, но вот лично я ни разу не держал в руках подобной вещицы, да еще из красного дерева. Не попадалась как-то.

— Сколько такая может стоить?

Про цену Саша спросила лишь для проформы. Она примерно представляла стоимость музыкальных шкатулок из благословенной Швейцарии, тем более, что производство их было поточным, а нынче и вовсе в жестяных коробочках этой фирмы продавали чай. Фирма умудрилась не сгинуть за столько лет, но рассчитывать, что ее продукция стоила баснословных денег все же не стоило. Яков Семенович, кстати, ее мысли тут же подтвердил.